– Не сомневаюсь. Но признайся, что с Ялтой ты все-таки сглупил. Притащил на хвосте репей под названием «Фандорин».

– Ты прав, – признал Дятел. – Но осложнение нетрудно исправить. Этот соловей любит петь соло, а значит не особенно опасен. Болезнь всякой гнилой власти в том, что она вытесняет талантливых людей на обочину. С одиночкой, даже очень шустрым, справиться нетрудно.

В эту секунду снаружи, неподалеку, грянули два револьверных выстрела. Это был условный сигнал. В Черном Городе, да еще ночью, можно не стесняться. Если кто услышит пальбу – не удивится.

Дятел повеселел. Все-таки, оказывается, он нервничал из-за «соловья». Верней, из-за того, что своими ялтинскими каникулами поставил под угрозу «Слоновью охоту».

– Что я тебе говорил? – засмеялся Дятел и спустил ноги с кровати. – Вот и Краб. Значит, нет больше никакого Фандорина.

На сигнал полагалось ответить тоже выстрелом.

Дятел вынул из-под подушки «маузер», вскинул руку. От воробья только перышки разлетелись.

А потому что надоел со своим постукиванием.

– Мне в голову пришла идея, которая не приходила еще никому! Мир будет шокэ! После успеха «Калифа» я смогу позволить себе всё! Даже фильму про грязь!

Всю дорогу, от самой гостиницы, Симон не умолкал. Он сел к Фандорину и Масе в их потрепанный кабриолет, самый последний в кортеже, растянувшемся по загородному шоссе. Впереди ехал роскошный черный лимузин, потом три демократичных «форда», и на отдалении – открытый допотопный «парсифаль». Ничего лучше арендовать не удалось. Цены в городе были невиданные. Если в Москве – да хоть бы и в Европе – Эраст Петрович чувствовал себя человеком обеспеченным, то в Баку его достаток сочли бы весьма скромным.

Пятьсот рублей за недельный прокат драндулета, едва выжимающего сорок километров в час!

Баку, безусловно, был самым дорогим городом империи. А может быть, и всего евразийского континента. Если в центральных губерниях человек, имеющий сто тысяч, слыл богачом, то в этом нефтяном эльдорадо состоятельность начиналась с миллиона, и миллионеров на Апшеронском полуострове, вероятно, проживало примерно столько же, сколько во всей остальной России.

Из обеих столиц сюда, как мухи на мед, слетались адвокаты, инженеры, рестораторы, коммерсанты, артисты, профессиональные красавицы. Фандорин прочитал в газете, что у бакинского городского головы неслыханно высокое жалование – впятеро выше, чем у тифлисского, хотя центром Кавказского наместничества был не Баку, а Тифлис.

Оказалось, что и пролетарии здесь зарабатывают очень недурно. Мало-мальски квалифицированный рабочий на буровой вышке или на нефтеочистительной фабрике получал от шестидесяти рублей – как титулярный советник в российской глубинке. А пролетарии еще и бастовали, требовали больше.

«Парсифаль» астматически пыхтел, подпрыгивая на ухабах. Пыль клубилась над скверной дорогой, садилась на стекла автомобильных очков, на плащ, которым Фандорин предусмотрительно прикрыл свой белый смокинг. Солнце стояло в зените, его тяжелые лучи лились отвесно, будто кипящий сироп. Конечно, разумнее было бы взять закрытый автомобиль, но Эраст Петрович выбрал кабриолет нарочно – знал, что жена побоится растрепать прическу.

Так и вышло. Клара с Леоном Артом поехали в присланном дядей «роллс-ройсе», прочие приглашенные члены киногруппы расселись по «фордам», а Фандорин, Маса и присоединившийся к ним продюктёр глотали пыль в самом хвосте.

– Фирьма про грядзь? – заинтересовался Маса. – А цендзура пропусчит?

