На поправку я пошел довольно быстро — во многом благодаря неустанным хлопотам Евгения, а также приятному чувству уюта и безопасности, от которого в предшествовавшие недели успел отвыкнуть. Ел я за троих и уже пытался выполнять кое-какие физические упражнения, — правда, не вставая с кровати, поскольку от движения у меня начинала кружиться голова и я боялся упасть. В этом, а также в быстрой утомляемости от чтения проявлялись последствия полученной мною контузии. Невозможность вволю предаваться чтению при наличии уймы свободного времени крайне меня угнетала. Видя такую мою беду, Евгений совершил промашку — притащил ко мне в палату телевизор и установил его так, чтобы я мог смотреть его с кровати. Собственно говоря, Евгений сделал все правильно, если бы не моя повышенная чувствительность к царящему на телевидении идиотизму. Просматривая множество передач, я вновь убедился в справедливости вывода, сделанного мной уже давно: что на телевидении работает какая-то особая порода людей, у которой все разумное, благородное и талантливое вызывает отвращение, зато ложь и безвкусица привлекают этих странных мутантов не менее властно, чем валерьянка котов. В результате, не успев отделаться от навязчивых видений, посещавших меня во сне, я просмотрел наяву огромное количество куда худшей чепухи, пока не понял, что за те годы, пока я не пользовался услугами электронных СМИ, никаких изменений к лучшему в них не произошло и ждать от них чего-то возвышающего дух по-прежнему бессмысленно. Однако просто разбить телевизор было бы хотя и справедливым, но слишком простым решением. Жизненный опыт научил меня находить нечто поучительное даже в самых уродливых явлениях окружающей действительности. Поэтому, решительно пренебрегая теми передачами, в которых телевизионщики пытались проявить свои убогие творческие потенции, — конечно, и такая их стряпня по-своему поучительна, но очень ужпротивна, — я стал смотреть новости, а также репортажи о различных политических акциях. Таким образом мне удалось познакомиться с несколькими весьма знаменательными изделиями пиаровского ремесла. Перескажу кое-что из увиденного, поскольку уверен — мои читатели телевизор не смотрят, а зря: тем самым они лишаются возможности постичь устремления и менталитет имущих классов через менталитет тех, кто их идеологически обслуживает (или, как выразился один мой ужасно циничный знакомый, "духовно подмахивает"). Так вот, однажды я напал на трансляцию масштабной агитационной акции Союза правых сил, проходившей при большом стечении народа на Васильевском спуске. Сначала, как водится, на воздвигнутую ночью эстраду выпустили артистов, готовых за деньги услаждать своим искусством хоть самого дьявола, а затем, когда праздный народ, привлеченный музыкой и провозглашаемыми через мегафон обещаниями бесплатного пива, стал подтягиваться к небольшой толпе партийных функционеров, на эстраде, быстро очищенной от всего лишнего, началось главное действо, имевшее символический характер. Из-за занавеса с эмблемой СПС группа рабочих вытащила на авансцену клетку, в которой невозмутимо восседал какой-то человек, по комплекции похожий на борца сумо. Когда оператор показал его поближе, я содрогнулся от омерзения: в заплывших глазках этого существа, устремленных куда-то в пространство, не было видно ни проблеска мысли, челюсти его непрерывно жевали, из угла безвольного рта сочилась слюна, а в жидкой бороденке запутались остатки пищи. Правой рукой толстяк то и дело зачерпывал из лохани пригоршню какого-то месива и отправлял его в рот. Порой вместо месива узник хватал перемазанной рукой стоявшую тут же бутылку водки, делал из нее могучий глоток и тут же закусывал месивом. Левой рукой он мастурбировал — впрочем, вяло и без всякого воодушевления. Судя по растекавшейся под ним луже, гадил толстяк прямо под себя. На клетке красовалась надпись "Слабейший". Чтобы на Слабейшего могли полюбоваться и те, кто стоял в самых задних рядах, его изображение проецировалось на