Гитлер схватил первый лист, мгновенно пробежал его глазами… Потом второй, третий, четвертый. Снова первый.

Наконец он оторвался от бумаг и поднял голову. Шелленберг невольно содрогнулся — так страшен был фюрер в этот: миг. Жестокая судорога исказила его желтое лицо, превратив его в окостеневшую маску, только поразительно блестели остекленевшие глаза.

— Когда? — хрипло выдавил он единственное слово.

— Точно еще неизвестно, мой фюрер, — поспешно ответил Шелленберг, — но скорее всего в ноябре.

— Известно ли об этом Канарису?

— Я был бы крайне удивлен, если бы адмирал, располагая подобной информацией, не доложил бы о ней немедленно своему фюреру, — двусмысленно сказал Гиммлер. Это был удар, точно направленный в спину начальника абвера.

Гитлер выпрямился. Теперь его лицо раздирал нервный тик. Он заложил правую руку за борт френча и каким-то свистящим шепотом произнес:

— Да, вы правы, Генрих. Высшим силам угодно покарать врагов Германии, и они вложили мне в руки меч. И я не дрогну. Это будет великий день в истории. День, когда одним ударом я решу судьбу войны!

Гитлер вышел из-за стола, встал перед замершим Гиммлером и положил ему руку на плечо.

— Я беру на себя миссию выполнить волю высших сил! Идите, Генрих, и да свершится то, что предначертано!

— Хайль!

Гиммлер и Шелленберг одновременно выбросили руки в партийном приветствии. Аудиенция была закончена.

Николай Кузнецов вышел из офицерского казино часов в десять вечера. Его удерживали, уговаривали остаться еще на часок-другой, но он все-таки ушел, сославшись на усталость и головную боль. На самом деле причина была другая. Просто хотелось побыть одному, собраться с мыслями, проанализировать наблюдения последних дней.

Было уже темно. Редкие фонари едва пробивали шуршащую пелену не по-осеннему теплого моросящего дождя. Кузнецов шел мерным, четким шагом, ставшим таким привычным за этот год жизни в чужой шкуре. Низко надвинув на брови козырек высокой фуражки, подняв воротник светло-серого форменного плаща, он шагал, не сворачивая даже перед лужами.

Каждые пять-десять минут навстречу попадались парные патрули: нахохленные солдаты в стальных шлемах, с автоматами наготове. «Боятся…» — со злым удовлетворением подумал Николай Иванович.

Действительно, после событий минувшего лета, особенно после того, как в разгар сражения на Курской дуге был взорван Прозоровский мост, через который шла значительная доля снабжения Восточного фронта, оккупанты резко усилили охрану всех военных объектов в Ровно, удвоили численность патрулей, в городе, ввели новые строгости.

Впрочем, Кузнецова это не слишком беспокоило. Документы на имя обер-лейтенанта Пауля Вильгельма Зиберта всегда были в полном порядке.

Так шагай же смело, обер-лейтенант Зиберт, по притихшим улицам зеленого городка Ровно, объявленного столицей оккупированной гитлеровцами Украины. Но держись подальше от окраинных улочек и глухих переулков, здесь высокая офицерская фуражка, Железный крест на груди могут обернуться мишенью для меткой партизанской пули.

Николая Ивановича даже передернуло от этой мысли, впервые пришедшей ему в голову. Он не боялся смерти ни в бою, ни в застенках гестапо. Но погибнуть от руки своего… Почему-то он раньше никогда не задумывался над тем, что ведь здесь может случиться и такое.

Потом представил, как приедет в этот город после войны, пройдется по знакомым улицам с Лидией Лисовской, с ее двоюродной сестрой Майей Микотой, с Валей Довгер и другими товарищами. Да первый же мальчишка потащит их в милицию! Он представил, как Майя яростно доказывает какому-нибудь усатому старшине, что они не «гады», известные всему городу, а советские разведчики особого чекистского отряда Героя Советского Союза Медведева, и невольно расхохотался.

