– Ну, да. С той самой стороны.

– Не хочу водку, – я отставил стопарь в сторону. – Не то настроение…

– А у нас коньяк есть! – Паша бесцеремонно изъял «Кенигсберг» из эшелонированной обороны профессорши.

– По сто пятьдесят от силы и что дальше?! Тогда давай уж «бурого мишку».

Паша, не задумываясь, кивнул, и в широкие бокалы были разлиты остатки «Кенигсберга», разбавленные вдогонку шампанским.

Первый тост в честь самих себя сделал нас родными на этом празднике брака. Взгляд разрядился влажной радостью, черты лиц собеседников обрели естественную нежность, так что даже профессор, неудачно скрысивший коньяк, уже не вызывал прежнего раздражения.

После второго залпа бронзово-игристого, глаз, припудренный хмелем, принялся обшаривать соседние столики в поисках человечьей красоты.

Через столик от нас сидела вместе с подругой миловидная девушка, дежурной улыбкой скрывая напряжение от малознакомого коллектива. Черные смолянистые волосы острыми прядями едва доставали до плеч, обнажая легкие очертания шеи. На вид ей было не больше двадцати. Девушка резко выбивалась из своры ровесниц, гудевших на свадьбе. Взгляд светился свежим счастьем, не замыленным суетой, не опошленным тусовкой. В манерах и движениях, казалось, не было ничего наносного и показушного. А еще взгляд, невесомый, смеющийся, с небрежной хитрецой. Взгляд, в который захотелось закутаться, наслаждаясь обжигающей сердце теплотой. Она улыбалась всем и никому, глаза скользили по лицам гостей и молодоженов, не задерживаясь ни на ком, даже не спотыкаясь о нежные взоры поддатых юношей.

Заныло внутри, – что-то сладкое, приятное, муторное. Муторное выбором, который поставлен тебе резко, неожиданно и безапелляционно. Вот, только что ты сидел, пил, развлекаясь потешностью зрелища и персонажей, в нем участвующих. А тут – держи! Или делаешь все, чтобы девочка была с тобой, или жалей, что не подошел, пока ее не забудешь. А таких быстро не забывают. Было в ней что-то родное, близкое, свое… Пока я прикидывал варианты подхода, Пашу распаляла профессорская чета.

– Я вам скажу, молодой человек, – гнусавил подвыпивший препод. – Я вот профессор…

– Я сам кандидат экономических наук, – хлестко перебил Паша собеседника.

– Вот как! – поморщился профессор. – Всегда приятно встретить коллегу. Простите, а где вы защищались?

– В Финансовой академии, – нехотя прожевал Паша, не любивший распространяться о нюансах получения ученой степени.

– Чудесно! – дядя всплеснул руками. – Это у Елены Сергеевны. А кто в совет входил?

– А я помню? – буркнул Паша, про себя отметив недоверчивый взгляд Михал Семеныча.

– Ну, знаете ли! – профессор злобно сверкнул диоптриями. – А кто у вас оппоненты были?

– Что докопался, как пьяный до радио? – терпение Паши лопнуло. – Одолел со своими вопросами. Мы сюда отдыхать пришли, а не тебя слушать.

– Молодой человек! Что вы себе позволяете?! – взвизгнула профессорша за потерявшего дар речи супруга.

Ответное рычание захлебнулось в заглушившей зал музыке. Молодожены принялись топтаться в танце, за ними потянулись гости.

Ее звали Наташей. Студентка престижной Академии народного хозяйства. Танцевала она неумело, но уверенно. Уверенность была во всем: слове, манере, движении, характере. Градус возбуждал красноречие, вопросы сыпались сами собой, невольно заставляя Наташу то улыбаться, то хмуриться. И навстречу мне летели тонкие колкости женского любопытства.

За стол мы вернулись приятными знакомыми, к нам тут же присоединилась Пашина Оля, учившаяся с Наташей в одной группе.

