– Что?

– Лекарство.

– Да, мутеселлим, это я и в самом деле позабыл, однако ты его получишь уже сегодня, я тебе обещаю!

Тут вошел слуга.

– Господин, тут прибыл один баш-чауш[43].

– Чего ему надо?

– Он из Мосула и говорит, что по важному вопросу.

– Впусти его!

Фельдфебель передал коменданту письмо с большой печатью; то была печать Анатоли кади аскери, я тут же ее узнал. Комендант вскрыл его и вчитался, затем сказал баш-чаушу, чтобы тот прибыл к нему завтра утром за ответом.

– Господин, знаешь, что это? – спросил он меня, когда посланец ушел.

– Письмо верховного судьи.

– Да. Он извещает о смещении мутасаррыфа и макреджа. Последнего я должен, как только он появится, отправить в Мосул. Я передам его завтра с рук на руки баш-чаушу. Кстати, мне упомянуть в моем ответе что-нибудь о тебе?

– Нет. Я сам напишу. Только пошли с арестованным достаточно охраны!

– Это не помешает, тем более что в этом транспорте должен быть еще один заключенный.

Я похолодел:

– Кто?

– Араб. Мне это приказал Анатоли кади аскери. Сына шейха пошлют в Стамбул как заложника.

– Когда уходит транспорт?

– Утром. Сейчас я буду писать письмо.

– Тогда не буду больше мешать.

– О эфенди, твое присутствие доставит мне удовольствие.

– Но твое время ценно, я не буду у тебя его забирать.

– Ты придешь утром?

– Быть может.

– Ты должен быть при отъезде транспорта, чтобы видеть, как все это произойдет.

– Тогда я приду. Салам!

– Салам! Да будет Аллах твоим ведущим!

Едва я вошел в дом, навстречу мне звонко раздалось:

– Хамдульиллах, эфенди, ты жив и ты свободен!

Это была Мерсина. Она взяла меня за руки и глубоко вздохнула всей грудью:

– Ты великий герой! Это мне сказали твои слуги и посланник от Али-бея. Если бы они тебя арестовали, ты бы их убил прямо в серале и при этом, может быть, убил бы и Селима-агу.

– Его – нет, но других – точно! – рассмеялся я.

– Да. Ты как Келад-Силач. Твой стан походит на стан пантеры, твоя борода бесподобна, а твои руки как ноги слона!

Это, естественно, было лишь вольное сравнение. О Мерсина, какое это было покушение на темно-русое украшение моего лица, на милую симметрию моих незаменимейших конечностей! Мне пришлось быть в той же степени учтивым:

– Твой рот глаголет, как уста поэта, Мерсина, и твои губы переливаются через край, как горшок, полный сладкого меда; твоя речь благотворна, как пластырь, прилепленный на больное место, а звучание твоего голоса не забудет никто, кто его хоть раз слышал. Вот, возьми пять пиастров, чтобы купить лак и хну для твоих век и для розовых ногтей твоих рук. Мое сердце радуется тебе, моя душа помолодела, а мои глаза насладятся прелестью твоей походки!

– Господин, – вскричала она, – ты храбрый Али, мудрее, чем Абу Бакр, сильней, чем Самсон, и красивей, чем Хусейн! Хочешь, я тебе что-нибудь поджарю, сварю? Я сделаю тебе все, что ты потребуешь, ибо с тобой в мой дом вошла радость, через порог моего дома переступило благословение.

– Твоя доброта трогает меня, о Мерсина, я не смогу отплатить тебе в той же мере! Но я не хочу ни есть, ни пить, когда я взираю на блеск твоих глаз, цвет твоих щек и милый изгиб твоих рук. Тут был Селим-ага?

– Да. Он мне все рассказал. Твои враги уничтожены. Иди наверх и утешь своих друзей, которые о тебе очень тревожатся!

Я пошел наверх.

– Наконец-то вернулся! – сказал англичанин. – Большая тревога! Хотели идти и вас забирать! Счастье, что мы здесь!

– Ты подвергался опасности? – спросил Мохаммед.

– Не очень. Все, во всяком случае, позади. Ты знаешь, что мутасаррыфа сместили с должности?

– Мосульского?

– Да, макреджа тоже сместили.

– Значит, поэтому Селек и здесь!

– Да. Он тебе ничего те рассказывал во время вашего выезда верхом?

– Нет. Он молчал. Но ведь тогда Амада могут освободить, ведь только мутасаррыф держал его в заключении.

