– Нет, ты еще страшнее, чем я себе представляла. Я тебя умоляю – сжалься, убей и меня тоже…
Не отвечая ей, он поднялся, сел на кушетке.
– Ты думаешь не о бегстве, а о том, чтобы убивать… И будешь убивать снова и снова… Но неужели ты надеешься одержать верх над властями, когда все улицы в городе забиты полицейскими?
– Сядь, и давай поговорим спокойно…
– Спокойно? Да разве ж я могу быть спокойной? И вообще, о чем нам разговаривать? Все кончено… Лучше убей меня!
– Ни один волос не упадет с твоей головы,– сказал он.
– Я не верю ни единому твоему слову! Зачем ты убиваешь сторожей?
– Я не желал ему зла…
– Ему? А другому? Кто такой этот Рауф Альван и что за вражда между вами? У него тоже что-то было с твоей женой?
Он хрипло рассмеялся:
– Какая чушь! Нет, на то есть другие причины. Правда, он тоже предатель, но уже совсем другого рода. Я тебе не могу этого сейчас объяснить… Она рассердилась.
– Ну конечно, ты можешь только мучить меня…
– Я же сказал: сядь, и поговорим спокойно.
– Ты по-прежнему любишь свою жену, эту изменницу! Меня же только мучишь.
– Не надо, Hyp! Мне и без того тяжело…
В голосе его звучало неподдельное страдание, и она умолкла, но тут же заговорила опять:
– Я чувствую, как самое дорогое, что было у меня в жизни, гибнет на моих глазах…
– Это только так кажется. Ты просто напугана… Но люди, привыкшие, подобно мне, рисковать, не отступают перед трудностями. Вот увидишь…
– Но когда?! – воскликнула она, чуть не плача.
– Скорее, чем ты думаешь…– сказал он, изо всех сил стараясь казаться уверенным. Потом притянул ее к себе. В ноздри ударил запах винного перегара и пота. Но теперь он не чувствовал отвращения, и поцелуй его был неподдельно нежным.
XVI
Скоро рассвет, а Нур все еще не вернулась. Утомленный мыслями и бесконечным ожиданием, он понял, что уже не уснет. Внезапно из душной темноты возникло страшное сомнение: а что, если Нур соблазнилась наградой, обещанной за его голову? Воистину кровь твоя до последней капли отравлена ядом подозрительности. Это потому, что мысль об измене преследует тебя, неотвязная и прилипчивая, как пыль, когда из пустыни дует хамсин. Но ведь было время, когда ты считал, что и Набавия принадлежит тебе безраздельно, а на самом деле она тебя никогда не любила, даже там, под одинокой пальмой на краю поля. Нет, нет, Нур тебе не изменит. Она не польстится на эту награду и не выдаст тебя полиции. Она устала от этой жизни, молодость прошла, и ей хочется искренней человеческой близости. Ты не смеешь о ней плохо думать… Но когда же она все-таки вернется? Ты голоден, тебе хочется пить и смертельно надоело ждать. Совсем как тогда. Помнишь, ты стоял и ждал ее под пальмой. Ждал Набавит, а она не шла. Потом ты ходил вокруг дома старой турчанки, грыз ногти и от отчаяния готов был даже постучать в дверь. Но вот она наконец появилась – нет, взошла, как солнце,– и сладкая дрожь пробежала по телу, и радость огромная, восторженная, пьянящая, несказанная радость охватила тебя всего целиком, с головы до кончиков пальцев, и в ней было все: и слезы, и смех, и порыв, и уверенность, и снова дикая, необузданная радость. Не надо вспоминать те времена у пальмы, это прошлое, и между вами пули, кровь и безумие. Лучше подумай, где найти силы, чтобы справиться с тоской ожидания в душной, убийственно душной темноте. Наверное, Нур просто не хочет возвращаться, не хочет избавить тебя от мук одиночества, темноты, голода и жажды… И он заснул, устав ругать себя за свою подозрительность. Когда он открыл глаза, сквозь жалюзи пробивался яркий дневной свет. В комнате было уже не просто душно, а как в раскаленном пекле. Охваченный тревогой, он вскочил с кушетки и бросился в спальню. Все то же. Hyp не возвращалась. Где же она ночевала? И почему не вернулась? До каких же пор он обречен сидеть в этой одиночной камере? Однако как ни тревожны были его мысли, а голод дал себя знать и погнал на кухню. Там он нашел хлебные корки, остатки мяса, петрушку и подобрал все до последней крошки, обсосав кости, как собака. День тянулся томительно, и он все ломал голову, теряясь в догадках, почему до сих пор не вернулась Hyp и когда же она наконец придет. Садился, потом вскакивал и начинал ходить по комнате, и снова садился и коротал время, поглядывая из-за жалюзи на кладбище, смотрел на похороны, бессмысленно считал могилы. Настал вечер, и она не пришла. Нет, тут что-то неладно. Что могло с ней случиться? Его обуревала тревога. И по-прежнему хотелось есть. Она попала в западню, в этом нет никакого сомнения. Но она должна выпутаться, должна вернуться, иначе что же будет с ним?
