— Знаете, Зиберт, — задумчиво сказал как-то при очередной встрече фон Ортель, — вы мне чем-то глубоко симпатичны. О, не пытайтесь отшучиваться. Уверяю вас, что в этом мире отыщется не больше десятка людей, которым я симпатизирую.

Голос эсэсовца звучал проникновенно и искренне.

— Почему? — осведомился Кузнецов.

— А вы можете назвать мне хоть пяток наших общих приятелей, которых вы бы хотели считать своими друзьями?

Кузнецов совершенно искренне ответил «нет».

Фон Ортель удовлетворенно засмеялся.

— Вот видите! Но бог с ними. Поговорим о вас. Скажите откровенно, неужели вы еще рветесь на фронт?

Зиберт резко откинулся в кресло. Голос его стал сухим и строгим:

— Я солдат, господин штурмбаннфюрер, и мой долг — сражаться без раздумий за фюрера, немецкий народ и великую Германию!

Ортель укоризненно развел руками.

— Великолепно! Но, Пауль, зачем же так официально? Я ведь не ваш командир полка. И потом — почему вы думаете, что борьба с нашими врагами ведется только на фронте?

Зиберт скривил губы в презрительной гримасе.

— Ну, конечно, здесь, в Ровно, полно борцов с инвалидами и девчонками-комсомолками, за которыми мерещатся большевистские диверсанты.

Теперь нахмурился фон Ортель.

— Не говорите так легкомысленно, Зиберт. Партизаны — это очень серьезно, к нашему величайшему сожалению. И я не завидую тем, кому приходится ими заниматься. Но речь не о том. Я не считал бы себя вашим другом, если бы вдруг предложил вам заняться подобным делом.

Ортель умолк, задумавшись. Казалось, он что-то мысленно взвешивал, и Кузнецов догадывался что. Николай Иванович не прерывал молчания собеседника, понимая, что сейчас-то разговор и подойдет к самому главному, к тому, из-за чего, в сущности, завел он эту дружбу, поддерживать которую означало ходить по лезвию ножа.

Вдруг фон Ортель словно очнулся, вынул из кармана черного кителя плоский серебряный портсигар с впаянными в верхнюю крышку двумя золотыми молниями — эмблемой СС. Кузнецов осторожно взял предложенную сигарету.

Прикуривая, он все время чувствовал внимательный, оценивающий взгляд фашистского разведчика. Закурили…

— Пауль, — размеренно, очень буднично начал фон Ортель, — что вы скажете, если я предложу вам сменить амплуа? К примеру, стать разведчиком?

Николай Иванович чуть не поперхнулся в изумлении голубым дымом дорогой египетской сигареты.

— Я?! Вы смеетесь, Ортель. Ну какой из меня разведчик? Я просто пехотный офицер, который может командовать ротой, и, пожалуй, все. Вот уж о чем никогда не думал, да и, признаться, профессия эта, при всем уважении к вам, мне никогда особенно не нравилась.

Ортель дружески хлопнул Зиберта по колену, сказал с оттенком нравоучительности:

— Мой дорогой, пиво также с первого раза никому не нравится. Как говорят французы, всем без исключения нравятся одни только луидоры. Ну, а что касается того, годитесь ли вы или нет для работы в разведке, позвольте уж судить мне. Верьте моему слову — годитесь.

Если бы самоуверенный штурмбаннфюрер знал, какую святую истину изрекал он в эту минуту!

Ортель умел «обрабатывать» собеседников. Он понимал, что сказал для одного раза слишком много скромному фронтовику, который должен еще переварить столь неожиданное и чреватое многими последствиями, хотя и лестное, предложение, и перевел беседу на другую тему.

О состоявшемся разговоре Кузнецов немедленно доложил командованию, Судя по всему, Ортель клюнул на «Зиберта». Видимо, вражеский разведчик умел разбираться в людях, если остановил свой выбор на обер-лейтенанте Зиберте, предпочтя его множеству офицеров, околачивающихся в Ровно.

Командование предложило Кузнецову продолжать игру, не связывая себя, однако, какими-либо определенными обязательствами.

— Постарайтесь выяснить, — напутствовали в отряде Николая Ивановича, — в какое конкретное дело хочет втянуть вас этот благодетель. Учтите, однако, что не исключена и возможность провокации, будьте предельно осторожны, не перестарайтесь.

