— Перестаньте называть ее женщиной с детьми, пожалуйста, перестаньте называть ее женщиной с детьми! — взмолился Тито. — Ее зовут Рафаэлла.

Она сидела тут же, возле окна, иногда улыбалась и повторяла: «Ну какая разница? Рафаэлла, женщина с детьми — как только меня не называли!» И она окунула устрицу в кетчуп. Судя по всему, ей нравились устрицы, но только обильно смоченные кетчупом. Мы не стали есть устрицы. Такие вещи не для нас. Всему есть предел.

— Знаешь, что мне особенно приятно, — начала Рафаэлла. — Меня столько людей в этом городе водили в ресторан. Но ты первый, кто пригласил также Тито и Поля.

— О чем я и говорю, — отозвался Криг, делая большой глоток шампанского из бокала, — я влюблен в женщину с детьми.

После чего он поднял свой бокал и произнес:

— За любовь и за самую восхитительную женщину с детьми из всех, кого я встречал до сих пор.

Чаша нашего терпения переполнилась. Тито схватил ложку и начал барабанить ею по столу. Через несколько секунд к нему присоединился Поль. Так мы и сидели, барабаня ложками по столу. Рафаэлла и мужичок смотрели на нас, не говоря ни слова. Мы продолжали барабанить, словно нас специально для этого пригласили. Словно мы тренировались не одну неделю — только и делали, что барабанили ложками по столу.

Один из официантов подошел к нашему столику. Люди стали оборачиваться. Мы все барабанили и барабанили, заглушая скрипача.

— Уймите ваших детей, — произнес официант, — столовые приборы совсем не для этого.

И, понизив голос, добавил:

— Они посеребренные.

И тогда Криг поступил совсем неожиданно. Он схватил ложку и тоже начал барабанить ею по столу. Точно в таком же ритме, как и мы. И Рафаэлла схватила ложку и начала стучать ею по столу.

Скрипач на сцене перестал играть, потому что его стало не слышно.

— Это в твою честь, Рафаэлла, — воскликнул Эвальд Криг, продолжая барабанить, — в честь самой привлекательной женщины с детьми в Америке.

— Какой подхалим! — прошептал Тито.

Посетители за соседними столиками начали вставать с мест, чтобы посмотреть на нас. Мы все барабанили. Мы стучали ложками по столу примерно так, как тот мужик дубасил эвкалиптовой дубинкой нашего отца по голове.

Какой-то мужчина в бежевом костюме, с гладко зачесанными назад черными волосами подошел к нам, все время повторяя:

— Вы нарушаете порядок. Вы немыслимо нарушаете порядок.

Эвальд Криг посмотрел на него взглядом победителя, продолжая стучать ложкой по столу. Мы барабанили все быстрее. И казалось, что мы взяли верх над жизнью, что жизнь — это уже не дикий зверь, который хочет нас растерзать. Теперь мы сами были зверем, способным разорвать жизнь в клочья.

И вот случилась странная вещь. Мужчина и женщина, которые сидели перед нами за соседним столиком, тоже схватили ложки и начали стучать ими по столу. Вначале они немного подлаживались под ритм, но потом застучали с нами в унисон. И при этом радовались, как дети. Мужик с длинной седой бородой издал протяжный вопль: «Yes-s-s-s!», после чего схватил ложку и начал стучать ею по столу. Все больше людей застучали ложками по столу. Мужчина с черными волосами хлопнул в ладоши, и, откуда ни возьмись, со всех сторон подскочили официанты в вечерних фраках. Мы слышали их ропот: «Вы нарушаете порядок. Будьте любезны, вы не могли бы прекратить?»

В тот вечер все, кто слышали, как мы стучим, схватили ложки и тоже начали стучать ими по столу — до того это было заразительно. В ресторане, конечно, оставалось несколько человек, которые продолжали разговаривать между собой и делали вид, что ничего не происходит, но они были в абсолютном меньшинстве.

Свет притушили. Несколько створок ракушек упало на пол. Мы продолжали барабанить. Те люди, которые не стучали приборами по столу, возмущались: «Что это за сервис, что за ресторан?!»