огромный экран, установленный на эстраде. По свободной же части помоста горделиво расхаживал статный красавец-атлет, поигрывая анатомической мускулатурой, улыбаясь и подмигивая зрителям. Мимика его носила несколько педерастический характер, но это можно было извинить, учитывая моды и нравы, царящие на телевидении. Время от времени атлет залезал рукой к себе в плавки, доставал оттуда толстенную пачку долларов, трещал купюрами и с самодовольной ухмылкой совал пачку обратно. Над той частью эстрады, по которой он прогуливался, висел в пространстве плакат с надписью "Сильнейший". Безмолвное действо длилось до тех пор, пока образы Сильнейшего и Слабейшего не запечатлелись во всех головах, а затем на эстраду выкатился бойкий господин кавказской наружности с тростью и во фраке, надетом почему-то на тельняшку, и зачастил в микрофон, указывая на Сильнейшего: "Перед вами Иван Орлов, человек, сделавший сам себя! Он поднял свое дело, он слепил свое тело! Теперь перед ним открыт весь мир, но он не хочет быть счастлив в одиночку — он приглашает всех вас за собой. Но за ним вы сможете последовать только в том случае, если поддержите на выборах Союз правых сил! СПС — за сильных! СПС — за то, чтобы сильнейшему была повсюду открыта дорога! СПС — против всяких помех молодым и сильным! СПС и свобода — вот выбор народа! Вперед, Россия! Ура!" — "Ура-а", — уныло прогундосили несколько человек, надежды которых на бесплатное пиво покуда не сбылись. Господин во фраке, однако, не смутился вялой реакцией толпы и правильно сделал, потому что запоздавшие раздатчики пива наконец с разных сторон вклинились в толпу. "Вы — сильные! Вы — сильные! — продолжал выкрикивать фрачник. — Хотите ли вы кормить слабых, таких, как вот этот урод? А может, вы хотите стать такими, как он?" — "Нет! Не хотим!" — вразнобой загомонила толпа, но уже с несколько большим подъемом. "Правильно, молодцы, — одобрил господин во фраке. — Это коммунисты хотят сделать вас такими. Они хотят засадить вас в клетку, а самые умные и сильные из вас будут носить в эту клетку жратву. Долой рабство! Да здравствуют свобода и бизнес!" — "Ур-ра!" — весело отозвались несколько луженых глоток из того места на площади, где шло состязание, кто выпьет больше бутылок пива в минуту. Бутылки пустели с невероятной скоростью. Одна из них полетела в Слабейшего, который до этого момента как ни в чем не бывало продолжал выпивать и закусывать, и разбилась о прутья клетки. Слабейший трусливо пригнулся, затем хлебнул из бутылки и принялся яростно мастурбировать, как бы стараясь забыться за этим занятием. "Господа, не надо эксцессов, — умиротворяюще простер к толпе руки господин во фраке. — Пусть никто не сможет сказать, что борцы за свободу нарушают общественный порядок. Лучше крикнем: долой Слабейшего! Слабейших — в отстой! Да здравствует Сильнейший!" Толпа с энтузиазмом, хотя и несколько вразброд, выполнила его пожелание. "Не слышу! Ваши руки!" — гаркнул ведущий. Толпа завопила еще громче и замахала руками. Поодаль разгружалось несколько фургонов с пивом. Сторонники СПС, стыдливо прикрывая друг друга телами, орошали обильными струями мочи пьедестал памятника Минину и Пожарскому. "Будьте сильными, братья! Весь мир открыт перед вами!" — закричал ведущий и в доказательство простер руку в сторону Сильнейшего. Сильнейший по этому сигналу принялся с удвоенной энергией скакать по трибуне, иногда замирая для того, чтобы напрячь напоказ ту или иную группу мышц. "Слабейших — в отстой! — надсаживался господин во фраке. — Слабейших — в клетку! Будь сильным и побеждай! Будем сильными вместе с СПС!" Я заметил, как Сильнейший, поймав на себе взгляд одного из руководителей партии, состроил в ответ глазки, многообещающе облизал губы и принял особенно выигрышную позу. Руководитель нежно заулыбался, но, вовремя вспомнив о телекамере, тут же стер с лица улыбку и напустил на себя суровый вид. "Слабейших — в отстой! Да здравствует честная борьба! Будем сильными!" — продолжало греметь над