Кузнецов вернулся в Ровно.

Первой, к кому он направился, была Майя Микота. И не случайно. Ортель явно выделял веселую, обаятельную девушку из всех, кто бывал на вечеринке в доме Лидии Лисовской. Он немного ухаживал за ней, но не слишком серьезно, с оттенком какой-то снисходительности, постоянно поддразнивая ее, но не зло. Одним словом, вел себя так, как иногда взрослые мужчины ведут себя с очень молоденькими девушками. Майя действительно была молода — в ту пору ей исполнилось всего семнадцать. Тем не менее девушка очень умело пользовалась этой своеобразной «слабостью» штурмбаннфюрера и, невинно флиртуя, вытягивала из него немало интересной и ценной информации. Как «агент» гестапо Майя находилась в непосредственном, подчинении у фон Ортеля, и матерый разведчик всерьез обучал ее хитрым приемам шпионского ремесла.

Ортель был честолюбив и возлагал на свою ученицу большие надежды. Он дал ей кличку «Мати». Самой Майе это ничего не говорило: «Мати» так «Мати», не все ли равно, как числиться в секретной картотеке фон Ортеля? Но когда об этом узнали в отряде, там немало посмеялись. Так звали знаменитую немецкую шпионку времен первой мировой войны — танцовщицу варьете Мату Хари. С ее помощью сделал карьеру сам руководитель гитлеровской военной разведки адмирал Вильгельм Канарис. Видно, штурмбаннфюрер фон Ортель и впрямь намеревался далеко шагнуть с помощью маленькой Майи.

Николай Иванович встретился с Микотой днем. Во время продолжительной прогулки девушка успела рассказать ему о всех ровенских новостях и в заключение сказала:

— Кстати, мой шеф собирается куда-то уехать.

— Фон Ортель?

— Да. Он был очень доволен чем-то, говорил, что ему оказана большая честь, что дело очень крупное.

— Куда?

Майя только пожала плечами.

— Не сказал…

— Майя, постарайтесь восстановить в памяти все подробности разговора, все детали, намеки. Это очень важно!

Девушка и сама понимала, что это важно, но только покачала головой.

— Я спрашивала, не говорит. Вот разве что… Нет, вряд ли это имеет значение. Обещал мне привезти, когда вернется, персидские ковры.

Кузнецов был взволнован. Интуицией разведчика он, чувствовал, что между приглашением работать в разведке и предполагаемым отъездом фон Ортеля есть какая-то связь. Персидские ковры? Вряд ли это случайно. Они тоже имеют какое-то отношение к операции, в которой Ортель, судя по всему, должен сыграть не последнюю роль.

Прощаясь, Кузнецов, дал девушке наставление:

— Постарайтесь вытянуть из него все возможное. Прикиньтесь расстроенной его отъездом, намекните, что вы к нему неравнодушны и обеспокоены. И запомните каждое его слово, каким бы пустяком оно ни казалось на первый взгляд.

Очередная встречу Кузнецова с фон Ортелем произошла вечером следующего дня в обычном месте — ресторане при офицерском казино. Фон Ортель успел до прихода Зиберта выиграть двести марок у какого-то подполковника-летчика, был по этому поводу в хорошем настроении и слегка пьян. Он ничем не напомнил о прошлом разговоре, но неожиданно сказал:

— Такому человеку, как вы, Зиберт, нужны друзья, способные оценить ваши достоинства и найти им должное применение.

И фон Ортель высказал намерение представить Зиберта при первой возможности штурмбаннфюреру СС Отто Скорцени.

— Скорцени?! — недоверчиво переспросил Зиберт.

— А почему бы нет? — небрежно ответил вопросом на вопрос фон Ортель, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. — Отто мой старый приятель и сослуживец. У нас с ним и сейчас есть кое-какие общие дела.

Кузнецову, разумеется, было знакомо это громкое имя. Вот уже несколько месяцев подряд оно не сходило со страниц фашистских газет и журналов, сопровождаемое самыми пышными эпитетами. Геббельсовская пропаганда окружила Скорцени ореолом почти мистической легенды, превознесла как идеал представителя германской расы.

Николай Иванович запомнил крупную фотографию на первых полосах и кадр кинохроники: фюрер лично вручает огромному двухметровому верзиле в эсэсовском мундире, с грубым лицом, исполосованным шрамами, Рыцарский крест.