Посетителей ресторана охватило небывалое волнение. Возможно, из-за того, что вечер был поздний, или из-за напитков, или от воодушевления, с которым мы стучали ложками по столу, но Криг то и дело вздыхал и все повторял, что влюбился в женщину с детьми. Мы не знали, правда ли это, мы знали только одно: мы вспомнили о нашем отце и об эвкалиптовой дубинке, мы думали о Рафаэлле, мы решили не ждать, пока жизнь разорвет нас в клочья, а сами стали дикими зверями, готовыми разорвать жизнь в клочья. И тут в зал вошел мужчина с черными волосами и с мегафоном в руке. Он воскликнул, что, если барабанный бой сейчас же не прекратится, то нас скоро выведут. И тогда некоторые прекратили стучать. Те, что присоединились к бою последними, сдались первыми. А мы дольше всех все стучали и стучали, пока у нас не разболелись руки.

Мы покрылись потом, впрочем, не только мы одни — все остальные тоже покрылись потом. Лампы снова включили на полную мощность. Барабанная дробь ложками по столам объединила людей. Даже те, что пришли сюда порознь, теперь снимали пиджаки и пересаживались за столики друг к другу.

Вдруг Криг воскликнул:

— Принесите нам счет. Если нам запрещают стучать ложками по столу, то мы лучше пойдем домой.

Он встал с места и обратился к Рафаэлле:

— Я сейчас вернусь.

Та посмотрела на нас и сказала:

— Я влюблена.

На противоположной стороне реки мы видели огоньки Квинса, нашего района.

После долгой паузы Тито сказал: «О Боже!», а Поль сказал:

— Красавцем его не назовешь.

— Скорее наоборот, — сказал Тито. — Когда он чихает, у него изо рта вылетает мокрота.

— И прилипает к ковру, — сказал Поль.

— Он грызет ногти, — заметили мы оба.

— И пользуется вонючим лосьоном после бритья.

— У него красный нос.

— Он не любит тебя по-настоящему.

— Он не протирает очки.

— Ты ничего о нем не знаешь.

— Он всем втирает байки.

— У него неширокие плечи.

Но, что бы мы ни говорили, Рафаэлла смотрела на нас с улыбкой и повторяла: «Я влюблена».

— А я думал, ты веришь, что бывает любовь всей твоей жизни и что все остальное — только копия, — сказал Тито.

— Одно не исключает другого, — ответила Рафаэлла.

— Тебе не следует влюбляться, — сказал Тито. — То, что влюбляются в тебя, — к этому мы уже привыкли, но тебе самой влюбляться не следует.

— Ничего не поделаешь, — сказала Рафаэлла и поцеловала нас.

— Но почему именно он? — спросил Поль. — Почему именно этот человек? Что же, лучше никого не нашлось?

— Соглашалась бы тогда уж на того дядьку, который притащил вешалку, — пробормотал Тито.

— Наша жизнь изменится, — сказала Рафаэлла. — Наша жизнь сильно изменится.

Да, именно это она сказала вечером двадцать четвертого мая.

— Значит, вот какая она — влюбленность, — сказал Поль. — А мне казалось, это что-то совсем другое.

Тито догадался, о чем думал Поль, потому что и сам думал о том же. Мы думали о хорватке и о ее красных туфлях.

Эвальд Криг вернулся, держа в охапке наши куртки.

— Уходим отсюда, — сказал он. — Уходим отсюда немедленно.

Возле дверей нас остановил мужчина с черными волосами.

— Вы совершили серьезное правонарушение, — сказал он Кригу. — Мы не хотим больше здесь вас видеть.

Он был выше Крига на две головы. Картина была забавная. Криг посмотрел на него, смерил его взглядом с головы до ног и с ног до головы. Потом положил этому типу руку на плечо и сказал: «Мистер, вы редиска. — Тот пытался что-то на это возразить, но Криг его опередил: — Спокойно, — сказал он, — ведь против этого не попрешь!»

И после этого он стал спускаться вместе с Рафаэллой по лестнице, левой рукой массируя ей зад. Мы шли за ними следом и лишь качали головами.

В воскресенье, в День поминовения, целый день лил дождь. Было довольно тепло. В четыре у нас была назначена встреча с хорваткой в чайной на Третьей авеню, между 31-й и 32-й улицами. Мы боялись, что она не придет или что уйдет, нас не дождавшись. В пятницу она сказала: «Приходите вовремя, я не люблю тех, кто опаздывает».