— Всю-то жизнь бегать не будешь.

— Почему же? Можно и всю жизнь… Но не хочется. — Джинна несколько беспокоила «шестерка», которая вот уже три минуты катилась за ним. Он собрался проверить, но «шестерка» отстала, и он подумал, что просто психует, что устал… Он приказал себе расслабиться и больше не думать о возможных хвостах. Да и откуда им, собственно, взяться?

— Дергали вас с Зиминым? — спросил Джинн.

— Не особо. Один раз дали показания в сербской прокуратуре, один раз — в нашей… Да еще приходил человек из СВР. Побеседовали без протокола.

Мукусеев замолчал, вспоминая тот разговор. Человек из СВР был в штатском, но Мукусеев с ходу предположил, что он в генеральском звании. Так оно и оказалось. Генерал держался легко, непринужденно. В нем определенно чувствовался острый ум. После некоторого обоюдного зондирования генерал сказал:

— А все-таки, Владимир Викторович, как вы думаете, почему Фролов убил нашего сотрудника?

— Об этом надо спросить у Фролова, — нейтрально ответил Мукусеев.

Генерал непринужденно рассмеялся и сказал:

— Спросим. Недолго ему бегать.

— Вы считаете, что он бегает?

— А вы считаете по-другому?

Мукусеев молчал, делая вид, что прикуривает. Генерал смотрел на него вполне доброжелательно, но с иронией.

Не дождавшись ответа, он сказал:

— Зря вы заняли такую позицию, Владимир Викторович. Ведь Фролов, по существу, ИЗМЕННИК.

— Вот как?

— Так, Владимир Викторович, так. И никак иначе.

— А вы знаете, что на сербском языке слово изменить имеет значение «человек, который хочет что-то изменить». По существу — реформатор… Да и в русском языке слово «изменить» имеет двойное значение. Одно, разумеется, означает «совершить предательство», а другое имеет смысл «переменить, сделать иным, сдвинуть с мертвой точки». — Генерал, демонстрируя отменные зубы, улыбнулся:

— Мне бы не хотелось вдаваться в толкования, но замечу вам, дорогой Владимир Викторович, что слово «изменник» издревле в России имело один-единственный смысл. Я даже позволю себе цитату из Александра Сергеевича:

И где ж Мазепа? Где злодей?

Куда бежал Иуда в страхе?

Зачем король не меж гостей?

Зачем изменник не на плахе?

…Об этом разговоре Мукусеев Джинну расказывать не стал. Джинн остановил машину, выключил фары, но двигатель глушить не стал.

— Я могу тебе помочь, Олег? — спросил Мукусеев.

— Да, Володя, можешь. Я именно за помощью к тебе обратился, — сказал Джинн.

— Все, что смогу…

— Собственно, — сказал Джинн, — никакого особенного героизма от тебя не требуется. Просто завтра тебе нужно будет связаться с полковником Филипповым…

— А кто это?

— Евгений Иванович Филиппов — полковник ГРУ и мой непосредственный начальник. Нормальный мужик. Вот здесь, — Джинн передал Мукусееву листок бумаги, — его служебный и домашний телефоны. Завтра ты позвонишь ему, представишься и скажешь, что есть серьезная информация от майора Фролова. А сам Фролов из Москвы уехал… Обстоятельства нашей встречи не раскрывай, ни к чему это. Тем более ни при каких обстоятельствах не называй номера этого автомобиля.

— Я уже его забыл, — сказал Мукусеев.

— Очень хорошо. Далее: ты передашь Филиппову вот этот конверт. — Джинн вытащил из «бардачка» большой и толстый коричневый конверт и передал его Мукусееву. На нем не было никаких надписей. — Здесь видеокассета и мой рапорт полковнику… Через день-два Филиппов свяжется с тобой… Я тоже тебе позвоню. Но не на домашний телефон — его, скорее всего, поставят на прослушку. Есть какой-нибудь номер, на который я могу тебе позвонить?

— Конечно. Записывай…

— Я запомню, — сказал Джинн. Мукусеев продиктовал номер.

— Чей телефончик-то? — спросил Джинн.

— Соседа моего. Одинокий пенсионер и замечательный дедок. Практически всегда дома. Как только позвонишь — позовет меня. Зовут его Петр Юрьевич… Олег?

— Да.

— Ты можешь объяснить мне, что произошло… Там, в Костайнице? Между тобой и Широковым?

