— Да она девочка. Небось пришла после десятилетки Еще и в тебя влюбилась!

— Ну, тут дело сложней. И она постарше. Кроме того, у нее, помимо хлопанья, есть множество других обязанностей. В частности, она неплохо заваривает чай. Впрочем, только на работе.

— Не свинись, Юрка.

Ничто, ничто не мешало литься голубому февралю из горлышка небесной бутыли!

— Клянусь. Очень неплохо.

Виталий уже взрослым нашел эти стихи у Майкова и очень удивился: всегда полагал, что их придумала мама.

Ничто не мешало литься голубому февралю. Даже этот разговор: «хлопушка…», «чай заваривает…». Вроде бы что-то померкло, а потом беспричинная голубизна восстановилась.

Иногда, прежде чем сесть за работу, они выходили немного побродить. И тогда — солнце на красных кирпичах и все то же небо, которое запутывалось розовыми краями в ветках деревьев.

— Перекусим? — спрашивал Юрий.

— Как скажет Она.

— Немножко-немножко, — говорила она.

Буров знал малые кафе (где, впрочем, и его знали!) и хорошо там хозяйничал, его почтительно слушали официанты. Он любил прихвастнуть своей умелостью и в этом деле. Во всем, мол, успешен. (Наивное тщеславие!)

— Тебя, дорогой, разрывает на разные части, — сказал ему как-то Виталий.

— Твоя правда, — ответил он покаянно. — Но это — остатки. Ты поглядел бы на меня года три назад! Думал — и вправду разорвет! Жуткое дело!

Они ничего не пили (к удивлению тех же официантов), а брали с собой бутылочку хорошего пива. И шли дальше, почему-то совершенно свободные Мир расширился до ощущения свободы. Это ощущение было острым — в нем было что-то от родниковой воды. Глоток ледяной воды!

Отпуск Виталия длился, нежился, освещался ново. Лучшего отпуска у него еще не бывало. Во сколько бы ни лёг, вставал выспавшимся. Глядел в зеркало и не морщился, как обычно: а чего? Человек как человек.

Он вдруг ощутил силу: отлично соображал, все помнил. Мог рассказать смешное или страшное, мог острить, придумывать ходы. Мистифицировать.

Он родился в ночь с 22 на 23 июля. Ближе к утру. Стало быть, согласно гороскопу, который притащил Юрка, родился под созвездием Льва.

Ха! Учтем! Это я — «властный характер», да, да!

«Лев — центральная фигура зодиака. Ему; приходится очень трудно, так как много искушений применить свою силу, а основная черта характера Льва — доброта…»

Это была забавная штука — гороскоп. Забавная, как всякая попытка познать себя, установить какие-то закономерности в своем поведении.

«Родившийся под созвездием Льва темпераментен и импульсивен! — пел он по утрам, натягивая штаны. — У него огромные внутренние силы, он способен на подвиги!»

Теща, ожившая во всеобщем подъеме, уже не охала за дверью, а смело звала:

— Виталь! Чай со мной попьешь или дождешься своих?

— Со всеми попью, Прасковья Андреевна, — сперва с вами, потом с ними.

Ему правилось, как она в эмалированной кастрюльке заваривает брусничный лист «от ломоты в костях», и в кухне тогда пахнет не то рогожей, не то ошпаренной деревянной кадкой. Ему нравилось, попив чаю с ломтем хлеба, отломанным, а не отрезанным, самому убрать комнату, подмести, стереть пыль, поставить рядом с Юркиной машинкой три тяжелые пивные кружки, а пива прямо из холодильника — всего бутылка, и больше не надо — нет, и ни к чему. Ему хотелось купить ранних цветов для Оны, но боялся: Она могла вдруг не поглядеть на него так прямо, а ему нужен был совершенно открытый взгляд.

Ему и Юрку хотелось порадовать. И он работал: старался, придумывал.

И вот настал день, когда вдруг все сложилось. Не было лишь самого конца. Но его решили оставить «на попозже», потому что не так это просто — конец.

