— Точь-в-точь родной братец, тоже хорош гусь! Обещал мне двести франков принести… Поди дождись от него… Подумаешь тоже, озолотил меня! Да на его несчастные гроши даже баночки помады не купишь… Но ведь как подвел в трудную минуту!.. Ладно! Хочешь знать, в чем дело? Ну, так слушай хорошенько: из-за твоего милейшего братца мне приходится сейчас уходить из дому, чтобы заработать двадцать пять луидоров с другим каким-нибудь мужчиной.
Тогда, совсем потеряв голову, он загородил ей дорогу; и он плакал, он молил, по-детски сложив руки, он лепетал:
— Нет, нет, не надо.
— А ты воображаешь, что мне самой больно хочется? — отрезала она. — Есть у тебя деньги?
Нет, денег у него не было. Он, не задумываясь, отдал бы жизнь, лишь бы иметь деньги. Никогда еще он не чувствовал себя таким несчастным, таким ни на что не годным молокососом. Все его тело жалко сотрясалось от рыданий, лицо выражало такую боль, что Нана наконец заметила его отчаяние и смягчилась. Она ласково отстранила его от двери.
— Ну, котик, дай мне пройти, ничего не поделаешь… Будь умницей. Ты еще мальчик, и неделю с тобой неплохо провести; но сейчас нужно о делах подумать… Ну-ка, пораскинь мозгами… Твой брат, ничего не скажешь, настоящий мужчина, но я же не к нему иду… Да, кстати, будь добр, не рассказывай ему ничего. Вовсе ему не нужно знать, куда я ходила. Ведь вот я какая: как рассержусь, невесть него наболтаю.
Она расхохоталась. Потом обняла Жоржа, чмокнула в лоб.
— Прощай, младенчик, все между нами кончено раз и навсегда, слышишь?.. Ну, бегу.
И она ушла. Жорж остался стоять посреди гостиной. Последние слова Нана прозвучали в его ушах похоронным звоном: кончено, все кончено; и ему показалось, что под ногами разверзается бездна. В опустошенном мозгу на мгновение мелькнул и исчез образ мужчины, поджидавшего Нана, но он видел одного лишь Филиппа в объятиях Нана, видел ее обнаженные руки, обвившиеся вокруг его шеи. Нана ничего не отрицала; она любит Филиппа, раз не хочет огорчать его своей изменой. Конечно, все кончено. Он глубоко вздохнул, оглядел комнату, чувствуя, что не выдержит навалившейся на него тяжести. Воспоминания одно за другим проносились в его мозгу. Упоительные ночи в Миньоте, ласки Нана, когда ему казалось, что он ее сынок, потом краденые утехи вот в этой комнате. И никогда, никогда это не повторится! Он еще маленький, еще не дорос — вот ему и предпочли Филиппа, потому что у Филиппа борода. А раз всему конец, значит, не к чему и жить. Его порочное влечение обернулось безмерной нежностью, чувственным обожанием, которому он отдавался весь целиком! Да и как забыть, если его брат останется здесь? Если родной его брат, родная его кровь, его второе «я» будет вкушать здесь наслаждения, о которых Жорж не мог подумать без дикой ревности. Всему конец, ему хотелось умереть.
Двери особняка стояли открытыми, весь дом сотрясало шумное веселье челяди, видевшей, что хозяйка отправилась куда-то пешком. Внизу, в передней, Шарль и Франсуа, присев рядом с булочником, громко хохотали. Когда Зоя на рысях пронеслась через гостиную, она удивилась, увидев Жоржа, и осведомилась, не ждет ли он возвращения мадам. Да, он ждет мадам, он забыл ей кое-что сообщить. И, оставшись один, Жорж пустился на поиски. Не найдя ничего подходящего, он взял в туалетной остро отточенные ножницы, которыми с маниакальной страстью беспрерывно орудовала Нана: то подрезала кожицу у ногтей, то подстригала пушок на теле. Так он терпеливо ждал ее целый час, засунув ножницы в карман и нервически сжимая их пальцами.
— Мадам пришла, — объявила, заглянув в гостиную, Зоя, которая, очевидно, подстерегала ее возвращение у окна спальни.
В особняке началась беготня; смех замолк, захлопали двери. Жоржу был слышен холодный голос Нана, рассчитывавшейся с булочником. Потом она поднялась на второй этаж.
— Как? Ты все еще здесь? — воскликнула она, заметив Жоржа. — Смотри, как бы нам с тобой, голубчик, не поссориться!
Она направилась к спальне, он поплелся за ней.
— Нана, ты выйдешь за меня замуж?
Она молча пожала плечами. Даже не удостоила его ответом — слишком уж это глупо. Она решила захлопнуть дверь спальни перед самым его носом.