— Могу, — сказал Джинн после п0узы.

Большаков наконец-то смог дозвониться до заказчика.

— Приезжайте, — сказал Большаков. — Кажется, накрыли клиента.

— Что значит «кажется»? — спросил Антон.

— Это значит, что мы еще не видели его в лицо, но девяносто девять процентов из ста, что это именно он.

— Еду, — сказал Антон. — Ни в коем случае не упустите его. Ни в коем случае… Я уже еду!

— Не упустим, — ответил Большаков, усмехаясь. Он вышел из телефонной будки и вернулся в свою «восьмерку». Ловко в тесноте салона переменил кожаную куртку на непрезентабельный джинсовый «ватничек», побрызгал на него спиртом из фляги и снова вылез из машины.

К «пятерке» Джинна он подошел тяжелой походкой пьяного. Он шел нетвердо, размахивал рукой и что-то бормотал, как будто спорил с невидимым собеседником. Грозил ему пальцем и часто сплевывал. В десяти метрах от «пятерки» он остановился, долго шарил по карманам и наконец нашел сигареты — дешевенькую «приму». А вот зажигалки Большаков «не нашел». Он погрозил кому-то пальцем, матюгнулся и пошел дальше. Поравнявшись с машиной, «вдруг» увидел на четверть приспущенное стекло водительской дверцы и сунулся туда.

Сказал, заглядывая в салон, тычась в-мокрое стекло сигаретой:

— Б-бртан, бля, дай огоньку.

— Пошел на хер, — ответил Джинн и отвернулся. Большаков видел его лицо всего две-три секунды, но этого хватило, чтобы опознать объект. Через десять минут он снова сидел в салоне своей «восьмерки» и говорил в радиостанцию: все хоккей, орлы. Это он.

— Могу, — сказал Джинн и черное костайницкое небо распахнулось над ним… и зазвенели цикады.

…Сначала он заподозрил Зимина. Да и было отчего: именно Зимин мыл машины в то утро, когда исчезло первое письмо Гойко. Это уже потом ситуация разъяснилась, а тогда он заподозрил Зимина… А позже была поездка к старику Троевичу и весь расклад переменился — очень уж кстати «заболел» Широков. Стопроцентной гарантии, что группу сдал Широков, не было. Наемник Зинько так и не смог внятно сказать: трех или четырех человек они ждали…

Если бы он смог точно сказать, что ждали именно троих, то все гарантированно срасталось — засада и «отравление» Широкова… А «отравился» Игорек мастерски — все симптомы на лицо. Но за руку не схвачен. Джинн решил, что по возвращении в Белград обязательно проинформирует кого положено о странной болезни Игоря Широкова. Он еще не знал, что скоро события закрутятся совсем по-другому… После взрыва растяжки на окраине Костайницы Джинн уже нисколько не сомневался, что Игорь Широков играет свою игру. Что это именно Широков поставил растяжку в доме, и именно поэтому он — Широков — так бесстрашно проник первым в дом, потому что знал: больше растяжек там нет. И быстренько, под шумок, забрал у Гойко «нечто важное».

— Что же это было? — перебил Мукусеев.

— Кассета.

— Кассета?

— Да, Володя, там была видеокассета из камеры Куренева.

— Не может быть!

— Может.

— И… где она теперь?

— В надежном месте, — ответил Джинн. — А в конверте — копия с нее.

— Что на кассете? — чужим голосом спросил Мукусеев.

— Правда о гибели ребят… Они были уже мертвы, а камера продолжала работать.

— Я должен это увидеть, — произнес Мукусеев.

— Конечно, — сказал Джинн. — Конечно…

Они сидели в машине, молчали. Шел дождь, струйки воды стекали по лобовому стеклу. Тысячи километров отделяли их от Костайницы, но все равно они были сейчас там…

— А как эта кассета попала к тебе? — спросил Мукусеев.

…После того, как осмотрели вещи, изъятые у мертвого Гойко и не нашли того, что Гойко назвал «нечто важное», Джинн понял, что это «нечто важное» конфисковал Широков. И настало время раскрыть карты. Если бы он знал, чем кончится разговор с полковником, он бы скорее всего отступился… Но он, разумеется, не знал.

…Все разошлись по комнатам. Джинн взял бинокль, выбрался через окно и через полминуты устроился в пятнадцати метрах от окна Игоря Широкова.