– Я имею в виду нефть. – Симон показал на виднеющиеся вдали вышки Черного Города (путь в дачные места лежал через него). – Еще никому из кинематографистов не приходило в голову заинтересоваться этой липкой, жирной, черной грязью! А я тут такого насмотрелся, наслушался! Анкруайябль! О-о, это гораздо эффектней, чем добыча золота! Столько страстей, преступлений! Феерик, фантастик! Какие сюжеты, какие типажи! Они просто просятся на экран! Нефтью могут заниматься только люди из железа. Мягкотелые не выживают. Мне рассказали истуар про Алексея Ивановича Путилова, директора трех нефтяных компаний. Он запретил своей дочери брак с молодым человеком, которого та любила. Бедняжка приняла мышьяк. Возлюбленный в день похорон застрелился прямо у ее дверей. И ву савэ, как отреагировал на это Путилов-отец? Он сказал: «Ну, нам еще не хватало дешевой оперетки». Каково?

– Г-гнусно, – ответил Эраст Петрович, притормаживая, чтоб переехать через трубу, врытую в грунт поперек дороги.

– А по-моему, готовая фильма! Или вот вам другой железный человек, директор Горного департамента Сальковский. Покровитель балерин, свой человек на Ривьере, Ротшильды добыли ему орден Лежьон д’Онёр. Ни одно важное решение по нефти не проходит через правительство без Сальковского. Веселый господин – легкий, обаятельный, ничего не боится! Ему предлагают взятку, говорят: «Мы вам заплатим двадцать тысяч и гарантируем полную конфиденциальность». А он в ответ: «Давайте лучше сорок и болтайте кому угодно». Не человек – крупповская броня!

– У нас в империи таких бронированных сколько угодно, – заметил Фандорин, снова тормозя – на сей раз у переезда через узкоколейку, за которой начинался дымный промышленно-промысловый район.

Здесь на перекрестке располагался полицейский околоток, который словно оберегал «чистые» кварталы от преисподни, подступавшей вплотную к Баку. Давеча в поезде, занятый дневником, Эраст Петрович толком не рассмотрел Черного Города. Теперь ему предоставилась такая возможность.

Даже на знаменитых нефтяных полях Техаса он не видел ничего подобного. Здесь действительно всё было черным: стены фабричных корпусов, складов и бараков, круглые бока цистерн, буровые вышки. Черной была земля, по которой во всех направлениях черными змеями расползались бесчисленные трубы. В воздухе летали клочья сажи и копоти. Зато лужи были очень красивыми, переливались густым, радужным перламутром – нефти в них было больше, чем воды.

Наверное, так будет выглядеть планета, когда жадные индустриалисты заполнят заводами каждый клочок пространства, истребив всю зелень, подумал Эраст Петрович. Жизнь задохнется и прекратится. Всё станет таким же черным и мертвым.

– Почему большинство зданий п-пустые? – спросил он. – Я думал, в Баку нефтяной бум, а тут почти не видно людей. Половина вышек не качает. Это из-за забастовки?

– Не только, – ответил Симон. – Здесь ведь как? Кончилась на участке нефть – всё бросают. Или разорится кто. Тут часто разоряются. Ну и забастовка, бьен-сюр.

Однако справа от шоссе показалось предприятие, на котором шла кипучая работа. Дымоходы энергично пыхтели, со всех сторон к высоким стенам тянулись трубы – по земле и по воздуху, на опорных столбах. Наверное, с высоты птичьего полета фабрика (или что это?) напоминала паука, раскинувшего густую паутину.

Симон, однако, использовал другую метафору:

– Это сердце Черного Города. Насосная станция Казенного керосинопровода. Закачивает керосин со всех нефтеперегонок и отправляет его в главную трубу. Имажинэ: отсюда керосин течет чуть не тысячу километров до самого Батума. Вся Россия и вся Европа им кормится.

Казенный? Тогда понятно, почему перед воротами караул из жандармов, а по углам вышки с часовыми. Самую прибыльную часть нефтяного производства государство забрало себе. И это, пожалуй, правильно. К тому же можно не опасаться забастовок. В России на государственных предприятиях не бастуют.

Поехали дальше. Теперь с обеих сторон, близко, потянулись сплошные вышки. Фандорин увидел, как в черной луже, под самыми опорами деревянной пирамиды, копошатся сгорбленные, с ног до головы перепачканные люди. Они передавали по цепочке тяжелые ведра, содержимое которых переливали в большую бочку.

– За такую работу шестьдесят рублей в м-месяц, пожалуй, мало будет, – сказал Эраст Петрович, вспомнив, как удивлялся алчности бакинских пролетариев. – Я бы тоже з-забастовал.