— Тогда один. Аванс за первые сутки. Отчет о работе и последующая оплата — через двадцать четыре часа. Текущие расходы — транспорт, оплата нужной информации — за ваш счет.

«А ведь ты уже сунул мне палец в рот, — почувствовал Каменев азарт легавого, — и я твоей ручкой по локоть не ограничусь — съем с потрохами!»

Человек со шрамом вынул из кармана пачку долларов, передал Каменеву под столом. Старый Опер пересчитывать не стал — в этой ситуации они могли кинуть разве что себя.

Клиенты подняли стаканы.

— Не хотите с нами выпить? — расхрабрился «риэлтор», еще минуту назад старательно изображавший подавленность.

— Я завязал! — отрезал Каменев и, не простившись, уверенно направился к выходу.

— За мертвых! — услышал он в спину.

Леля не спала, читала книгу, благо книг воры не тронули.

— Я жрать хочу, — чмокнув ее в щеку, сказал Каменев.

— Забудь это слово, — перелистнула жена страницу.

— Это почему?

— Потому что у нас нет денег. А также телефона, телевизора, компьютера, шубы и драгоценностей, чтобы продать.

— Но холодильник-то у нас есть?

— Есть, но он пустой.

Каменев разорвал банковскую упаковку, взлохматил купюры и, отделив половину, положил на тумбочку:

— Сходи в ночной гастроном и заполни.

Леля отложила книгу, встала с дивана.

— Ты продал «Москвич»? — спросила упавшим голосом.

— Догадливая, — похвалил он и, прихватив электробритву, отправился в ванную.

В полночь ему позвонил Женька Столетник, отчитал за молчание.

— У меня аппарат вышел из строя, а сотовый я оставил дома Леле, — соврал Каменев.

— Ты работать собираешься? У нас появилась интересная клиентка, людей не хватает.

— Поздравляю, — сказал Каменев.

— С чем?!

— С Первым мая.

— Сегодня Вальпургиева ночь. Нечисть гуляет. Завтра поутру устраивают шествия с сатанинскими звездами.

— Надо встретиться, Женя, — серьезно сказал Каменев. — Утром я в твоем районе буду прогуливаться… — Он вышел на балкон и плотно притворил дверь. Мысль о том, что в квартире могли поставить «жучок», пришла ему еще в кафе. — …Если ты меня, паче чаяния, встретишь — мы с тобой незнакомы. И Викентию передай.

В шесть часов утра он приехал к Итальянцу на СТОА.

— Мне нужна машина. Не очень дорогая, но очень надежная. Дня на два-три, может, на больше.

Итальянец вздохнул, вытер руки ветошью и смерил Старого Опера взглядом, как будто собирался шить ему костюм.

— Вам, Сан Саныч, автобус нужен. У меня один есть — «Ниссан». Не скажу, чтобы дешево, но по габаритам — самое оно.

«Ниссан» Каменеву не понравился; осмотрев парк из четырех автомобилей, два из которых оказались неисправными («У меня же не бюро по прокату», — оправдался Итальянец в ответ на его выговор), он взял ключи от белой «Нивы».

— В долгу не останусь, — чиркнул стартером и захлопнул дверцу.

— О каком долге может идти речь, — проговорил Итальянец, провожая машину тоскливым взглядом. — Это я вам должен за бесплатную путевку в «санаторий» на восемь лет.

…Сатанистов со звездами Каменев не встречал, но к центру стягивались коммунисты с шарами и флагами. Проехав по Измайловскому до пересечения с 10-й Парковой, он остановился неподалеку от станции метро «Первомайская» и пешком дошел до Театра мимики и жеста. Здесь, на одной из скамеек, скончался Ариничев. Неподалеку, в трехстах метрах, жил когда-то Петр Швец, следователь при Генпрокуратуре, связавший их всех воедино — Женьку, Арнольдова, Нику с Нежиным, Илларионовых…

Каменев добрел до ближайшего двора, справился у жильцов, как найти дворничиху. Она жила на первом этаже углового дома. Каменев вошел в сырой подъезд и позвонил. Дверь открыла дворничихина дочь, девочка лет шести.

— Здравствуй, — сказал Каменев. — Мама дома? Девочка молча смотрела на него, не в силах сдвинуться с места, потом отступила на шаг и закричала:

— Мама! Мама! К тебе дядя из милиции пришел! Такой огр-р-ромный!

