Речь Козьмы поначалу изумляла пациента и вызывала невысказанные вопросы: с какой стати и из каких соображений умной головы лекарь стал проявлять доверие к рабу, совершенно чужому человеку со странностями? В тот момент, когда травник вещал о диалогах, что вёл сам с собой время от времени, Алесь невольно подумал, что от одиночества, в котором пребывал его хозяин, запросто можно ошизеть, и спросил себя повторно, что, всё-таки, за мотивы у Козьмы? Сам-то Алесь, пожалуй, никогда и никому не раскрывал так полно свою душу. А потом решил: да чёрт с ними, с мотивами, что руководят лекарем! Всё когда-нибудь прояснится…

В повести Мутанта — увы! — не нашёл разгадки самой большой тайны. Коварная Анастасия усыпила меня с супругой после первой краткой беседы.

На экскурсию по её кораблю нас не водили.

Мы очнулись на лужайке в странном городе и, одурманенные гипнозом, послушно направились к дому, указанному Анастасией…

Позднее Мутант пресек мои попытки разузнать что-либо об их корабле.

Итак, друже, а также сударыни и судари, начинаю повествование о приключениях на Земле.

Божья коровка ползала по моим пальцам и не желала улетать на небо, к солнышку. Солнышко скрылось! Над головой тяжело нависли хмары; хотелось забыться, но одни и те же слова, как на заигранной отцовской пластинке, звучали вновь и вновь и, усиленные хмельной тяжестью, били по вискам. Сидя на лавочке под кустом, допил бутылку водки. Из горла и без закуси. Не помню, как сполз с лавки. Та же, а может, другая божья коровка поползла по руке, и я сказал ей: «Дура, нет на мне тлей». Так и спал на траве до вечера. Природа ждала дождя, но хлынуло как из ведра, с громом и молнией, далеко за полночь.

Небеса негодовали, сверкающие молнии ударяли в грозозащитные устройства и по токоотводящим спускам уходили в землю. Если бы не молниеотводы, сгорели бы наши терема и хоромы. У меня в такую пору возникало ирреальное ощущение оторванности от земли, и мой дом, казалось, существует в пустом пространстве, в котором нет ничего кроме молний.

Не видел таких гроз в Петербурге. Не бывает таких гроз на Земле, которую все наши — по примеру местных — стали именовать Ирием. А наша Земля здесь — дикий Урал с двумя городами — уже девять дней как под моей дланью.

Мутант сгорел. А с ним — и его Анастасия с ипостасями Живы. Короткая фраза Мутанта долетела до спутника на орбите нашей Земли: «Прощай, князь».

Такие, брат, дела! Король умер, да здравствует король!

Девять дней прошло после получения прощального сигнала. По древнему обычаю горюют и пьют в стольном Уралграде и в Ирийграде, столице моего бывшего удельного княжества. Кто-то в меру, а кто-то вдрызг. Пьют не только от горя, пьют и от радости. Горюют о прошлом, о потерянном Ирии, радуются погибели Живы и её компании.

Утро вечера мудренее. Утром — начнётся иная жизнь.

Посланник Дожа Уберто недоумевал. Вручив верительную грамоту и послание Дожа Уберто, он представил поимённо всех посольских, чем вызвал не только улыбку, но и смех Светлого Князя Святослава. Весело похохатывала и его княгиня Анна, причём после произнесения имени каждого венецианца просила ещё раз повторить услышанное имя. Что, скажите на милость, они нашли смешного в том, что имя посла — Панталоне деи Фрари? Что смешного в том, что посол не имеет чести знать некоего Панталоне деи Бизоньози? Почему рассмешило их имя молодой супруги посла — Коломбина? Почему они чуть ли не хохотали, услышав имена помощников посла Труффальдино и Буффето? Что забавного в имени Скарамуччи, отважного капитана и начальника стражников, охранявших в пути Великое посольство? Чем рассмешил их вечно угрюмый Доктор Грациано, сведущий в словенском языке? Почему даже умнейший Бригелла, секретарь посольства, вызвал смех сквозь слёзы князя?

