Робкий луч давно исчез, бетонную стенку с урнами заволокла предвечерняя мгла… нет, туман. Начинался туман. Саня почти бежал по улице странно незнакомой, окружающая действительность, мир в целом казался гротескным, перевернутым, опрокинутым в свете того исчезнувшего луча, осветившего «все и вся» под другим углом. И ничего уже не мог скрыть туман. Наконец нашел телефон-автомат.

Звонок первый.

Майор выехал на задание. Ну да, 59 дел одновременно. Авось сам справлюсь. Вспомни! Ну, вспомни… «На Садовом кольце по прямой до ВДНХ». Все так.

Звонок второй.

Младший компаньон на месте. Голос нервный, вздрагивающий.

— Это я, Саня.

— Послушайте!..

— Нет, вы послушайте. И отвечайте, пришла пора. Когда именно вы купили себе оловянного солдатика?

— Что?!

— Солдатика. Вы же любите сказки?

— В этом году весной.

— Далее. Когда вам угрожали рэкетиры?

— Ну… тогда же. Да, весной.

— И вы обратились к своему приятелю, который может достать все, что пожелаете?

— Я устал! — крикнул компаньон, «гедонист-гадина», как его заклеймил Саня про себя.

— Еще бы! — Саня повесил трубку.

Звонок третий.

Балерон, к счастью, в театре, но где-то бродит. Очень срочно? Постараемся разыскать. Наполненная нетерпением пауза.

— Опять вы?

— На пререканья нет времени, дело идет к развязке, понимаете? Существует свидетель, который видел вас с балериной 13 октября прошлого года в саду на Жасминовой. Он вас опознал.

— Не врите!

— Нет времени, понятно?.. На каком месяце была беременна Печерская, когда объявила вам об этом?

— Сказала: только что убедилась.

— Вы могли быть отцом ребенка?

— Я никогда себе не позволял вольностей в отношении…

— И все-таки вы испугались скандала (сразу после свадьбы, и Печерская на все способна) и приехали на Жасминовую выяснять отношения. Ночью она исчезла.

— Тут нет никакой связи!

— Почему вы скрыли эту встречу?

— Я говорил вам: не могу копаться в останках. Я устал! — балерон швырнул трубку.

Итак, образ «мужчины в тумане» все более прорисовывается. Загадочный литературный образ, а я, по выражению Викентия, интерпретирую… Душевная тяжесть не давала вздохнуть свободно. Он почти бежал, потом ехал, потом опять бежал, силясь движеньем стряхнуть тяжесть, однако лицо мертвой — с высунутым, словно дразнящим язычком — преследовало неотрывно.

Звонок в дверь. Старушка в белом ситцевом платочке. Саня заговорил умоляюще:

— Извините за беспокойство. Я разыскиваю женщину, которая жила рядом с вами. Нина. С грудным ребенком. Вы помните?

— Ну как же, как же. Проходите…

— Я тороплюсь.

— Очень хорошая семья, тихая, спокойная, муж не пьет. А что случилось с Ниночкой?

— Она попала в беду.

— Опять беда? Господи, нет ей покоя!

— А какая еще была беда? Здесь?

— Вы не знаете? Николенька умер, сын, на четвертом месяце. Как она убивалась.

— Где умер? Дома?

— Нет, она говорила: в больнице.

— В какой больнице?

— Не говорила. Так-то мы мало общались, Ниночка человек замкнутый. А мальчика вывозила гулять в коляске — ну, перекинешься двумя-тремя словами. А тут вижу: вся в черном. Умер, говорит, и дрожит вся. Видно, муж ее отсюда увез? Подальше от переживаний.

— Как его звали?

— А вот я не знаю… — старушка даже удивилась. — Может, она и называла, не упомню. Муж да муж. Он на работе пропадал, я его и видала-то всего несколько раз.

— Вы бы его узнали при встрече?

— А как же.

— Спасибо вам.

— Не за что. Вы ее увидите?

— Н-нет.

— А то поклон бы от меня передали. Пусть ее душа успокоится.

— Пусть.