Ольга была девочкой доброй и терпеливой, именно в силу последнего обстоятельства она оставалась с Пашей. Природа обнесла Ольгу женственностью и красотой, подарив ей желеобразную стать, мужикастую походку и шерстяные руки. Дикорастущие зубы девушка старалась прятать, постоянно натягивая на них губы-черви, которые от натяжения тут же начинали лопаться трещинами. Понятия о чистоплотности у Ольги отсутствовали напрочь. Из ее головы колтунами торчали убитые перекисью жирные локоны. Дорогое платье источало не первую свежесть, с трудом задавленную «Шанелем». Густые брови воссоединялись перепончатой колючей перемычкой над длинным острым носом. Паша ласково называл любимую «животным», посвящая знакомых и малознакомых в скабрезные подробности их сожительства. Однако истинную подоплеку отношений знали далеко не многие. Уже на втором курсе МГИМО Паша начал трудиться в семейном подряде своего старшего брата, державшего крупный банк, специализировавшийся на серых и черных схемах по обналу и выводу средств. Через пару лет студент уже возглавлял черкизовский филиал, целыми днями просиживая в бункере: офис был оборудован автономным электропитанием и железобетонной броней, должной в случае штурма 40 минут держать оборону от ОБЭПа, пока не будет уничтожена криминальная документация. И пока брат снимал миллиарды, Паша сидел затворником на окладе в пять тысяч долларов, затачивая зуб зависти на родственника.

С Ольгой он познакомился на дне рождения двоюродной сестры. Компенсировав конфетно-букетный период початой поллитрой, через пару часов знакомства молодой банкир опошлил кожаный диван своего «круизера» трехминутным скотоблудством. Прибалдев от человеческих контрастов, Паша зарекся когда-нибудь звонить и видеть свою новую пассию. Зарока хватило ровно до завтра. Начались отношения. Оля приезжала по звонку за оскорблениями и близостью, которые Паша изощренно совмещал. Ольга привыкла и даже обращение «животное» из милых уст звучало как-то тепло и трогательно. Однажды после очередной случки Оля промолвилась о своем папе, который с ее слов выходил очень большим другом членов правительства, крупным владельцем столичной недвижимости, несметных гектаров в Карелии, пары угольных разрезов в Кузбассе и кимберлитовой трубки в Южно-Африканской Республике. Суммируя гипотетическое приданое, Паша припотел уже на карельских гектарах и тут же предложил Ольге руку и сердце. Не раздумывая, она согласилась. Знакомство с рарап и maman состоялось спустя неделю. Выжрав с будущим тестем ноль семь «Луи Тринадцатого», которым проставлялся Паша, мужчины быстро нашлись, очаровав друг друга взаимными любезностями. В завершение вечера Григорий Львович настоятельно порекомендовал Паше бросить «скверный бизнес», предложив взамен место замначальника финансовой разведки ОБЭПа в ранге подполковника. Жених, сопоставив свои знания о теневом обороте наличности и злобу на брата, быстренько накидал в голове бизнес-план будущих подвигов на передовой сражений за экономическую безопасность родины. По нехитрым подсчетам, за два первых месяца на новой работе под покровительством тестя Паша должен был коррумпироваться на один миллион семьсот восемьдесят тысяч долларов. Отец расчеты одобрил, но присовокупил к барышам еще пятьсот сорок тысяч. При этом Григорий Львович заметил, что со свадьбой не стоит затягивать. В понедельник Паша ушел с работы, прихватив копию черной бухгалтерии, и послал.

Это случилось за две недели до описываемой свадьбы. Паша пребывал в радужном предвкушении новой работы и собственного бракосочетания.

Зима в этом году выдалась дряблой. Ртутная головка градусника обрывалась на подступах к минус семи. Асфальт сжирал снег. Влажный смог, редко тревожимый заблудшими ветрами, шершавым языком царапал кожу. Зато мороз не убивал розы, которые я нес на наше первое свидание. Маленький кабак, врезанный в бетонку и неоновый блеск Большой Дмитровки чугунной решеткой полуподвала, был словно создан для подобного события. Ток сердечной непредсказуемости слегка потряхивал организм переизбытком волнения. В душе звенели струны счастья, которые чем громче звучат, тем чаще рвутся. Это немного пугало, добавляя к сладкой эйфории пикантную горечь сомнений.

Подойдя к тутовым ступенькам, сбегавшим к прозрачной двери заведения, я набрал ее номер. Немного смущенный, но уверенный в своем очаровании голос просил ждать. Вскоре новенькая «Вольво» на трех девятках без церемоний заехала на тротуар, подперев бампером решетку ресторана. Дверь расколола черный профиль машины, и на асфальт выскользнула стройная ножка, затянутая в высокий замшевый сапог.