Около полуночи он неслышно выскользнул из дома и через пустырь направился в кофейню Тарзана. В условленном месте три раза свистнул и принялся ждать. Вот и Тарзан.
– Ты бы все-таки поосторожнее. Легавые на каждом шагу…
– Есть хочу…
– Помилуй, неужто только за этим вышел?
– Что поделаешь? Сейчас ничему не приходится удивляться.
– Пойду пришлю тебе кебаб. Но ты бы, правда, все-таки поостерегся…
– Ничего, бывали в переделках и похуже этой…
– Не скажи… Из-за последнего налета все на тебя теперь зубы точат.
– Так оно всегда и было…
– Угораздило же тебя связаться с таким важным человеком!
Тарзан ушел. Через час мальчик принес кебаб, и он с жадностью набросился на еду. Потом он сидел на песке, в небе висела почти полная луна. Он глядел на далекий огонек на холме и живо представлял себе завсегдатаев кофейни Тарзана. Сидят, балагурят, кто в доме, кто снаружи. Все-таки нет на свете ничего противнее одиночества. Среди людей он чувствовал себя великаном. Любил, повелевал, был героем. А без этого и жить не стоит. Интересно, вернулась ли Hyp? И вообще вернется ли? Дома ли она, или снова его ждет гнетущее одиночество?
Он встал, отряхнул брюки и пошел к роще, чтобы оттуда выйти на дорогу, огибающую гробницу Мученика с южной стороны. Он уже дошел до того места, где недавно подкарауливал Баязу, когда перед ним как из-под земли выросли две тени.
– Ни с места! – крикнул один. Говор был деревенский.
– Документы! – рявкнул другой.
В лицо ударил луч карманного фонаря. Он быстро опустил голову, будто спасая глаза от резкого света, и с бешенством крикнул:
– Кто такие?.. Отвечать!
Его повелительный тон, видимо, смутил их. К тому же при свете фонаря они разглядели его офицерский мундир.
– Извините, ваша честь, в темноте не разобрались!..
– Кто такие? – повторил он, стараясь придать голосу неподдельную ярость.
– Из корпуса Вайли, ваша честь…
Фонарь погас. Но он успел заметить, как один из них что-то уж слишком пристально его разглядывает. Как будто заподозрил неладное. Раздумывать было некогда. Два молниеносных удара, правой и левой, в брюхо, одному и другому. А теперь в челюсть одному и под вздох другому. И вот уже оба, не успев опомниться, без памяти валяются на земле. А теперь прочь, как можно скорее! На углу улицы Нагмуд-дин он на мгновение остановился, чтобы убедиться, что за ним нет погони, и только потом вошел в дом. По-прежнему никого. То же одиночество, уныние и тревога. И тот же мрак. Он сбросил мундир и в тоске повалился на кушетку.
– Hyp, где ты?
С тобой что-то случилось. Может, тебя сцапала полиция? Или на тебя напали какие-нибудь негодяи? Сердце говорит мне, что ты попала в беду. Знаю, я больше тебя не увижу… Ему стало отчаянно грустно. И вовсе дело не в том, что он вот-вот лишится надежного убежища. Нет. Он потерял любящее женское сердце. Он глядел в темноту и видел ее улыбку, вспоминал ее ласку, ее несчастное, жалкое лицо, и сердце его сжималось. Да, видно, он был привязан к ней больше, чем думал. Она стала частью его нелепой, растерзанной жизни, которая теперь висит на волоске. И, зажмурившись, он признался самому себе, что любит ее и готов отдать жизнь, лишь бы она вернулась целой и невредимой. Кто пожалеет о ней, если она погибнет? Никто. Ни один взгляд простого сострадания не будет брошен в ее сторону. Одинокая, обездоленная женщина в океане равнодушия и враждебности. Вот так же и Сана в один прекрасный день обнаружит, что никому нет до нее никакого дела. Даже подумать страшно. В бессильной злобе он выхватил револьвер и прицелился в темноту, готовый уже сейчас встретить неведомое грядущее. Нет, все напрасно, напрасно… И он сражался с кошмарами Тишины и Мрака, пока не уснул перед самым рассветом.
