В Институте Объединённых Искусств я наблюдал, как проводился очень интересный урок Робертом Эдмондом Джоунзом. Тема занятия была: наружная и внутренняя отделка театра. Его стиль работы с учениками, его обращение с ними не просто как с бессловесными созданиями, а как с настоящими сотрудниками напоминало мне о мастерских старых итальянских и голландских мастеров, где ученики участвовали во всех трудах мастера. И я мечтаю о том дне, когда музыкант подойдёт к такой деятельности, и когда группа таких активных студентов сможет создать что-то действительно жизненное.

В настоящее время очень часто только в театрах и на персональных концертах композиторов можно услышать музыку; музыка не входит в семьи, хотя, как ни странно, в каждом доме есть музыкальный инструмент. Дети играют одни и те же старые этюды, и редко удается услышать, чтобы юные души пытались выразить себя в импровизациях, в началах сочинительства. И даже если они попытаются сделать это, многие родители, родственники и даже учителя воспротивятся их попыткам. Они убеждены, что импровизация испортит технику и, возможно, даже повредит рассудку, но как же иначе нам удастся построить соединительный мост между техникой и самовыражением? Как часто человеческой душе хочется петь, и как часто ей хочется петь что-нибудь своё собственное, некую новую мелодию, соответствующую особому настроению.

И почему должно быть так, что юный художник с самого начала обучения может и должен выражать себя в композиции, тогда как это устремление к самовыражению в творчестве певец и музыкант должны сдерживать? Сам я не музыкант, но знаю, какое огромное значение в моей жизни имела музыка. Хотя не всегда я улавливал тему композитора, но интуитивно воспринимал музыку совершенно по-своему.

В наши дни в основу обучения молодого поколения действительно должно быть положено стремление к поиску. Именно запрещение поиска и привело к идее разрушения всего старого, потому что всё старое в умах молодых ассоциируется с запретом. Но если мы откроем дверь красоте без отрицания и подавления и покажем, как вести настоящий практический поиск, мы заложим в юную душу новое понимание. Всё должно быть разрешено, и существовать должен только один высший диплом — диплом подлинной культуры.

Мне кажется, что время экстремистов, восстающих против всего запретного, уходит. Если мы обратимся к новым, наиболее талантливым композиторам, то больше не заметим явного стремления к крайностям, к разрушению, но вместо этого ощутим сильную потребность в создании нечто динамичного, попытку соединить ритм с нашей внутренней сутью. Возьмите Прокофьева, его музыка кажется мне не экстравагантной, но космической; ту же широту взглядов я ценю и у американцев: у Карпентера, Димса Тейлора, Фредерика Джакоби, Эмерсона Виторна и Гриффиса.

После недавно прочитанной лекции в Институте Объединённых Искусств композитор Эрнест Блок говорил мне о тьме, которую нам следует преодолевать в личной жизни и профессиональной деятельности. Всё это верно, как и то, о чем господин Блок говорил во время лекции относительно непонимания значения ритма, отсутствия конструктивности— всего того, что так явно прослеживается в работах современных художников. Но Голгофа по каким-то причинам всё же существует, и каждому музыканту, каждому художнику, всем, от величайшего композитора и до скромнейшего учителя, приходится выполнять такую же трудную работу, чтобы сочетать существующий ритм жизни с ритмом своих произведений. Если бы сейчас были времена поздней римской или византийской цивилизации, мы не смогли бы найти этот сгармонизированный ритм и балансировали бы на одной ноге. Но если мы стоим на пороге новой эры, если мы чувствуем, что наше время — это время осуществления гигантских замыслов, то непременно найдём эту согласованность ритма. Всё слабое канет в вечность; но всё, что наделено настоящей силой, сумеет достойно себя выразить.

Перед нами единственный путь — путь открытых окон, дверей, через которые войдёт самая драгоценная прана. И это целительное действие совсем рядом. И молодое поколение подрастает. И нарастает ритм жизни. Так научимся же правильно распознавать священный ритм жизни, ибо закон ритма действует так же конструктивно, как и закон бумеранга — всё возвращается. Поэтому как осторожны должны быть мы в посылке!