площадью. Но тут в палату вошел Евгений, и я выключил звук, тем более что организаторы акции, выдумку и образность мышления которых я не мог не оценить, мало-помалу начали повторяться. По лицу Евгения было видно, что он явился с какой-то ошеломляющей новостью. Его доброе мужественное лицо сияло торжеством, в глазах прыгали, как говорится, веселые чертики. "Н-ну, не знаю, как и сказать", — развел он руками. "Не томите, Евгений, говорите!" — умоляюще воскликнул я, рывком садясь на кровати. В моей голове мелькнула шальная мысль, что Анна стоит сейчас в вестибюле больницы и просит свидания со мной. И я даже был в первый миг несколько разочарован, когда Евгений торжественно сообщил новость, фактически полагавшую конец всем нашим бедам. "Андрей, — провозгласил он, — нашего сверхпрезидента больше нет!" С минуту я осмысливал услышанное, а затем спросил: "Как нет? Почему нет? Откуда это известно?" — "Агентура донесла, — туманно ответил Евгений. — Оказывается, ваш тесть настолько увлекся подготовкой покушений на вас, что запустил дела, — ослабил, так сказать, бразды правления. Ну и в итоге забыл пометить несколько крупных предприятий — они так и остались в государственной либо муниципальной собственности, не успел урегулировать пару серьезных конфликтов — в результате были жертвы среди бандитов, то есть бизнесменов, не смог провести на выборах нужного кандидата в одном богатом регионе — в результате победил какой-то непонятный независимый кандидат, с которым еще нужно разбираться… Даже один нефтеносный район забыл пометить, и его через подставных лиц купили то ли панамцы, то ли колумбийцы… Опять же Дро Нахичеванского засадили в СИЗО, а ваш тесть этому не помешал. Отпустят, конечно, но какой удар по репутации! Одним словом, серьезным людям все это надоело. Так что сняли нашего супостата, ура!" — "И куда же он теперь пойдет? Чем будет заниматься?" — полюбопытствовал я. "Боюсь, что уже ничем, — пожал плечами Евгений. — Он слишком много знает. По легенде ведь ваш тесть — обычный бизнесмен средней руки: у него, разумеется, есть имя, фамилия, какое-то имущество… Ну вот и прочтем мы однажды в газете, что очередной мелкий бизнесмен пал жертвой заказного убийства. А может быть, просто бесследно исчез… Обычное дело, которое не привлечет ничьего внимания". Я вспомнил веселое лицо сверхпрезидента и почувствовал легкий приступ жалости. "Евгений, — начал я смущенно, — а нельзя ли как-нибудь спасти этого неразумного человека? Опять же и Анна будет переживать… Мы с ней, конечно, сейчас не в ладах, но мне будет больно знать о том, что она испытывает горе". Евгений отрицательно покачал головой. "Нет, уже наверняка поздно, — решительно сказал он. — Я знаю, как все происходит в таких случаях — меры уже приняты, можете не сомневаться. Да и достоин ли жалости ваш тесть? Вас-то он не очень жалел, а ведь вы ему не чужой. Можно себе представить, как он обходился с прочими людьми, которые ему мешали". — "По природе своей он был не злой человек", — заметил я. "Тем хуже для него, ведь он при этом сознательно творил злые дела, — возразил Евгений. — Если бы он был злым от природы, с него и спрос был бы меньше. А насчет Анны не волнуйтесь — по моим наблюдениям, она сейчас сильно изменилась, и кончина папаши вряд ли разобьет ее сердце, особенно если учесть размеры наследства, которое ей предстоит получить". — "Тогда надо срочно сообщить Степанцову и Григорьеву, чтобы они возвращались домой!" — воскликнул я. "Разумеется, — кивнул Евгений, — я немедленно займусь этим. Кстати, вот тут в газете сообщение о ликвидации некой бандгруппы. К вашему сведению, эта группа готовила покушение на вас. Ну а поскольку сверхпрезидент уже другой, то и вся морока с покушениями стала не нужна". С этими словами Евгений пожал мне руку и удалился, а я вновь включил телевизор. Передавали прямой репортаж с очередного митинга в поддержку Союза правых сил. Как сообщил комментатор, на площади в этот день собрались клипмейкеры и визажисты, рекламные