Зазвонил телефон. Дали Петю.

— Добрый вечер. Это Иван Арсеньевич. Вы мне завтра нужны на даче Черкасских. В семь часов вечера. Договорились?

- Зачем? — Вертер явно затрепетал.

- Там узнаете.

- А зачем?

- В общем, жду. До свидания.

До Бориса я дозвонился только в двенадцатом часу.

- Здравствуйте, Борис Николаевич. Я вас разбудил?

- Здравствуйте. Я работаю.

- Очень надеюсь завтра вечером вас увидеть.

- А я думал, вы уже убийцу арестовали.

- Без вашей помощи — никуда. Вы в состоянии приехать к семи часам на дачу Черкасских?

- Что это вы затеяли?

- Следственный эксперимент.

- Ого!

- Да! Вот ещё. Ни от кого не могу добиться толку. Вы видели у Маруси какие-нибудь украшения, например, серьги, ожерелье или браслет?

- Видел. Золотой браслет с рубинами.

В колониальной рубашке цвета хаки, с погонами и накладными карманами (моя собственная, Верочка стащила её из приёмного покоя), в потрёпанных джинсах и кроссовках, с рукой на перевязи я ощущал себя раненым, направленным на спецзадание. Мы с Верочкой углубились в парк, миновали пруд, прошли меж замшелыми плитами — «Покойся, милый прах, до радостного утра!»- я помахал рукой своей спутнице и перелез через символическую изгородь в рощу. В ту самую рощу, что подступает к домам улицы Лесной, через неё три года назад, должно быть, спешил убийца после непостижимого исчезновения убитой.

Примерно через километр в берёзовом кружеве, шелесте и вышине возникли дачные крыши с печными трубами. Я прошёлся вдоль заборов, отыскал, по приметам Анюты, нужный — высокий, сплошной, когда-то зелёный, посеревший, раздвинул две доски и очутился на узенькой заросшей тропинке в саду, в запущенном переплетении веток, листьев, полевых цветов и трав. Постоял, вдыхая жгучий июльский воздух, собираясь с духом (сколько раз представлял это место и представлял именно таким), и направился к дому. Вот маленькая полянка, длинный стол из сколоченных досок, утонувший в траве выше пояса, вот куст жасмина, наполовину закрывающий окно светёлки, веранда, крыльцо, молчаливая компания расположилась на ступеньках… Так, дачники, коротающие вечерок на свежем воздухе

Все собрались, голубчики. Анюта, Дмитрий Алексеевич, Борис, Вертер и ещё какой-то респектабельный господин лет сорока пяти в твидовом пиджаке не сводили глаз с калитки. Я эффектно появился с противоположной стороны.

- Добрый вечер!

Присутствующие шевельнулись, отозвались нестройно, художник поднялся и заговорил:

- Вот, знакомьтесь. Николай Ильич — Иван Арсеньевич.

- Послушайте! — мелодично пропел Ника, в неудержимом порыве вскочил и прошёлся взад-вперёд по кирпичной дорожке (я следил за его походкой — это уже входило в привычку: да, быстрый, лёгкий шаг… как назло, народ подобрался нервный, поджарый, легконогий). — Послушайте! Это уникально! Я полностью в курсе: Митя ввёл. Сегодня в театре свободен — и вот не утерпел. Не помешаю?

- Напротив. Мне нужны рабочие руки.

- Это ещё зачем? — угрюмо поинтересовался Борис, Вертер как-то поёжился, Анюта молча глядела перед собой, в свою пустоту.

- Копать старую цветочную клумбу.

- Иван Арсеньевич, объяснитесь, — попросил художник.

- Да, конечно, — я достал блокнот из верхнего кармана рубашки и с деловым видом заглянул в него. — Одной из загадок в том загадочном преступлении является, как вам известно, бесследное исчезновение трупа. Когда я впервые увидел Павла Матвеевича в больнице, меня поразили его слова… вы все, наверное, помните: «Была полная тьма. Полевые лилии пахнут, их закопали. Только никому не говори». Впервые он произнёс их после похорон жены и повторяет до сих пор каждому новому лицу. Безумный бред? Или какой-то непонятный смысл скрывается в этих словах? Не знаю. Но вдруг Павел Матвеевич что-то видел в ту ночь в Отраде или о чем-то догадался? Может быть, образ полевых лилий — ключ к разгадке, а выражение «их закопали» — намёк на то, что убийца где-то закопал тело Маруси?

- И на чем основаны эти доводы? На словах сумасшедшего! — перебил меня Борис. — Романтика какая-то…

- Потрясающе! — прошептал актёр. — Труп в цветах…

Математик пренебрежительно взглянул на него и продолжал:

- Труп, цветы, убийца… Тухлая романтика. Ведь до сих пор неизвестно, что случилось с Марусей… Может, она покончила с собой или просто сбежала куда-то.

- Она была задушена в среду в четыре часа дня.

