– Ты плохой мусульманин, иначе ты знал бы, что дороги человека запечатлены в Книге.
– И тем не менее человек может отказаться от своей жизни, если он во всем слушается Книги. Ты хочешь это сделать?
– Ну, хорошо, макредж. Как высоко оцениваешь ты свою собственную жизнь?
– По меньшей мере в десять тысяч пиастров.
– Тогда моя жизнь в десять тысяч раз ценнее. Скажи, как так получилось, что турок так низко оценивается?
Он посмотрел на меня с удивлением.
– Ты так богат?
– Да, ведь у меня такая дорогая жизнь.
– Тогда я думаю, что здесь, в Амадии, ты оценишь свою жизнь в двадцать тысяч пиастров.
– Естественно.
– И также жизнь твоего хаджи Линдсея-бея.
– Да.
– И десять тысяч за третьего.
– Это не слишком много.
– А слуга?
– Он храбрый и верный человек, который стоит столько же, что и другие.
– Значит, ты считаешь, он стоит тоже десять тысяч?
– Да.
– Ты сосчитал всю сумму?
– Шестьдесят тысяч пиастров. Так?
– Так. У вас есть с собою столько денег?
– Мы очень богаты, эфенди.
– Когда вы заплатите?
– Никогда!
Было воистину весело наблюдать за лицами обоих турок. Затем макредж спросил:
– Как это так?
– Я имею в виду, что родом я из страны, где царит справедливость. У османов же нет никакого другого закона, кроме их кошелька, и поэтому они торгуют справедливостью. Я не могу заплатить за жизнь, если у меня ее отнимают незаслуженно.
– Тогда ты ее потеряешь.
– Не думаю. Я не торгую своей жизнью, но знаю, как ее защитить, и умею это делать.
– Эфенди, это бесполезно!
– Почему?
– Твоя вина доказана, ты сам ее признал.
– Это ложь. Я не признавал никакой вины, а лишь сказал, что отнял у вас орудия. Это поступок, за который не наказывают.
– Это твое мнение. Значит, ты отказываешься согласиться с нашим предложением милосердия?
– Мне не нужно милосердия.
– Тогда мы вынуждены заключить тебя в тюрьму.
– Попробуйте!
Комендант вмешался в разговор и обратился ко мне с укоризненными, но достаточно доброжелательными словами, однако я не отреагировал на них. Поэтому он хлопнул в ладоши и позвал троих офицеров.
– Уведите его! – приказал он им. – Я надеюсь, эфенди, что ты не откажешься последовать за ними. Снаружи достаточно людей, чтобы сломить любое сопротивление. Тебе будет хорошо во время заключения и…
– Молчи, мутеселлим! – прервал я его. – Я желал бы видеть того человека, у которого хватило бы сил со мною справиться. С вами пятерыми я разделаюсь в пять минут, а твои больные лихорадкой арнауты рассыплются по сторонам лишь под одним моим взглядом, будь в этом уверен! То, что меня не обидят во время заключения, – само собой разумеется, вы сами в этом все заинтересованы. Меня не пошлют в Мосул, ибо это не нужно макреджу; он лишь хочет, чтобы я откупился, ему нужны деньги, чтобы переправиться через границу.
– Через границу? – спросил мутеселлим. – Как мне понимать твои слова?
– Спроси его самого!
Он посмотрел на макреджа, лицо которого пошло пятнами.
– Что он имеет в виду?
– Я его не понимаю! – ответил чиновник.
– Он понимает меня, и преотлично, – возразил я. – Мутеселлим, ты меня оскорбил, ты хотел меня посадить в тюрьму, ты сделал мне предложение, которое имело бы для тебя очень тяжелые последствия, расскажи я о нем. Вы оба мне угрожали, теперь же, после того как я посмотрел, как далеко вы осмелились зайти в ваших требованиях по отношению ко мне, я все поменяю местами. Знаешь ли ты, комендант, кто этот человек?
– Макредж из Мосула.
– Ты ошибаешься. Он больше не макредж, он смещен.
– Смещен? – вскрикнул мутеселлим.
– Ты!.. – в свою очередь закричал макредж. – Я задушу тебя!
– Смещен? – еще раз вскрикнул мутеселлим полуиспуганно-полувопрошающе.
– Да. Селим-ага, я говорил тебе, что отдам тебе сегодня приказ, которому ты подчинишься. Теперь выслушай его: возьми того человека и сунь его в ту самую камеру, в которую я должен был попасть! Потом его отвезут в Мосул.
