Голиас вытащил свой нож.

— Пустим ей кровь, — предложил он. — Это проясняет рассудок.

Я давно понял, что черствость его притворна.

— Современная медицина, — поддакнул я, — утверждает, что пускать кровь лучше всего из шейной вены. Закинь-ка ей голову назад, Луций.

Служанка с визгом села.

— Думаете, приятно, когда душат, а потом вышвыривают связанную из кареты? Мне пришлось несколько часов барахтаться в грязи, да еще в лучшем платье!

— Конечно, вы были огорчены. Мы поначалу просто не разобрались, в чем дело, — утешил ее Голиас. — Но как мудро вы поступили, сумев сбросить с себя путы!

— Правда? И я даже не звала на помощь.

Девица улыбнулась ему и затем благосклонно взглянула на нас с Луцием. Ей хотелось, чтобы ее оценили, и она уже поняла, что роль героини не менее привлекательна, чем роль жертвы.

— А я вам говорила, что они и кляп впихнули мне в рот?

Луций уже не мог терпеть разговоров вокруг да около.

— Но теперь у вас нет кляпа во рту, миссис Дженкинс. Так скажите нам наконец, что случилось?

— После того, как мы увидели вас и вашу подругу этим утром?

Это был слишком болезненный щипок. Бедняга Джонс разом утратил дар речи. Наказав его за нетерпение, служанка победно улыбнулась и продолжала:

— Карета стояла наготове, и можно было не торопиться. Но моя госпожа не желала завтракать под одной крышей с вами, и я не виню ее, хотя тогда упрекала, потому что умирала от голода. Итак, мы отправились в путь. Нет ничего хуже, чем трястись в карете на пустой желудок, знаете ли. Наконец мы достигли постоялого двора на окраине Фив, там-то мы и покушали. У меня уже в глазах было темно, когда я…

Луций в отчаянии сжал кулаки.

— Умоляю вас… — пробормотал он. Миссис Дженкинс словно и не слышала.

— Да, это был прекрасный завтрак. Не помню, чтобы я когда-то ела такие вкусные бараньи отбивные, как бы хотелось опять их отведать! К счастью, все случилось уже не натощак. Какие-то мужчины остановили карету, навели на нас пистолеты и пересадили из нашей кареты в их собственную. Я прямо-таки чуть в обморок не упала.

Не в силах говорить, Луций просительно воззрился на нее.

— Далеко ли вы отъехали от постоялого двора? — спросил я.

— Прошло где-то около часа, потому как на желудке у меня уже не было такой тяжести.

— Это произошло где-то в самой гуще тумана, — прикинул Голиас, — там дорога идет мимо старого пристанища Хереварда. Сколько было мужчин, миссис Дженкинс?

— Четверо. Один из них с огромными ручищами: тот, что схватил меня и высадил из кареты. Но зубов моих он отведал — еще как! Я в него так и впилась. А в другого — нет, хотя негодяй засунул мне кляп в рот. Такой противный!

— Не все же мужчины сравнятся по вкусу с бараньими отбивными, — заверил ее Голиас. — А двое других занялись вашей госпожой?

— Да, когда они втолкнули меня в карету, моя госпожа, как я и предполагала, была уже там. Слуги обязаны дожидаться своей очереди.

— Но почему они вас отпустили? — поинтересовался я.

— А не мою госпожу? Вкусы, знаете ли, всякие бывают. И потом, ведь это не она лягнула в зад того, который нагнулся к кучеру. Дверцу закрыли неплотно, и вот я…

— Но вы же говорили, будто вас связали?

— Да, так оно и было. — Миссис Дженкинс попыталась стереть со щеки грязь, но только размазала ее еще больше. — Когда ноги связаны вместе, приходится действовать обеими сразу. Он наступил мне на мозоль, высунувшись из окна кареты, и я прямо-таки озверела. Ну, и поддала ему хорошенько. Он вывалился и угодил под заднее колесо. А потом — не понимаю, какая муха его укусила… Даже не успев отдышаться, чтобы выругаться, он выволок меня наружу и швырнул в канаву, а карета покатила дальше.

— Кто-нибудь из нападавших вам знаком? Миссис Дженкинс вскочила на ноги, и мы поднялись тоже.

— Я с подобными особами не вожусь. Вообще предпочитаю ни с кем из мужчин не знаться, хотя получаю немало предложений.

— Но, — не выдержал Луций, — вы же слышали, о чем они говорили. Есть ли у вас какие-то предположения относительно того, кто они такие и что побудило их решиться на столь разбойное предприятие?