И снова Кузнецов вернулся к предмету своих постоянных размышлений в последнее время. Фон Ортель… Что делает в Ровно этот внешне невозмутимый, явно незаурядный эсэсовский офицер? В том, что он был разведчиком не из мелких, Кузнецов не сомневался. И опирался не только на одну интуицию, но и на вполне реальные факты. Прежде всего фон Ортель в свои двадцать восемь лет был явно молод для звания штурмбаннфюрера СС. [6]Он мог получить его только за какие-то особые заслуги. Ортель, чувствовалось, обладал и немалым опытом. Это подтвердили и рассказы Майи, которую Ортель, с ведома, разумеется, и Кузнецова и командования отряда, «завербовал» в свои секретные сотрудницы.

Никто не знал, где служит Ортель и вообще связан ли хоть с каким-нибудь учреждением в городе. Держался он абсолютно независимо. Несколько раз Кузнецов имел повод убедиться, что Ортель, не занимая вроде бы никакого официального поста, пользуется в гестапо и СД огромным влиянием. В деньгах в отличие от других «приятелей» Зиберта он не нуждался.

За бесконечно долгие месяцы работы во вражеском тылу Николай Иванович научился довольно легко и быстро разбираться в характерах своих многочисленных «друзей»-офицеров и нащупывать слабые стороны каждого. С фон Ортелем держаться нужно было предельно осторожно. Кузнецов понимал, что ничего пока не подозревающий штурмбаннфюрер не оставит без внимания ни одного неверного слова или жеста. Поэтому в отряде решили, что он не будет никогда даже пытаться заводить какую-нибудь игру с фон Ортелем, предоставив событиям развиваться своим чередом.

В первые недели работы в Ровно немецкие офицеры казались Николаю Ивановичу на одно лицо — просто гитлеровцами, оккупантами, которых надо бы уничтожать, но с которыми он, Кузнецов, вынужден ходить по одним улицам, веселиться в одних ресторанах, говорить на одном языке, здороваться за руку. Ненависть к злейшим врагам Родины со временем не уменьшалась. Но одновременно возросли выдержка и хладнокровие разведчика, неизмеримо вырос и опыт. Какими бы похожими ни были его новые «друзья», все же они были разными, с разными судьбами, характерами и вкусами. От его способности разобраться в них зависел успех дела.

Фон Ортель был, безусловно, самым любопытным из всех, с кем встречался обер-лейтенант в Ровно. Он выгодно отличался от узколобых офицеров вермахта своим кругозором, независимостью, эрудицией, остроумием. Прекрасно знал литературу и разбирался в музыке.

Однажды в присутствии Кузнецова фон Ортель подозвал в ресторане какого-то человека, судя по одежде и внешности — местного, и заговорил с ним на чистейшем… русском языке. Разговор, довольно пустячный, длился минут десять. Ничем не выдав, что он понимает каждое слово, Кузнецов внимательно слушал. Николай Иванович вынужден был признаться, что, заговори с ним фон Ортель, скажем, где-нибудь на улице Мамина-Сибиряка в Свердловске, он бы никогда не подумал, что это иностранец. Штурмбаннфюрер владел русским языком не хуже, чем Кузнецов немецким.

— Откуда вы так хорошо знаете русский? — задавая этот вопрос, Кузнецов ничем не рисковал.

— Давно им занимаюсь, дорогой Зиберт. А вы что-нибудь поняли?

— Два-три слова. Я знаю лишь несколько десятков самых нужных готовых фраз — по военному разговорнику.

Фон Ортель понимающе кивнул.

— Могу похвастаться — говорю по-русски совершенно свободно. Имел случай не раз убедиться, что ни один Иван не отличит меня от своего компатриота. Разумеется, если на мне будет не эта форма…

Фон Ортель весело захохотал, а Кузнецов с ненавистью в душе покосился на серебряные петлицы эсэсовского мундира.

Посерьезнев, фон Ортель продолжал:

— Вы производите впечатление человека, который умеет хранить секреты. Так уж и быть, признаюсь вам, что я имел возможность перед войной два года прожить в Москве.

— Чем же вы там занимались?

— О! Отнюдь не помогал большевикам строить социализм.

— Понимаю… — протянул Кузнецов. — Значит, вы разведчик?