Сам домик был невелик, но одному Кровавому Лису его вполне хватало. Совершенно неясно было, из какого материала он сделан, все его стены заросли ползучими растениями и побегами с яркими белыми и красными цветками. Кое-где уже поспели пестрые плоды. Там, где плодов не было, над цветками зависали, как изумруды, яркие колибри, нашедшие сюда дорогу. Сикоморы, кипарисы и сосны у воды все были старыми деревьями, семена которых доставили сюда птицы, когда человек еще понятия не имел об этом оазисе в пустыне. Кроме того, здесь росли каштаны, миндальные, апельсиновые и лавровые деревья. Последние Кровавый Лис посадил давным-давно, так же как и стелющиеся по грунту и воде быстрорастущие кустарники, призванные сдерживать песок. Лис провел от пруда во все стороны небольшие канальцы, чтобы обводнить как можно больше безжизненного пространства.

Этот затерянный в песках мир напоминал джунгли Бразилии или Боливии.

Насладившись этим зрелищем, мы прошли в дом. Открыв дверь, обрамленную плющом, мы увидели, что все его внутреннее пространство состоит из одной комнаты, стены которой отделаны тростником, скрепленным нежной глиной, взятой из пруда. Потолок тоже покрывали длинные стебли тростника. В трех стенах были прорублены окна. Напротив двери располагался вылепленный из глины очаг, а над ним — дымоход. Над очагом висел также железный котел.

Пол был выложен выдубленными шкурами. На местах лежанок были натянуты на деревянные каркасы медвежьи шкуры. Под потолком висело сушеное мясо, а на стенах — всевозможное оружие, какое только можно было приобрести на Западе. Несколько ящиков служили комодами и шкафами. Имелся также самодельный стол со стульями.

Особым украшением комнаты являлась белая шкура бизона с черепом. Это был особый наряд Лиса — «духа Льяно-Эстакадо», в него он обряжался, когда выезжал карать «стрелочников». По обе стороны шкуры в стену было воткнуто множество ножей — мрачная летопись его встреч со «стрелочниками», у которых он забирал эти ножи, сразив хозяев метким выстрелом в лоб. Недалеко от дома Кровавого Лиса было выложенное изнутри шкурами углубление в песке, где в свинцовом ящике хранилась амуниция «стрелочников».

На северной стене дома, куда не доходило солнце, висело множество кожаных мешочков для хранения воды. Их содержимым Лис спас от смерти не одного затерявшегося в песках Льяно путешественника.

Таким был этот остров в пустыне, и таким был дом на этом острове.

Потом все мы сели и с аппетитом пообедали. Лис пошел в дом и вернулся с картонной коробкой, вручил ее Олд Уобблу и заявил:

— Это, мистер Каттер, для вас, я желал бы, чтобы мои гости чувствовали себя у меня как дома,

Олд Уоббл взял картонку, подержал ее в руках и произнес с сомнением:

— Хорошо себя чувствовали? Вы полагаете, что у вас есть что-то такое, что обрадует меня?

— Я просто убежден в этом.

— А что же это такое?

— Откройте и увидите.

— Хм!

Он открыл коробку, снял бумажку и испустил крик радости:

— Боже, сигареты! Это сигареты! Целых пятьдесят штук! И это все мне?

— Все — вам.

— Вы благородный юноша. Дайте, я вас расцелую.

Он притянул Лиса к себе и влепил ему в щеку смачный поцелуй. Потом он закурил и с наслаждением выпустил дым, каждой черточкой своего лица изображая полнейшее блаженство.

По лицу Виннету опять промелькнула лишь тень улыбки. У него не было никаких страстей и привязанностей, и ему было совершенно непонятно, почему это сам король ковбоев приходит в неописуемый восторг от такой чепухи, как сигареты.

Горячий ветер пустыни наконец стих, и солнце достигло последней восьмушки своей дневной дуги: воздух очистился от летучей песчаной пыли, и мы смогли без помех полюбоваться закатом. Какие сцены его лучи будут освещать здесь завтра в это же время дня? Этот вопрос большинство из нас наверняка задавали себе, отдыхая возле дома Кровавого Лиса и твердо зная, что особенно бояться команчей у нас нет причин, хотя самые точные и осторожные предположения людей из-за какой-нибудь совершенно неожиданной случайности могут легко привести к позорному поражению.