— Наконец-то хоть один из вас догадался задать мне этот вопрос, — отвечала миссис Дженкинс, вся просияв. — Господину Равану следовало бы поостеречься и не давать своим людям письма с собственной печатью, если он не хочет прослыть бандитом, оскорбившим женщин — меня и мою госпожу (меня, впрочем, гораздо больше). Ведь я столько раз видела эту печать, когда за плату, и весьма неплохую, надо сказать, относила любовные записочки от него сами знаете кому. Тот мерзавец, которого я лягнула, должно быть, оставил письмо на дороге вместе с двумя передними зубами — вот разиня! Да и я не сразу обратила внимание на письмо, пока ветер не швырнул его в лужу поблизости от меня. Однако даже и не думала его распечатывать, пока руки не сумела высвободить.

В письме, которое предъявила нам миссис Дженкинс, содержалось всего несколько слов, и смысл их был не вполне ясен. Предназначалось оно Элиасу Хосесону и гласило следующее: «Продолжайте наблюдать. Я задерживаюсь. Ценности везите туда, где бы я был, если бы мог. Ждите там». Подпись отсутствовала — зато на воске была оттиснута печать. Джонс тотчас же подтвердил, что это печать дона Родриго. Бросив письмо, он схватил миссис Дженкинс за плечо.

— Куда направилась карета? В столицу, в одно из поместий Равана? Или еще куда-то? Отвечайте же, черт возьми!

Перепутанная служанка начала хныкать.

— Отпустите, господин Луций! При чем тут я?

— Полегче, парень! — заступился я за нее. — Если ты запугаешь ее до смерти, она не сможет говорить.

— Разве теперь не ясно, что это он похитил Гермиону? Ах он бестия, негодяй! Я разыщу ее, а его убью. Глаза Луция сверкали бешенством.

— Они еще не встретились, — Голиас, подняв с земли письмо, сунул его в лицо Джонсу. — Вот почему Равану пришлось взяться за перо. Давай-ка успокойся и вместе выясним, что к чему.

Перечитав письмо, Луций немного остыл.

— Он пишет, что задерживается.

— Да, — подтвердил я. — Зацепимся пока за это. Говорили они о чем-либо достойном внимания, миссис Дженкинс?

К служанке вернулось самообладание.

— Ну, один из них сказал: «Какая красавица!» Не знаю, ко мне это относилось или к моей госпоже… Я едва удержался от страдальческой мины.

— Обмолвились ли они как-нибудь о своих намерениях?

— Нет, — ее раздражало, что приходится отвечать односложно. — Что нет, то нет.

— Свидетельство в пользу твоей догадки, — сказал я Голиасу.

— Вернемся к похищению, — предложил он. — Из письма ясно, что Раван приказал этому самому Хосесону выжидать, не подвернется ли удобный случай для похищения леди Гермионы. Узнав, что она путешествует по Уотлинг-стрит, злоумышленники обогнали ее и устроили засаду в густом тумане, посреди болот. Но ведь она сама соорудила себе ловушку! Что заставило вас уехать из дома?

— Вот именно! — оживился Луций. — Я и сам хотел это спросить.

— Вот и спросили бы, вместо того чтобы пугать до смерти, — вставила миссис Дженкинс. — Я поехала вместе с ней, потому что мистеру Готорну не нужны горничные. Во всяком случае, для порядочных целей. Зря он меня обхаживает и распускает хвост, будто кочет, старый пакостник. Что же до моей госпожи, то она поехала, ни словом не обмолвившись отцу. Старик не одобрил бы ее поступка. А если бы он знал, ради кого она это затеяла! — Ради нищего бастарда. Леди покинула дом, потому как думала, что господин Луций направляется в столицу.

— Как! — воскликнул Луций. — Да ведь она и говорить со мной тогда не пожелала, перед моим отъездом.

— Но потом она решила, что лорд Раван очернил вас, и хотела сама просить у вас прощения.

— О! — простонал Луций, корчась, словно от боли.

— Но, очутившись в Антоне, — невозмутимо продолжала служанка, — моя госпожа поняла, что лорд Раван, возможно, не так уж и погрешил против правды. Однако домой возвращаться не стала: ей хотелось выждать, пока папаша успокоится. Попутно она решила навестить друзей в столице. Я прямо-таки обрадовалась, потому как сроду еще там не бывала. Ох и плакала же она в карете, ох и причитала, и вот…