- То есть как?! — страшно закричал Дмитрий Алексеевич.

Я не рассчитал тяжести обрушившихся слов. В мгновенной паузе я уловил умоляющий взгляд Вертера и искажённое лицо Анюты. Математик резко отвернулся. Прозвучал тихий прекрасный голос:

- Откуда вы знаете? — Отелло легонько прикоснулся к моему плечу, сверкнули светлые прозрачные глаза. — У вас есть свидетели?

- Есть, — меня опять понесло, и я с упоением ощущал в себе зуд безрассудства.

- Выходит, вы знаете, кто убийца?

- Догадываюсь. Мне не хватает нескольких штрихов.

- Это кто-нибудь из присутствующих?

- Кто-нибудь.

- И вы нам скажете, кто именно?

- Не скажу.

- Любопытно! — сладострастный блеск в прозрачных глазах погас. — Очень любопытно. Я прибыл вовремя.

- Иван Арсеньевич! — воскликнул художник. — Мне не понятны ваши шутки!

- Никаких шуток! Есть свидетель, есть подозреваемый. Все есть! — я небрежно помахал блокнотом над головой. — Но прежде всего мне нужна полная картина преступления, пока что много темных мест.

- Если вы говорите правду, — сказал художник страстно, а я вам верю! — то сейчас нас слушает убийца. Вы подвергаете себя опасности, себя и какого-то пока что неведомого свидетеля! Моё предложение: назовите имя убийцы при всех. Но если против него улик ещё недостаточно и вы вынуждены соблюдать тайну — свяжитесь с милицией. Во всяком случае, сдайте туда блокнот, пока не поздно. Это самое главное.

- Самое главное, — подал голос Борис, — что мне надоел сумасшедший дом и я ухожу.

- Никуда ты не уйдёшь, — со спокойной силой заговорила Анюта-впервые за все время. — И вообще все помолчите. Пусть он делает, что хочет.

- Итак, я буду делать, что хочу. Три года назад в саду за домом, где в хорошую погоду пили чай, росли на лужайке садовые лилии, любимые цветы Любови Андреевны… Я хочу проверить, есть ли связь между ними и безумием её мужа.

- То есть вы полагаете, там могила Маруси, и Павел знает об этом? — в напряжённой тишине спросил Дмитрий Алексеевич, и вновь раздался низкий, с богатейшими модуляциями голос:

- И хрупкий прах человеческий уже смешался с прахом земным! (Должно быть, реплика из какой-то пьесы.)

- Золото прочнее человеческой плоти. Вдруг мы найдём золотой браслет с рубинами, который был на левой руке убитой.

Я в упор поглядел на Отелло, светлые глаза вспыхнули и тут же погасли: он задумался.

- Золото… — пробормотал Дмитрий Алексеевич. — То самое золото, о котором вы намекали мне в связи с моей, так сказать, средневековой аллегорией, да?

- Что за аллегория? — поинтересовался Ника.

Они рассеянно перебрасывались репликами, никто не слушал, все ждали, все тянули время: идти на лужайку за домом было страшно.

- Портрет Любы с дочками. Он принадлежит Анюте, но пока висит у меня в мастерской, между окнами. Ты ж бывал на сеансах, не помнишь?

- Тот самый портрет! — закричал Ника. — Ну конечно… Вертер внезапно поднялся со ступенек и в наступившей паузе направился ко мне. Я ожидал самого худшего (сейчас мальчик со страху выкинет штуку и, возможно, на самом деле подвергнется опасности впоследствии), но он только глухо спросил:

- Где копать?

Анюта спустилась с крыльца, пошла вдоль веранды, мы молча двинулись за ней. В проведении эксперимента Ника очень пригодился: словно играючи, выкосил траву на лужайке. Анюта указала место метрах в трёх от стола, Дмитрий Алексеевич, подумав, согласился. Петя первым принялся за работу. Вначале дело пошло быстро: грунт оказался довольно рыхлым. Потом лопата из нержавейки все с большим трудом вонзалась в спрессованную тяжёлую глину. Вертера сменил художник… Николай Ильич… Борис… вновь Петя… Страшная продолговатая яма углублялась, росла куча рыжей земли, скрежетала сталь, красные закатные лучи слепили глаза, сигаретный дымок улетал в безмятежное небо, лёгкой тенью метался актёр по свежескошенной стерне. Все молчали. Меня убивала мысль, что среди нас, возможно, есть человек, который знает все. Он уже был здесь с лопатой, ночью, оглядывался и торопился, а откуда-то… из кустов или из окна на него глядел Павел Матвеевич. Мне очень хотелось увести отсюда Анюту и уйти самому: весь мой охотничий азарт куда-то пропал — страх и непонятная тоска. Я молился об одном: чтоб все это поскорее кончилось и кончилось неудачей — пусть с девочкой останется вечный покой, пусть она останется для нас Наташей Ростовой в пунцовой шали.