агенты и дизайнеры интерьеров, менеджеры и супервайзеры, имиджмейкеры и журналисты, стилисты и арт-директора… Вся эта накипь цивилизации была настроена весьма решительно, поскольку СПС путем различных интриг недавно укрепил свои позиции в Думе и грозился окончательно согнуть в бараний рог всех тех, кто еще верил в какие-то человеческие ценности, кроме безудержного разгула стихии чистогана. Митинг проводился под маркой борьбы с каким-то таинственным "русским фашизмом". Те, кто присутствовал на площади, фашизма явно опасались, — впрочем, они точно так же опасались бы любого строя, включая самую безбрежную демократию, если бы заподозрили, что этот строй способен ввести их деятельность в рамки социальной справедливости, человечности и здравого смысла. "Мочи коммуняк! — слышалось из толпы. — Мочи скинхедов! Долой русский фашизм!" Над толпой угрожающе колыхались плакаты с угрозами в адрес скинхедов, коммунистов, генералов, постоянно пытающихся призвать собравшихся в армию, чтобы там сделать наконец из них людей, а также в адрес каких-то неведомых "православных фашистов". Имелись также и плакаты с личными выпадами в адрес Зюганова, Лукашенко, Проханова, Жореса Алферова и полковника Буданова. Каюсь, но про некоторых из этих людей я до своей контузии знал очень мало. Мне думалось, что представители новой России пошумят и разойдутся; уверен, что так же полагали и организаторы митинга. Однако тут на сцене появился давешний господинчик во фраке и тельняшке, но теперь уже с фонарем под глазом. Он отрекомендовался адвокатом, и публика ему поверила, невзирая на его совсем не адвокатское облачение. Впрочем, большинство собравшихся также было одето весьма экзотически — я бы сказал "уродливо", если бы не боялся показаться пристрастным. "Господа! Граждане! — с надрывом завопил адвокат. — Я как член общественного комитета по борьбе с русским экстремизмом только что был на месте побоища, где шайка негодяев намеревалась избить нескольких порядочных людей. Посмотрите, что со мной сделали эти головорезы только за то, что мы попытались остановить насилие! — и оратор драматическим жестом показал на свой фонарь. — Если бы не милиция, которая, как всегда, приехала с опозданием, то мы все погибли бы!" Толпа возмущенно загудела. Какой-то маленький патлатый бард с обезьяньей ловкостью вскочил на плечи двухметрового кришнаита, схватил гитару, которую ему подали снизу, и, яростно колотя по струнам, запел: "Ничего, что родились поздно вы, — воевать никогда не поздно!" Эти не слишком подходившие к ситуации строки произвели электризующее действие на толпу — она издала нестройный рев, заволновалась и медленно двинулась в том направлении, куда указывал господин во фраке. Махая руками, он вопил: "Раздавим гадину! Разорим кровавое гнездо красно-коричневых! У них не должно быть завтра!" Тут все уразумели, что фрачник намекает на необходимость разгрома зловредной газеты "Завтра". Толпа с восторженными воплями резко ускорила движение и покатилась вперед, вооружаясь на ходу камнями, кольями и пустыми бутылками. "Ларьки не трогать, господа! — вопил фрачник. — Останемся цивилизованными людьми!" Однако несколько ларьков все же разгромили — не ради наживы, поскольку все демонстранты были людьми зажиточными, а для того, чтобы набрать метательных снарядов и заодно промочить горло. По пути сновавшие вокруг основного шествия разведчики (ими были в основном активисты студенческих либеральных организаций) наткнулись на офис совершенно безобидной муниципальной газетенки и, не разобравшись сгоряча, принялись ломиться в двери. "Открывай! — вопили они. — Открывай, фашисты!" Зазвенели выбитые стекла, заскрипела отдираемая оконная решетка на первом этаже. Привлеченные шумом, к разведчикам стали присоединяться группы матерых бойцов. В окнах заметались перекошенные бледные лица сотрудников редакции, но поскольку нападающие ничего не хотели слушать, лица вскоре исчезли. Когда дверь наконец удалось высадить, сотрудники уже выбрасывались