Однажды великий Акбар провёл черту и попросил своего мудреца Бирбала, чтобы тот сократил её, не урезывая и не касаясь концов её. Бирбал параллельно провёл более длинную линию, и тем самым линия Акбара была умалена. Мудрость заключается в проведении более длинной линии.

Когда видите апофеоз суеты наших дней, иногда чувствуете бессилие сократить этот пустой водоворот, эту бесполезную трату сил и возможностей. Только представляя более длинную черту истинного действия, мы можем уменьшить ужас нашего времени — триумф суеты.

Мы должны помнить: молчание двигает, слово же даёт импульс к движению. Молчание — заставляет, слово — увещевает. Величайшие мировые действия творятся в глубоком молчании, лишь прикрытые докучливым шумом и лживой поверхностью звука. Великие напряжения происходят при задержанном дыхании; чем учащённее дыхание, тем сильнее трата энергии. Кто в действии может задержать дыхание, тот уже властелин мировой энергии — той энергии, которая действует и творит в мироздании.

Есть два вида тишины. Беспомощная тишина инертности, которая знаменует распад, и тишина могущества, которая управляет гармонией жизни. Тишина могущества присуща спокойствию владыки. Чем она совершеннее, тем глубже мощь и тем больше сила действия.

В этой тишине нисходит истинная мудрость. Мысли людей представляют смесь правды и лжи. Истинное проникновение замарано лживым пониманием. Истинное воображение извращено лживым представлением. Истинная память загромождена лживыми мыслями. Поверхностная деятельность ума должна остановиться — и молчание заменит беспокойство. И затем в тишине — в этой беззвучной глубине — приходит озарение. И истинное знание становится безошибочным источником истинного действия.

Истинное действие, невидимое для глаз суетливых толп, сказывается лишь на последствиях. Лишь по последствиям вы видите земными глазами, насколько значительнее и длиннее черта истинного действия сравнительно с суетой.

И день суеты есть ночь для действия. Ибо ничто творится суетой, может быть, лишь денежные расписки. Но во всей древности лишь Крез был упомянут по своему богатству, но и его конец был незавиден.

Быть способным среди суеты проявить истинное действие, быть способным к молчанию, к тишине, к озаренному безмолвию — это значит быть готовым к бессмертию. Молчание мощи творит, сохраняет и защищает. Это действие могущественно прямым, непосредственным направлением силы, происходящей из великого естественного источника.

Даже движущееся колесо в его наибольшем напряжении кажется недвижным. Гармония высшего действия неразличаема земным глазом. Лишь по следствиям вы поймёте приложенную мощь.

Истинная тишина иногда прикрыта внешностью небольшого движения и говора — так же, как океанская волна покрыта наносными бороздами внешних струй. Но эти внешние струи не имеют ничего общего с суетой. Суета носит на себе неотъемлемый признак — она всегда сопровождается пошлостью. Всегда можно легко усмотреть в суете все признаки этой ужасной болезни современного человечества. Во имя чего ищут лучшие элементы человечества? Во имя чего вспыхивают кровавые революции и подвижнические искания? Человеческий дух во всех этих разнообразных битвах борется против пошлости.

Когда толпа обращается в стадо, что случается? Тогда возникает чёрное царство пошлости. "Стадо" стремится к вратам пошлости. То же самое удивительное превращение человеческой толпы в стадо видим при суете поезда, при суматохе собраний, при куплях-продажах, при ужасе несчастий. Та же суета часто запечатлевается в музыке, в живописи, в линии рисунка или в ритме ваяния.

Спросите, где же тут психологический момент? Но каждому доступно различить, когда этот пароксизм суеты и пошлости наступает. Один признак суеты неизбежен. Выражение глаз немедленно меняется. Среди шумных выявлений суеты вы не видите счастливого взора. Суета лихорадочно кричит: "Ступай, ступай!" И каждый, повинуясь этому приказу, куда-то спешит и рассеивается. Но на щите действия начертано: "Приди, приди". И, повинуясь этому зову, каждый приближается, увеличивая свои возможности. Люди слишком заняты. Они не ждут духовного единения, и от поспешности всегда что-то может случиться. Утратив распознавание, лучшая толпа может обратиться в дикое стадо, полное мерзких инстинктов. Есть много причин этому превращению, но самая главная в том, что пошлость восторжествовала.