Каменев рассмеялся и переступил порог.

— Откуда же ты знаешь, что я из милиции?

— А к нам в последнее время только из милиции и ходят, — вышла хозяйка в цветастом фартуке.

— С праздником вас, — кивнул Каменев, хотя и не был уверен после ночного разговора с Женькой, что с таким праздником стоит поздравлять. — Извините, я отниму у вас немного времени. Это вы обнаружили?..

— Я, я обнаружила. Вернее, не я, а сестра Анфиса, монахиня…

Из кухни вкусно пахло луком и жареным мясом.

— Не могли бы мы с вами пройти на то место, Настя? Буквально на одну минуту. Вы мне только покажете ту скамейку и по пути расскажете, как все было.

Настя сняла фартук, переобулась в туфли, но вдруг замерла:

— А вы… вы, что же, не из милиции будете?

Он понял, что с такой просьбой милиция едва ли стала бы к ней обращаться — уж что-что, а скамейка здесь наверняка всем была известна. Хотел предъявить удостоверение частного детектива, но потом спохватился: Либерман нанимал его как отставного сыщика из МУРа, и о причастности Каменева к «Шерифу» ей знать ни к чему.

— Из милиции. Только я из МУРа. — Он достал старую визитку, в которой значился старшим опером МУРа, показал ей, но она «документом» не заинтересовалась — не все ли равно!

— Погодите, сейчас плиту выключу, — метнулась на кухню.

Каменев присел, взял девочку за ручку:

— Тебя как звать-то?

— Маша.

— А что ты больше всего любишь есть, Маша?

— Шоколад. А ты?

— Я?.. — Каменев засмеялся. — Я бутерброды больше всего люблю. С яйцом и килькой.

…Вместе с Настей они вышли со двора и направились по бульвару к театру. Скамья, на которой умер Ариничев, оказалась крайней на перекрестке. Ближе к метро присесть было негде.

— Вот здесь он сидел, — рассказывала Настя. — Сестра Анфиса мимо проходила, он портфель на коленях держал, а на портфель наклонился, голову руками обхватил. Сестра Анфиса к нему обратилась — молчит. Что-то ей подозрительно показалось, больно белый, говорит, был. Тронула за плечо, а он заваливаться стал на правый бок. Чуть на асфальт не упал, еле подхватить успела.

— А вы где в это время были?

— А вон там, во дворе убирала.

— И что же, больше народу не было на бульваре?

— Нет, почему… Были прохожие, по улице шли.

На углу, вон, магазин молочный… А на светофоре — вон там, видите? — мальчишки крутились, мойщики.

— Кто?

— Ну, машины они моют, шпана местная, лет по десять-двенадцать. Мало было людей, воскресенье ведь, десятый час. Анфиса ко мне подбежала: «Девушка, — говорит, — там человек на лавочке помер», — одной рукой мне показывает, а другой, значит, крестится. Я побежала к таксофону, она со мной. Крестится — испугалась, видать, вокруг толпа стала собираться. Какая-то женщина сказала, что она врач, пульс у него пощупала. «Все, — говорит, — поздно!» Вдруг монахиня смотрит на меня и спрашивает шепотом: «А портфель его где ж?» Я ей: «Какой портфель?» А она говорит, что, когда к покойнику-то подошла, при нем портфель был. Обыкновенный, толстый портфель, большой, с табличкой медной. Старый такой, рыжий. Ну, я сама портфеля-то не видела, не знаю — с ее слов рассказываю. Да, может, вы в сто двадцать пятое отделение обратитесь? Они ведь, когда приехали, стали всех допрашивать, кто что видел. И монахиню очень подробно спрашивали. Бедная Анфиса плакала с перепугу, ей-то мирские дела ни к чему, да еще с милицией.

Каменев обошел скамейку, огляделся.

— Значит, если портфель ей не пригрезился с перепугу, то исчез он, пока она добежала до вас и пока вы звонили. Так?

— Выходит, так.

— Странно. Здесь все открыто, видно из окон магазина, на лежащего человека наверняка обратили внимание. Куда же портфель испарился? Надо быть очень шустрым, чтобы схватить портфель и убежать. К тому же, если он был толстым и большим.

— Верно все. Только среди тех, кто возле покойника стоял, портфеля не было. Когда о нем Анфиса вспомнила, они стали все свои вещи показывать и специально милиции дожидаться. Да тут уж всех допросили в округе — и продавцов из молочного…