Возмущение Панталоне, раздражённого неслыханным в этом мире хамством местного князя, готово было выплеснуться. Панталоне по природе был желчным и ядовитым и мог бы быстро образумить и поставить на место зарвавшегося князька. Он чувствовал за собой силу. Помимо стражи Капитана Скарамуччи, на каждой из двух галер было полторы сотни гребцов с арбалетами. Такую силу никто не сломит в подлунном мире. Но недаром Панталоне слыл искусным дипломатом. Уж на что хитроумны греки, но и они всегда уступали Панталоне в торговых спорах. Помимо всего прочего, желал Панталоне прояснить ряд вопросов, что нежданно-негаданно возникли у него в связи с этим странным князем, его не менее странными воинами, что остановили их галеры и баржу в устье Итиль-реки. Пять лет не ходили они вверх по реке за стволами лиственниц. Этим летом Дож Уберто решил: пора расширить город. Но прежде, чем начать строительство, необходимо вбить сваи в дно лагуны.

Панталоне изложил свои требования, а Доктор Грациано перевёл их на словенский. Те словене, что ранее обитали вверх по реке, отдавали лес почти даром. Сей князь, возможно, пришёл из диких восточных земель…

Размышления и речи пожилого и умудрённого опытом Панталоне прервал некий воевода, без доклада явившийся пред очи Светлого Князя. О титуле князя, fra l’altro, сообщил пронырливый рахдонит Мойша, после крещения именуемый Михаилом. К сожалению, его весть о новом княжестве на брегах Итиль-реки, что здешние словене переименовали в Урал-реку, была весьма скупой. Такой же скупой, как и сам мерзкий Мойша.

Что воевода прошептал, ухо доктора Грациано не уловило, но всё же он понял громкое восклицание князя и ответ воеводы:

— Что? Все?

— Так точно, все.

— Спешить не будем. Вели подогнать буксир! — Князь, обратившись к Великому послу, спросил: — Сколько брёвен возьмёте на баржу?

Доктор Грациано, после недолгого диалога с Панталоне, объявил, что возьмут сто пятьдесят стволов лиственницы, из которых большую часть уложат на баржу, а остаток — разместят по галерам.

Светлый Князь объявил послам, что его люди сами срубят лиственницы и сами загрузят баржу. Он любезно возвёл венецианцев в ранг гостей его компании и предложил им ожидать в покоях вплоть до возвращения гружённой баржи, что, по его предположению, займёт несколько дней. Те покои, по словам князя, построили для гостей. Там уже и столы накрыты. Предложил вкусить, чем бог послал. А бог послал, по словам князя, весьма немало, как провизии, так и напитков. Обещал также, что его люди будут кормить всех галерных рабов.

Знать, первое впечатление было обманчивым. Щедр князь на обещания. Как говорится, поживём — увидим. Панталоне дал указание, и посольские Труффальдино и Буффето побежали исполнять порученное дело: тащить с галеры на берег тяжёлый сундучок хозяина.

Вышли гости из княжеского дома, срубленного, кстати, из стволов лиственницы, и их провели до покоев, не деревянных, как жилища словен, и не каменных, как замки, в коих ныне живут благороднейшие из благородных, как, например, Дож или Папа Римский с кардиналами, а построенных из весьма странного материала, прочного как металл.

Выпив рюмочку белого, осмелевший доктор Грациано изволил сообщить синьору Панталоне, что слова «вода» и «водка» имеют один корень, в переводе на человеческий означающий «acqua». Дегустация местной «аквы» привела в восторг синьора Панталоне, но довела его супругу Коломбину почти до слёз. Она вдруг вспомнила о всей сотне выгодных партий, то бишь, молодых людей, которых она неизвестно по какой причине променяла на пожилого купца. Закатив мужу скандал, Коломбина заявила ему, что с пьяной компанией в одном доме спать не будет. Благо, можно выбрать любой из трёх домов, предоставленных князем. Скарамуччи хотел было проводить синьору, но Панталоне дёрнул капитана за руку. И Коломбина грациозно удалилась, чему мужчины весьма обрадовались. После пятой рюмки посол Великой Венеции совершенно забыл о Коломбине, а после десятой рюмки Панталоне, Грациано и Скарамуччи стали хором распевать любимые песенки, что певали в юности.