Добряк ага сперва оторопело посмотрел на меня, затем на обоих других, но, естественно, не шевельнул и пальцем, чтобы последовать моим словам.
– Он сошел с ума! – Макредж поднялся.
– Ты сам безумен, потому что осмелился прибыть в Амадию. Почему ты поскакал не прямо, а через Мангайш? Видишь, я все знаю. Вот, мутеселлим, доказательство того, что я вправе требовать его ареста.
Я передал ему письмо, адресованное Али-бею. Сперва мутеселлим глянул на подпись.
– От Анатоли кази аскери?
– Да. Он в Мосуле и требует выдачи этого человека. Читай!
– Правда! – удивился мутеселлим. – Но что с мутасаррыфом?
– Он тоже смещен. Прочитай и другое письмо!
– Да будет Господь милостив! Творятся великие вещи!
– Точно. Мутасаррыф и макредж смещены. Ты тоже хочешь удостоиться той же участи?
– Господин, ты тайный посланник Анатоли кади аскери, а может, и самого падишаха!
– Сейчас неважно, кто я, но ты видишь, что я все знаю и жду, что ты исполнишь свой долг.
– Эфенди, я сделаю это. Макредж, я не могу иначе, здесь написано, что я должен вас арестовать.
– На все воля Аллаха! – отвечал тот.
В его руке сверкнул кинжал, и он мигом проскользнул мимо меня к двери. Мы побежали за ним и успели как раз к тому моменту, когда его опрокидывали на землю. Селек сидел на нем, прижимая его коленом, и пытался отнять у него кинжал. Макреджа разоружили и снова привели в селамлык.
– Кто этот человек? – указал комендант на Селека.
– Посланец Али-бея из Баадри. Он снова возвращается туда, и ты должен ему разрешить сопровождать транспорт. Тогда мы будем уверены, что макредж не убежит. К тому же я передам тебе еще одного заключенного!
– Кого, господин?
– Пусть зайдет сюда арнаут, обвинявший меня!
– Приведите его! – приказал мутеселлим.
Один из лейтенантов привел человека, который еще не подозревал, как все для него оборачивается.
– Спроси-ка его, – сказал я, – где его оружие?
– Где оно?
– Его у меня отняли.
– Когда?
– В то время, когда я спал.
– Он лжет, мутеселлим! Этого человека дали в сопровождение хаджи Линдсею-бею; он в меня стрелял и убежал, затем подкараулил нас в дороге и еще два раза выстрелил в меня из леса, но не попал. Моя собака поймала его. Я простил его и дал ему уйти. Но при этом мы отняли у него оружие, которое и сейчас у моего хаваса. Мне пригласить свидетелей?
– Господин, я тебе верю! Арестуйте этого пса и бросьте его в прочнейшую камеру, какая только есть в тюрьме!
– Господин, ты приказываешь взять и макреджа? – спросил Селим-ага.
– Да.
– Мутеселлим, свяжи его прежде, – напомнил я. – Он уже пытался бежать и, без сомнения, попытается снова.
– Свяжите его!
Их увели, и я остался с комендантом наедине. Тот был так утомлен происшедшим, что лишь как сноп рухнул на ковер.
– Кто бы подумал! – вздохнул он.
– Только не ты!
– Господин, прости меня! Я же ничего не знал.
– Арнаут наверняка заранее встретился с макреджем и договорился с ним, иначе он не осмелился бы выступать против нас, ведь у нас было основание арестовать его.
– Он больше ни в кого не выстрелит! Разреши, я подам тебе трубку!
Мутеселлим послал за еще одним наргиле и сам зажег его, затем произнес почти подобострастно:
– Эмир, ты подумал, что я серьезно?
– Что?
– То, что я хотел взять у тебя деньги?
– Да.
– Господин, ты ошибаешься! Я лишь подчинился макреджу и обязательно отдал бы тебе свою долю.
– И дал бы мне убежать?
– Конечно. Ты же видишь, что я хотел тебе лишь самого хорошего!
– Ты бы не посмел этого сделать, если бы обвинение было обоснованным.
– Эмир, ты будешь продолжать так думать об этом?
– Нет, не буду при условии, если ты сделаешь так, чтобы я это забыл.
– Не думай больше об этом, эмир. Забудь это, как ты уже что-то другое забыл.