– Я тоже надеялся на это, но, правда, все меньше. Падишах одобряет действия турок против вас, а верховный судья из Анатолии приказал, чтобы твоего сына доставили в Стамбул как заложника.

– Аллах керим! Когда?

– Завтра утром.

– Мы нападем на его охрану!

– Пока мы еще можем освободить его хитростью, не причинив вреда ни одному человеку.

– У нас в распоряжении лишь эта ночь?

– Этого достаточно.

Затем я повернулся к англичанину:

– Сэр, мне нужно вино для мутеселлима.

– Если бы он был достоин вина! Пусть пьет воду, кофе, липовый чай, валерьянку и пахту!

– Он просил у меня вино.

– Озорник! Нельзя же вино пить! Мусульманин!

– Мусульмане пьют его так же охотно, как и мы. Я хотел бы сохранить его благоволение к нам, пока оно нам необходимо.

– Здорово! Пусть пьет вино! Сколько?

– Дюжину бутылок. Я даю половину, а вы – другую.

– Ну вот еще! Не покупаю половину вина? Вот деньги.

Он сунул мне кошель и даже и не подумал о том, чтобы заметить, сколько я взял из него денег. Он был джентльмен, а я – неимущий бедняк.

– Ну как? – спросил он. – Мы спасем Амада?

– Да.

– Сегодня?

– Да.

– Как?

– Я пойду пить вино с Селимом-агой и попытаюсь…

– Он тоже пить вино? – прервал меня Линдсей.

– С увлечением.

– Превосходный мусульманин! Заслуживает побои!

– Как раз эта его наклонность дает нам преимущество. Он напьется, и я возьму у него незаметно ключ от тюрьмы. Выпущу араба к его отцу, там он переоденется. Потом Халеф поведет его к вилле, которую мы построили для него.

– Well! Очень хорошо! А что я делаю?

– Прежде всего надо быть начеку. Когда я его приведу, то дам вон оттуда, от угла, сигнал. Я издам крик разбуженного ворона. Затем Халеф быстро спускается вниз, чтобы открыть дверь и задержать хозяйку на кухне. Вы идете с Мохаммедом к лестнице и встречаете Амада, ведете его наверх, он там одевается, и вы ждете меня.

– А вам нужно будет снова уйти?

– Да, к Селиму-аге, чтобы, не возбудив никаких подозрений, снова подсунуть ему ключ.

– Тяжелое дело для вас. А если вас поймают?

– У меня есть кулаки, а если и этого не хватит, то имеется и оружие. Теперь же я предлагаю вместе поужинать.

Во время ужина я весьма тщательно проинструктировал и Мохаммеда. Халеф принес вино и аккуратно запаковал.

– Все это ты сейчас отнесешь к мутеселлиму, – сказал я.

– Он будет его пить, сиди? – удивленно спросил Халеф.

– Пусть он употребит его столько, сколько ему будет нужно; ты передашь пакет только в его руки и скажешь, что это я прислал ему лекарство. И послушай-ка! Когда я потом пойду с Селимом-агой, ты тайно последуешь за нами и запомнишь дом, в который мы с ним зайдем. Точно запомнишь! Если же я срочно понадоблюсь, ты придешь туда за мной.

– Где я тебя найду в том доме?

– Ты пройдешь по коридору шагов восемь и постучишься в правую дверь. Там я и буду. Если тебя увидит хозяин, то ты ему скажешь, что ищешь чужого эмира, который пьет здесь из кружки. Понял?

Халеф тут же ушел к коменданту с пакетом. Мохаммед Эмин пребывал в неописуемом волнении. Я не видел его таким даже тогда, когда в Ступенчатой долине нужно было брать в плен его врагов. Он нацепил все свое оружие и перезарядил ружье. Я с пониманием отнесся к этому. Сердце отца – святое дело, у меня ведь тоже был в доме отец, который часто за меня беспокоился и терпел лишения, поэтому я мог понять его состояние.

Наконец от мутеселлима вернулся Селим-ага. Он быстро поужинал на кухне, и мы снова тайно отправились пить вино. Ага достаточно хорошо ознакомился с действием крепкого вина и потому проявлял осторожность. Он пил только маленькими глотками и очень медленно. Мы сидели уже около часа, но напиток еще не оказывал никакого действия на агу, разве что он стал спокойнее и мечтательнее. Селим-ага устроился в уголке и размышлял. Я уже собирался уговорить его допить кружку до дна и послать за двумя новыми кружками, как в нашу дверь постучали.