— Нана, ты выйдешь за меня замуж?
Она стукнула дверью. Однако Жорж левой рукой приоткрыл створку и вынул из кармана правую руку с судорожно зажатыми в ней ножницами. И молча, размахнувшись, с силой вонзил ножницы себе в грудь.
Меж тем Нана оглянулась, почуяв беду. Увидев, что он нанес себе удар, она возмутилась:
— Вот дурак! Настоящий дурак! Да еще моими ножницами!.. Сейчас же перестань, гадкий мальчишка! Ах ты боже мой, боже мой!
Она растерялась. Мальчик, опустившись на колени, нанес себе вторую рану, и сила удара была такова, что он упал навзничь на ковер. Он загородил выход из спальни. Тут Нана окончательно потеряла голову, завопила во весь голос, не осмеливаясь переступить через распростертое на полу тело, которое мешало ей выйти из спальни, броситься за помощью.
— Зоя, Зоя, иди скорее… Вели ему перестать… Это же глупо в конце концов — ведь он еще совсем ребенок!.. Теперь вздумал себя убивать, да еще у меня в доме! Где же это слыхано!
Вид Жоржа наводил на нее страх. Он лежал белый как снег, с закрытыми глазами. Рана почти не кровоточила, разве что выступило несколько капель, маленькое пятнышко, расплывшееся по жилету. Набравшись храбрости, Нана занесла было ногу, чтобы перешагнуть через безжизненное тело, как вдруг отшатнулась, испуганная появлением нового действующего лица. В проеме широко распахнутой двери, прямо напротив, стояла пожилая дама. Нана узнала в ней г-жу Югон и, не зная, чем объяснить этот неожиданный визит, застыла от страха. Она стала медленно отходить в глубь спальни, как была, в шляпке и в перчатках. Ужас ее рос с каждой минутой. Стараясь оправдаться, она залопотала:
— Сударыня, это не я, клянусь вам… Он хотел на мне жениться… Я сказала — нет, а он себя убил.
Медленным шагом приближалась г-жа Югон, вся в черном, седовласая, бледная. По дороге сюда, в экипаже, она как-то забыла о Жорже, ею целиком овладели мысли о проступке Филиппа. Быть может, эта ужасная женщина согласится дать судьям объяснения, которые тронут их душу; и в уме ее созрел целый план — упросить Нана выступить на суде в пользу Филиппа. Двери особняка оказались открытыми, г-жа Югон в нерешительности остановилась у лестницы, опасаясь, что ослабевшие ноги не выдержат подъема, как вдруг до ее слуха долетел отчаянный крик, и она направилась на этот крик. А здесь в верхней гостиной лежал на полу кто-то в запятнанной кровью сорочке. Это был Жорж, это было второе ее дитя.
А Нана тупо твердила:
— Он хотел на мне жениться. Я сказала — нет, а он себя убил.
Даже не вскрикнув, г-жа Югон нагнулась над телом. Да, это был Жорж. Старший себя обесчестил, младший себя убил.
Она не удивилась — все равно рухнула вся жизнь. Опустившись на колени, уже не сознавая, где находится, не замечая никого, г-жа Югон пристально всматривалась в лицо Жоржа и, положив руку ему на грудь, старалась уловить биение сердца. Потом облегченно вздохнула. Под ладонью она почувствовала слабый толчок. Тут только она подняла голову, оглядела эту комнату и эту женщину, вспомнила, где находится. В пустых ее глазах зажегся огонь, она была так величественна и так грозна в своем молчании, что Нана затрепетала, снова стала оправдываться, стоя по ту сторону разделявшего их тела.
— Клянусь, сударыня… Если бы его брат был здесь, он бы вам объяснил…
— Его брат украл, он в тюрьме, — жестко произнесла мать.
Нана задохнулась. Но почему же, господи, почему все так получилось? А другой, оказывается, вор! Должно быть, в этой семейке все подряд сумасшедшие! Она уже не пыталась защищаться, стушевалась, как лицо постороннее, будто настоящей хозяйкой дома была г-жа Югон, дававшая приказания людям. Слуги наконец сбежались на зов, и старая дама велела отнести бесчувственного Жоржа в карету. Пусть лучше умрет по дороге, чем останется в этом доме. Нана ошалело следила взглядом за слугами, которые подхватили бедненького Зизи за плечи и за ноги и унесли прочь. Мать шла следом, силы вдруг оставили ее, она цеплялась за мебель; казалось, с потерей всего, что она любила, ее самое поглотила бездна небытия. На лестничной площадке она вдруг зарыдала, обернулась и произнесла прерывистым голосом:
