— Очень может быть, — сказал Джон. — Половину моих клиентов, по-моему, зовут Терри. — Он был немного озадачен тем, что она держалась, словно уже немолодая женщина.

— Терри Пайк сидел в тюрьме Уондзуорт ^[30], а я там инспектор по надзору над несовершеннолетними преступниками…

— Вы — инспектор по надзору? — удивился Джон. — Вот уж никак не подумал бы.

Она покраснела.

— Ну, нештатный. Работаю на добровольных началах, среди моих подопечных оказался и Терри Пайк.

— Вы что же, сделали это своим жизненным поприщем? — спросил Джон.

Она снова покраснела.

— Нет, это скорее подготовка к жизненному поприщу. — Она нахмурилась. — Но это я обсуждать не намерена.

— Жаль, об этом было бы интереснее поговорить, чем о Терри Пайке, — сказал Джон.

Глаза ее, глядевшие прежде куда-то поверх Джона, вдруг остановились на нем, в них пылало негодование.

— А мне не жаль.

Джон скривился в иронической усмешке, как бы извиняясь за неуместные слова.

— Извините, — сказал он. — Я вас слушаю.

— Вы, очевидно, знаете, что мы делаем для заключенных…

— Ну, в общих чертах.

— Я выполняла поручения Терри, ездила к его матери. Помогала по мере сил. Пробовала подыскать ему работу, чтобы после тюрьмы он…

— Какую именно?

— Он хотел начать с «объездки», как говорят таксисты, то есть изучить улицы Лондона, чтобы стать шофером.

— На что же он жил бы в это время? — Я добыла ему нечто вроде пособия.

— Разве теперь на курсах шоферов такси есть стипендии? — спросил Джон, от вина он пришел в игривое настроение.

— Нет, — сказала Паула, — просто я устроила ему кое-что через одну фирму.

— Похоже, вы свое дело знаете.

— Стараюсь. — Она посмотрела на него строго, в упор.

— Все стараются, — усмехнулся Джон. Она смерила его взглядом.

— Терри, — сказала она, — или Пайк, как вам угодно его называть, был осужден всего на шесть месяцев. Недавно его взяли на поруки. И снова арестовали за кражу: сговор с целью ограбления и нанесение телесных повреждений охраннику.

Джон покачал головой и уставился в тарелку с луковым супом, которую официантка поставила перед ним.

— Не лучший способ отплатить вам за ваши заботы. — Он принялся за еду.

Девушка нахмурилась.

— Не об этом речь. — К креветкам в горшочке она даже не притронулась. — К тому же он говорит, что ни в чем не виноват.

— Еще бы. — Джон подцепил ложкой гренки и плавленый сыр.

— Однако его посадили, и он хочет, чтобы вы взяли на себя его защиту.

— Какая честь. Скажите ему, пусть обратится к своему поверенному… — Джон осекся под негодующим взглядом ее больших глаз. — Ешьте, пожалуйста, — проговорил он. — У нас совсем мало времени.

Она принялась за креветки.

— Так вы будете его защищать?

— Буду, если смогу, — отвечал Джон, — но все надо провести через поверенного и клерка в моей конторе.

— Главное — ваше согласие.

— А почему Терри Пайк хочет, чтобы его защищал именно я?

— По его мнению, вы будете стараться больше других.

— В каком смысле?

— Он убежден, что обычные адвокаты заодно с прокурорами. Рука руку моет.

Джон рассмеялся:

— Полагаю, вы рассеяли его заблуждения.

— Я сказала ему, что надо быть оптимистом.

— Почему же он считает, что ради него я буду стараться больше других?

— Он считает, во всем виноваты вы.

С минуту Джон молчал, затем подобрал ложкой остатки супа.

— В чем же это я виноват?

— Прошлым августом его посадили за укрытие краденого. Вы защищали его. Он ничего не укрывал, но вы посоветовали ему признать вину. Вы сказали, что он получит условный срок.

— Да, я помню это дело, — сказал Джон, всю его игривость как рукой сняло.

— Понимаете ли, в тюрьме у него появились друзья — люди старше его. Настоящие преступники. И теперь его за компанию с ними обвинили в ограблении почтового фургона.

— А он в этом не участвовал?

— Говорит, что нет.

— Ну еще бы. Неужели он сам сознается. А вы как думаете?

Паула Джеррард ответила не сразу.

— Я думаю, — сказала она, — он, возможно, имел какое-то отношение к ограблению, но краденого он не брал, и если бы не попал в тюрьму, то никогда бы не оказался в одной компании с настоящими преступниками.

Джон налил себе вина.

— Пожалуй, так, — согласился он. Видимо, эта реплика смягчила Паулу.

— В тюрьме отвратительно, жутко, — сказала она. — И самое печальное то, что Терри хвастает, будто тюрьма сделала его настоящим мужчиной. Он познакомился с профессиональными убийцами, способными за пять тысяч фунтов убить кого угодно. А эта компания, которая выкрала из вагона деньги, — опасные типы. — Она смотрела на него расширенными от ужаса глазами.

— Вы их видели? — спросил Джон.

— Нет, но Терри мне о них рассказывал.

— Создается впечатление, что вы пользуетесь его доверием.

— В известной мере, но это ничего не меняет.

— Почему же?

Она только вздохнула и, пока официантка расставляла второе, молчала.

— Видите ли, — начала она, когда Джон занялся своей boeuf à la mode ^[31],— энтузиасту-любителю, занимающемуся социальными проблемами, не вытащить парня из преступной среды, сколько ни старайся. — На лице у нее появилось страдальческое выражение, она стиснула руки, пытаясь подобрать слова. — Понимаете, он ведь из бедной рабочей семьи. Отец бросил их, когда Терри был еще ребенком, и на ноги его поставили мать, тетушки и дядюшки. По крайней мере один из его дядюшек — «деловой», как они выражаются, и раскатывает в серо-серебряном «мерседесе». Другой «пошел по печати», то есть…

— Знаю, — сказал Джон с полным ртом. — Где?

— В «Таймс». А третий работает грузчиком на рынке. Какое-то время Терри работал механиком, но дядя, которого он обожает, оказался вором, и, знаете, я не берусь осуждать его.

— Ешьте, пожалуйста, — попросил Джон. Она взяла вилку.

— Видите ли, с его точки зрения, против него вооружилась вся система. Помните, как Ромео говорит аптекарю:

Ты так убог — и жизнью дорожишь?

Провалы щек твоих — живая повесть

О  голоде, горящие глаза —

Об униженьях. Нищета согнула

Тебя в дугу. Свет не в ладах с тобой.

Его закон — не твой. Его обычай

Не даст тебе богатства. Ну так что ж?

Рассорься с миром, сделай беззаконье,

Спрячь эти деньги и разбогатей

^[32]

.

Ну так вот, если честно, я бы сказала ему то же самое.

— Провалы щек его — живая повесть? — в тон ей спросил Джон и взглянул, много ли осталось вина в графине.

— В каком-то смысле да, — сказала она. — Вы даже не помните, как он выглядит?

— Вообще-то нет, — начал было Джон, но тут же умолк, потому что лицо механика всплыло вдруг в памяти: осунувшееся, с недоумевающими злыми глазами, — а впрочем, — сказал он, — я его припоминаю, и у него действительно были «голодом горящие глаза».

— Не думаю, чтобы он голодал в буквальном смысле слова, хотя их обычную еду — жареную картошку, хрустящие хлебцы и пиво — здоровой пищей не назовешь, зато духовной пищей он явно недокормлен…

— Шекспира наизусть не цитирует?

Паула нахмурилась:

— Дело не в Шекспире. Дело в том — не знаю, как это выразить, — в ощущении, что ты вне общества и ненавидишь его… что ты вообще принадлежишь к совсем другому обществу.

— Ассоциации старожилов Уондзуорта.

— Вот именно. — Она улыбнулась. — Видите ли, до тюрьмы он был честным и не в пример своему дяде с серым «мерседесом» мог бы остаться честным, получи он работу, которая обеспечила бы ему нормальное существование. Но трех месяцев в Уондзуорте оказалось достаточно, чтобы чаша весов склонилась в другую сторону. Это страшное место. Они там жутко угнетены, морально подавлены. «Филины» — враги, «кореши» — хорошие ребята, и вот, выйдя из тюрьмы, они с той же меркой подходят к обществу в целом. «Старина Билл» — так они называют полицию — враг, и жить честно — значит сдаться, признать себя побежденным.