Он снова бежал, ехал, бежал, покуда (как во сне — по контрасту) не очутился среди огромной возбужденной толпы… Неужели поздно? Да, я наверняка опоздал. Как всегда! В этой сумасшедшей истории я все время опаздываю. На день, на час, на минуты. На считанные минуты я опоздал, когда ты вышла в сад. «Демоны погребения!» Люба погибла не случайно — подспудно я был уверен в этом, но даже вообразить не мог, какая чудовищная развязка ожидает меня. И дело не столько в опасности, в ожидании третьего приговора… Как ты говорила: «реальная опасность меня только подстегивает. Страшно бессознательное, неизъяснимое. Как сказал бы Анатоль: потустороннее». Как ты была права, а я ничего не понимал! Вот передо мною неизъяснимое, потустороннее.

Он безостановочно сновал в толпе, как во сне, в переходах, на площадках, на лестницах, каждым движением выдавая возбуждение неистовое. Однако никому не было до него дела… кроме, может быть одного. Да, кроме одного.

Наконец выбился из сил. Пора. Уже не спеша, вышел из такси у метро, миновал бульвар, углубился в переулочки, остановился возле универмага, посмотрел на часы в свете витрины и быстро свернул на Жасминовую. Тополь на углу напротив будки телефона-автомата прошелестел ветвями навстречу из тумана. Туман оседал с небес медленно и вязко, разламывая ночной мир на фрагменты, отрывки, обрывки причудливого карнавала (размытые лица-маски, невидимое существо с руками-крыльями, тени в саду).

Я вышел в сад. Дом как будто спал, и сад спал. Она услышала голос. Само «существо» в тот момент было невидимо, но голос прозвучал. Она оделась, спустилась по ступенькам, обогнула дом и вышла в сад. Она поняла, где находится могила, потому что увидела… да, но куда же Анатоль положил камень?.. О блаженные, чистейшие снега Покрова!

Было по-прежнему темно и тихо, но что-то в туманном мире неуловимо и непоправимо изменялось, нарушалось. Меж деревьями, тяжелыми сучьями яблонь, проявилась тень и заскользила, приближаясь. Существо в черном. Реальная опасность меня только подстегивает, страшно неизъяснимое. Саня пошел навстречу, в глазах стояло, заслоняя все, лицо мертвой.

Воскресным ноябрьским утром они сидели в кабинете: Саня и три женщины. Две молодых и одна старая. Сквозь стальные решетки виднелись влажные ветви, над ними нависало низкое, цвета птичьего крыла, сизое небо.

Женщины жаждали развязки, как глотка живой воды — воды, которая очистит дом профессора от скверны. А наследник нуждался в них еще больше — в жажде облегчить наконец душу.

— Лицо в зеркале — вот чем поразил меня Генрих. Но я тогда не осознал, что ситуация перевернулась. Точнее, я ее воспринимал перевернутой. И мужчина в тумане действительно в некотором роде плод воображения…

— Ничего себе «плод»! — воскликнула Настя.

В некотором роде, я сказал.

— Но ведь убийца существует.

— Существует.

— Кто? — громогласно выпалила Юля, не выдержав напряжения.

После паузы (женщины глядели на него с бессознательным сочувствием) Саня сказал:

— Владимир.

— Не может быть! — возразил кто-то. — У него железное алиби! Как он мог…

— Он не убивал.

Опять пауза, которую тихонько нарушила тетка:

— Сань, выкладывай, полегчает.

И он «выложил»:

— Вашим шнуром Любовь задушила Нину Печерскую.

Допрос.

— Из показаний Викентия Воротынцева явствует, что первоначальный капитал, на котором основана фирма, добыт, скажем обтекаемо, путем нелегальным. Подробности меня не интересуют (этим занимается мой коллега). Меня интересует убийство. Ваша жена была в курсе и держала вас в руках, так?

— Что значит «держала»? Разоблачать она меня не собиралась, ее все это устраивало.

— Тем не менее, весной этого года у вас возник замысел избавиться от нее.

— Нет!

— На очной ставке вас опознал знакомый Воротынцева Зураб Кокнадзе, у которого вы приобрели наган.

— Для защиты от рэкетиров… нам угрожали!

— Вот как? Тогда объясните, почему вы скрыли факт покупки от своего компаньона.

— А я вообще человек скрытный.

— Вижу. Вскроем. Кокнадзе утверждает, что вы выразили желание приобрести пистолет с глушителем. Зачем?