Я рассказал Виннету прежде всего, конечно, о том, что произошло на встрече в горах Сьерра-Мадре с момента моего появления здесь. А поскольку ему об этом уже кое-что было известно по сообщениям моих спутников, апач не задавал никаких вопросов. Когда я замолчал, он сделал такой вывод:

— Мы теперь будем думать только о том, что случится здесь, где мы находимся; все остальное можем обсудить и после. Значит, Вупа-Умуги имеет при себе сто пятьдесят воинов у Саскуан-куи?

— Сто пятьдесят четыре. Шесть команчей мы ранили у Альчезе-чи.

— Еще Нале-Масиуф хотел присоединиться к нему с сотней своих людей?

— Из них в схватке с правительственными войсками многие были убиты или выведены из строя; но он успел сообщить своим, чтобы ему прислали еще сто человек.

— А сколько воинов привел Большой Шиба?

— Двадцать.

— Значит, против нас будет примерно триста воинов неприятеля. Мой брат получит как раз столько же апачей перед кактусовой рощей; мы справимся с команчами.

— Справимся? Только и всего? — вмешался тут Олд Уоббл. — Я даже думаю, что нас хватит на большее! Я видел воинов апачей, знаю, как хорошо они вооружены и дисциплинированны. Двести апачей вполне могут победить триста команчей. А кроме того, мы-то тоже что-то можем. Виннету, Олд Шеттерхэнд и Олд Шурхзнд возьмут всю эту ораву врагов на себя. Ну а обо мне, Форе, Паркере и Холи я вообще не говорю. Если эти парни окажутся в нужный момент здесь, все будет сделано! Я даю слово, что никто из команчей не вернется в свой вигвам!

Виннету строго посмотрел на него и ответил:

— Мой старший брат, как я знаю, непримиримый враг всех краснокожих, он их считает ворами, разбойниками и убийцами, не задумываясь о том, что они берутся за оружие только затем, чтобы защитить свое добро или отомстить за обиды и насилие. Олд Уоббл еще никогда не пощадил ни одного краснокожего, попавшего ему в руки: он на все прерии известен как истребитель индейцев; но если он вместе с Олд Шеттерхэндом и Виннету, то должен менять свои убеждения, потому что иначе ему придется уйти от нас. Мы — друзья всех краснокожих и бледнолицых, и если перед нами враг, то, будь он краснокожим или белым, мы его постараемся победить, не пролив ни капли крови. Олд Уоббл называет себя христианином; он считает Виннету язычником; но как же так получается, что этот христианин стремится к пролитию крови, а язычник старается избежать этого?

Раз обычно не слишком словоохотливый апач пустился в многословные рассуждения, следовательно, этот старик был ему симпатичен более, чем можно было предположить по его выступлению. Олд Уоббл опустил голову, потом взглянул на апача и произнес в свою защиту:

— Краснокожие, с которыми мне до сих пор пришлось иметь дело, все были мошенниками.

— Я не сомневаюсь в этом. Но кто же сделал их мошенниками?

— Не я!

— Не ты?

— Нет.

— Из-за бледнолицых они стали такими. А разве Олд Уоббл не белый?

— Да, я белый. Но я, однако, думаю, что мне лучше не показываться им на глаза!

— А Виннету думает, что было бы лучше, чтобы краснокожие, о которых ты говоришь, тебя вообще не видели! Ты ведь говорил, что всех команчей надо перестрелять; а я говорю тебе, что мы, по возможности, постараемся не убить ни одного. Мой брат Олд Шеттерхэнд со мной согласен?

— Полностью, — ответил я ему. — Ты же знаешь, что меня об этом и спрашивать не надо.

Олд Уоббл очень смутился, но все же попытался защищаться:

— Но они же хотят напасть на Кровавого Лиса, которому мы должны помочь! Нам надо и его и себя защищать, а это возможно только при сильном сопротивлении.

— Сопротивляться можно по-разному, мистер Каттер, — возразил я. — Если бы вы позволили Виннету говорить, тогда бы услышали, что мы надеемся не только на свои ружья. Есть и другие средства.