Я был уверен, что Чхина – необыкновенная женщина, и не только потому, что одолела «комнату страха». Она была, может быть, единственной среди даньчжинских женщин, у кого любовь, кажется, стала высшей духовной ценностью. А может быть, и вообще среди женщин планеты – если верить выкладкам высокоученых психологов. Ведь они утверждают, что любовь стоит на шестом месте после музыки в ряду общечеловеческих духовных доминант. Так что я не сомневался – чувство выведет ее из любых ловушек Даньчжинского Времени…

Чхина благополучно добралась до пустой хижины контрольно-пропускного пункта. Здесь проходила граница заповедника и монастырских земель. Она отдохнула, сидя на каменной скамье, поела из того, что было в узелке. Дождь издевался над пузырями в лужах, которые сам же и породил. Заросли цепких кустарников собирали небесную влагу и, отяжелев, обрушивали на дорогу водопад из крупных капель. Чхина старалась не смотреть туда, где когда-то проходила линия из красной охры, теперь уничтоженная грязевыми наплывами. Но граница жизни ощущалась обостренными чувствами. Сначала подступила тревога, потом нахлынул страх – любовь к своему Пределу. Мистические табу, эти первозданные законы, всегда были сильнее человека. Это Чувство любви-табу вдруг вырвалось из глубины сознания Чхины, отняло решимость. Сила богов – в этой невидимой черте, что пролегла под лужами и грязью. «Здесь твой Предел, – будто сказал кто-то свыше, – созданный только для тебя и во благо тебе. Ибо у каждого должен быть свой Предел…»

Она поднялась со скамьи и отважно ступила в лужу. Босые ноги словно обдало кипятком. Но Чхина продолжала идти, чувствуя cильное сердцебиение. И вдруг повалилась ничком, забилась в конвульсиях…

Ее нашли в хижине контролеров, вывалянную в липкой синей глине, среди пустых консервных банок, оставленных охраной заповедника. Чхина собиралась с духом, чтобы снова и снова штурмовать свой Предел.

– Уйдите прочь! – закричала она. – Я ненавижу, когда мне мешают!

– Совершенный тебя зовет, – сказали смиренно монахи. – Он в келье для умирания. Никак не может умереть.

Конечно же, она пошла с ними.

– О чухча, как приятно видеть тебя! – обрадовался ей Духовный Палач и погладил ее руку. – Пусть у тебя будет много детей и внуков. Научи обязательно их, чтобы умели жить в любом времени, чтобы даньчжины не исчезли. А сейчас, я понял, они хотят исчезнуть. Без самости, без имени… Даньчжины – не имя…

Передав ошеломленной женщине Мантру и сказав, для чего это делает, он облегченно вздохнул.

– Вот и все, чухча. Я закончил свои дела. Теперь уходи.

Женщина другого народа, наверное, зарыдала бы: «Не умирайте!» Даньчжинская же чухча сказала с суровой искренней любовью в голосе:

– Пусть боги дадут вам хорошее перерождение в будущей жизни, о добрый мудрый человек. Счастливой вам смерти.

Световой день близился к концу, а мы все шли и шли, пробираясь через заросли, завалы, болота, хватая жаркими ртами дождевые струи. Я видел безумно выпученные глаза Анри, слышал свистящее дыхание и стоны Билли, скрежет зубов Орландо. Только бы выжить! Дотянуть до привала!

Мой мозг отупел, сознание временами отключалось, и в такие моменты мое тело двигалось по инерции, совершенно не чувствуя тяжести и боли. Я еще раз познал и убедился – природа предусмотрела механизм спасения, когда наступает время трудностей, находящихся за пределами наших возможностей. Отключить разум, превратиться в сомнамбулическое бесчувственное существо – и ты способен жить в невыносимых условиях. А если эти условия надолго? А если – на всю жизнь?

Даже в предельном отупении я пытался исследовать в себе то существо, которое вырвалось из преисподней разума. Это был хорошо отработанный метод древних мудрецов – изучать в себе раба, находясь на грани жизни и смерти. Это тоже входило в опыт тысячелетий, в коллективно-бессознательное. Сначала я ощутил страх и любовь к высшему существу на носилках, Я горячо возжелал во всем довериться господину, его божественному мнению. Мне хотелось унижаться, есть горстями грязь из луж, хо телось в предельной степени высказать свое ничтожество, чтобы заслужить милость и спасение. Мой коллективный предок точно знал, что я должен хотеть: бессамость – единственное средство спасения перед лицом небывалых опасностей.