Ночью зазвонил телефон. Виталий ждал звонка. И боялся. Ждал и не хотел (теперь уже не хотел!), — надо же было что-то решать. Пока бежал в коридор (спешил, чтоб не проснулись Пашута и Прасковья Андревна), подумалось: «Попрошу ее, чтобы оставила все как есть. Пусть пока так». Снял трубку:

— Алло!

Оглушил бас:

— Талька!

Она полетела.

— Кто?

— Аленка!

— Тьфу, дурной!

— Сейчас приеду.

— Дверь будет открыта, не звони.

Юрий примчался очень скоро, схватил, перекружил Виталия.

— Вот, вот к чему все это шло: она взлетела! А я думал: почему сказка про птицу подошла, и эти следочки на песке, и как она на качелях?.. На качелях, а потом — в закат. Мне этот закат Володька Заев вот как снимет! И черные ели, и галки-птицы — цон-цони-цон! Ты слыхал, как они кричат?

— Да. Как фарфор о фарфор.

— Точно! Точно, старик! Неужели слышал?!

Юрка так кричал, так восторгался этой малостью, будто галки с их криком невесть какая редкость.

— Ты понял теперь?! Всё к этому, все к этому взмаху, вся жизнь. Представляешь — лечу!

Потом Юрий затих, махнул рукой, был у него такой жест — рукой от головы, широко. Нахлобучил шапку, схватил шубейку.

— Завтра ночью в Крапивин еду. Не нужно чего передать?

Это было совсем неожиданно.

— Что вдруг?

— Не вдруг. Я бываю там. Редко, правда. — И рассмеялся. — Дело, брат, есть.

Пошел. Но от двери опять вернулся:

— Я еще студентом сделал одну киноленту. Хорошую — «Большое плаванье».

— Ну?

— Она тоже, как говорится, «имени тебя».

— Путаешь, старик.

— Сроду я не путаю, не так стар. Помнишь — один раз мы всего и встретились, возле этих капуст. И ты говоришь: вот вроде к чему-то готовились этакому, серьезному, а вылилось все в пустяковый вояж. Ты так сказал — «вояж». Ну, зря готовились, а? Да она и имя-то свое избитое сразу потеряла, сбросила. Ну? Зря мы? Зря?

Телефонный разговор (один)

— Талька, привет! Буду звонить Косте Панину. Твое благословение?

— Благословляю, сын мой. Да не покинет тебя присутствие духа.

— Не покинет. Возьму этого типа на обаяние.

— Возьми и не урони.

— Циник! Я буду слабеющей рукой высоко держать наше знамя.

— Мчись с криком «ура», то есть «урам» — что по-татарски значит «убью» (но этого уже никто не помнит).

— Не закричать бы «караул», что прежде было призывом караула, то есть караульных, и о чем нынче тоже позабыли.

— Забил эрудицией! Иди! Дерзай!

Телефонный разговор (другой)

— Костя! Константин Анатольевич?

— Простите, кто это?

— Буров. Здравия желаю!

— А, Юрь Матвеич! Не узнал.

— Как мы, однако, повзрослели, а? Отчество и все такое.

— Это я под гипнозом большого кабинета. Забыл, что сегодня отпустил секретаршу. Ты чего, по делу или так?

— И так, и по делу. Я сценарий написал. Вместе знаешь с кем? С Виталием Савиным, — помнишь, у нас в школе учился?

— Нет. Не помню. Что за сценарий? Как говорил — сплошная гармония, да? Отделил чёрное от белого?

— Ты, брат, памятлив. Не знаю, что вышло. Хочу отдать на студию и ставить. По прежде — тебе.

— Ну, я ведь… инстанция…

— Знаю, знаю. Но помнишь, когда я вытянул твой прошпионский фильм, ты кой-чего обещал мне.

— Не отрекаюсь. Слушай, идея! Приходи давай в воскресенье ко мне. У меня будет Главный с женой, ну, и прочие. Произведи впечатление.

— Костя, я ведь не артист. И характер у меня того… и искательства эти… не мастер я.

— Ну, смотри сам. Это — шанс. А сценарий я читать не буду. Все эти твои идеи мне совершенно не понравились. Но тебя расхвалю.

Конечно, надо пойти. В крайнем случае посижу молчком — этаким поленом.