из окон с другой стороны здания, так что нападавшим досталось только безлюдное помещение с единственным компьютером и грудами каких-то никчемных бумаг. Бумаги расшвыряли, компьютер разбили, мебель перевернули и переломали, телефон раздавили каблуком, как вредное насекомое, и тут выяснилось, что произошла ошибка и громят не газету "Завтра", а глуповатую, но безвредную муниципалку "Завтрашний день Хамовников". Однако либеральных бойцов это не слишком огорчило — о печальной судьбе скромной редакции все как-то сразу забыли и двинулись дальше к оплоту реакции. Воодушевленное легкой победой воинство радостно гомонило, награждало подзатыльниками встречных ветеранов и предвкушало, как будут сигать из окон красно-коричневые. И все же недолгая задержка в муниципалке сыграла, как часто случалось в военной истории, роковую роль — пока либералы крушили ни в чем не повинные столы и стулья, в редакцию "Завтра" поступил звонок о приближении неприятельского войска. Поэтому вскоре после того, как либералы с набережной вышли на Комсомольский проспект и повернули налево, они заметили впереди плотно сбитую группу людей, на вид совсем небольшую — человек пятнадцать, не больше. Однако во всем поведении этой группы, в том, как она быстро и неуклонно шла на сближение, явственно читались свирепость и решительность. Вскоре стало возможно разглядеть лицо вожака приближавшегося отряда и лица его немногочисленных подчиненных(как раз в этот миг вожак на глазах у либералов выломал из подвернувшегося штакетника длиннейшую поперечную жердь, чем заставил либералов содрогнуться — стало ясно, что надвигается сильный и беспощадный враг). Так вот, возглавлял реакционеров подвижный и верткий белокурый толстяк с усами, свирепо закрученными а-ля кайзер Вильгельм. В его круглых голубых глазках читалась ненасытная жажда убийства. Впрочем, люди, двигавшиеся за ним следом, тоже явно не отличались мягкосердечием — их обветренные лица кривились в зловещих ухмылках, а мозолистые шишковатые пальцы сжимали различные увесистые предметы, способные навеки искалечить даже самого дюжего визажиста. Зрелище было и впрямь не для слабонервных, потому толпа сначала инстинктивно сжалась и уплотнилась, а затем заколебалась на одном месте, не зная, что предпринять. Тут толстяк широко разинул рот, заревел: "Ура!" — и, махая своей жердью, устремился в атаку, топая, как слон. Это выглядело так страшно, что толпа со вздохом подалась от него назад. Возможно, кто-то из либералов и не желал отступать, однако грозная жердь со свистом описала в воздухе полукруг и скосила на месте несколько десятков визажистов, клипмейкеров, манекенщиков и прочих защитников либеральных ценностей. "Отрезали!" — завопил кто-то в задних рядах. Передние ринулись кто куда с воплями ужаса, и в образовавшейся давке погибло немало либералов. Часть пораженного паникой войска побежала на проезжую часть Комсомольского проспекта, где немедленно была передавлена мчавшимися машинами. Обидно, но никто из водителей и не подумал сбавить скорость, видя беглецов. Другая часть либералов метнулась на набережную, но там противник ловко взял бегущих в клещи, прижал к парапету, и люди гроздьями посыпались в студеную воду. Большинство из них не умели плавать и потому немедленно потонули, многие угодили под проплывавшую баржу (экипаж которой, надо заметить, и пальцем не пошевелил для спасения несчастных, решив, что педерасты из близлежащего клуба "Голубая лагуна" решили освежиться). Лишь единицы, в основном мускулистые педерасты-манекенщики, добрались до противоположного берега. Потрясенный этим ужасным зрелищем, я выключил телевизор. Дабы не возвращаться больше к этой истории, скажу напоследок, что власти постарались замолчать случившееся, беспринципно стремясь создать у Запада такое впечатление, будто в России царят ничем не нарушаемые тишь да гладь. Получается, что никто так и не ответит за гибель многих выдающихся визажистов, клипмейкеров, имиджмейкеров… Ну да, впрочем, и Бог с ними.