Я сопротивлялся напору тысячелетий. Я звал на помощь мысли и постулаты НМ. И я раздвоился. Один я страдал под невыносимой тяжестью, тратил силы на сомнения и поиски выхода и уродовал себя, пытаясь остаться самим собой; другой я, отдавшись чужой воле, шагал, как робот, не различая добра и зла.

Я словно увидел его наяву – изможденного немолодого дикаря на больных ногах, увитых синими венами. Морщины на его лице ломались и дергались в страшном напряжении, и безобразные шрамы на лбу тряслись, как куски грязного теста… Не единожды клейменный невежественный раб – мой коллективный предок? Фундамент моего сознания? Мой спаситель в безвыходных положениях?

В его надрывном дыхании и стонах я слышу жажду Покоя. Он мечтает на ходу о Покое. Цель всей его-моей жизни – только Мир и Покой… Она слоится, эта цель и мечта, она разноцветна, она состоит не только из безделия и отдыха, но и еды, и утех, из яркого солнца, пахучих трав и холодных ручьев, из трепетных молитв, красивых вещей и дурманных видений.

Я истерически грежу о пище и женщинах и о безделии. Изо всех сил вспоминаю красивую толстую женщину из недоступно высокого дома. У нее необъятные мягкие бедра. Она любит меня почти так же сильно, как и того, кому принадлежит. Ее добрые глаза похожи на материнские. Ее шершавые руки дают мне еду. Много еды. Очень вкусной еды, украденной у господина…

Чей-то испуганный шепот вытаскивает меня из видений:

– Где Хаббарт? Его нет!

Все уже остановились, а я продолжаю идти. Мои руки и бесчувственное плечо скользят по алюминиевой трубе, упираются в препятствие. И до меня доходит: астматик пропал!

– Оглянулся – никого! – взволнованный шепот француза.

– Вот сволочь! – Билли выглядывал из капюшона, как из пещеры. – Неужели бросил нас?

Монстр распорядился ставить бивак и разводить огонь, а сам, забрав оружие из носилок, отправился изучать следы. Вдова старательно несла над ним зонтик.

Вернулись они быстро. Худое лицо монстра было сурово и возвышенно, вдова же была похожа на побитую собачонку – вздрагивала при каждом звуке.

– Хаббарда унес тигр, – торжественно произнес монстр.

– Ка-ак тигр… – пролепетал Билли.

– Ничего же не было слышно… – с трудом проговорил Освальдо. – Ни рычания, ни крика.

Монстр снизошел до объяснений:

– Обычное: тигр находит стадо свиней и следует за ним. Как проголодается, хватает одну свинью, но без шума и без крови – чтобы не вспугнуть остальных. И отбегает метров на двести. Свиньи успокаиваются и продолжают пастись. Когда тигр опять проголодается, так же без шума и крови хватает вторую свинью. И так – пока не сожрет все стадо. Потом идет искать других свиней.

– Вы хотите сказать… – Билли в ужасе вцепился в свои волосы. – Он охотится на нас? Как на свиней?

– Теперь все люди для него свиньи, большое стадо свиней.

– И он опять кого-то схватит?!

– Свиньи ему хватает на два дня. А такой толстой свиньи, как ваш Хаббард, ему хватит на все три.

– Вот почему ты поставил его в хвост… – потрясение пробормотал я.

– Я же гарантировал вам безопасность, господа? – монстр улыбался. – И опять гарантирую. Вы еще не раз убедитесь, что мои гарантии научно выверены и поэтому сверхнадежны.

– Но убитый вами… наш коллега, который шутил… Почему тигр не удовлетворился им? – спросил Освальдо. – Ведь тело досталось ему?

– Тигры падалью брезгуют, когда есть живая пища.

Мы бездумно что-то делали под руководством испуганной вдовы, все наши мысли были о людоеде, который где-то рядом раздирает труп несчастного Хаббарда. Шумевшие под дождем заросли и подступающая ночь усугубляли мысли о людоедах. Но вот появился кривобокий массивный навес из листьев, ветвей и пластиковой пленки поверху. Раздраженно зашипел костерок, давясь смолистым крошевом. Мой древний предок замурлыкал что-то в предвкушении Покоя, все заметно приободрились. Древняя магия огня! Людоед, может быть, разглядывает нас из темноты, а мы размягчились, особенно вдова. Она развешивала у огня всю свою одежду, сверкая голыми ягодицами с чисто даньчжинский непосредственностью.