Тоже уволили как смущающую грустным видом счастливое детство.

Что делать? Мыкалась то здесь, то там. Все у меня из рук валится. Пенсию не дают.

– Ты, – говорят, – еще не инвалид, а лишь кандидат в калеки, и возрастом не вышла…

Но жить-то ведь надо и воровать неохота, потому что я по совести жить хотела и не желала душу марать в разных советских злодеяниях против собственности.

Тут друг у меня завелся бескорыстный. Степан. Жена прогнала его из дому и ограбила ввиду неспособности исполнять долг супруга после работы на атомном предприятии.

Разговорились мы с ним в нарсуде, где я правды зазря искала насчет приусадебного участка, отобранного совхозом: домик я имела на совхозной территории.

Вижу, что у Степана этого глаза не как у мужика, а как у раненой собаки. И хвост существенно поджат. Разговорились и сошлись во мнении, что все мужики дрянь и жизненная подлость, а бабы еще хуже во сто крат и поехидней в подлости и предательстве. Пригласила его к себе чайку попить и настойкой угостила травяной. Полное у нас со Степой единство взглядов торжествует за столом.

– Что это, – спрашивает, – за настоечка у тебя, Лариса Ивановна, ведьмовская такая и волнительная, на ласку что-то потянуло, в крови горит огонь желанья, как до рабо ты на проклятом атоме!…

Я Степана урезонила и велела к жене возвращаться с подобными желаниями. Но он взмолился не прогонять его обратно, а поселить в доме на правах недействующего супруга. И мы будем друзьями до конца наших дней. Я согласилась. У меня ведь тоже душа отмерзла от жестокости жизни, и хотелось морального тепла.

Тут мы и наладили производство отличного самогона. Дури не гнали, а старались очистить продукцию, словно невинную детскую слезинку. Соответственно, клиентуру раздобыл Степан. Связи у него были в разных городах.

Травы мы настаивали по полгода и больше. Настойки шли и для натираний при артритах, ревматизме и радикулите, но и как внутреннее употреблялись.

Если люди от советской сивухи с красными этикетками травили внутренние органы, то наш трижды очищенный самогон здоровья прибавлял, в дурь поведения не повергал и был дешевле какой-нибудь дряни сельповской.

Деньжата у нас появились соответственно. Степан шубу кроличью мне купил. В кино ходим. Телевизор смотрим. Живем, никому не мешаем. Пенсию вдруг мне назначили в двадцать пять рубчиков. Анекдот просто. Как же, думаю, жить на такую ничтожную подачку самого справедливого в мире государства, если человек, допустим, не ворует, самогона не гонит и вообще нигде не халтурит налево? Что у них там, наверху, за представления о жизни неимущего народа, если он инвалид с дрожащими руками?

Может, в городе у нас шпион сидит, вроде Зорге или «Семнадцать мгновений весны», и доклады шлет в политбюро такого рода: у населения борода в молоке, нос в табаке, денег куры не клюют, магазины мясом дешевым завалены, есть не успевают, сберкнижки заместо туалетной бумаги используют, потому что с ней полный хронический дефицит, дело доходит до политических волнений в очередях, рекомендуем срезать городу нормы продовольствия, а пенсию установить в двадцать пять рублей, которых им и на кино хватит…

Что такое двадцать пять рублей пенсии? Издевательство и надсмехательство над социальной жизнью инвалида.

Да, признаюсь, я иногда открыто возмущалась неблагодарностью нашей партии, которая отказала мне в признании инвалидом Отечественной войны. Где у меня начали руки дрожать и нервы сдавать? В гестапо или во фронтовом публичном доме? Но это – дело прошлое. Счет теперь некому предъявлять…

Никакой водочной монополии государства мы со Степой не подрывали и не зарывались с количеством нагоняемого самогона. Закажут нам люди хорошие на свадьбу или на поминки – мы и нагоним. А как же иначе скромной, нигде не ворующей семье отпраздновать брак или широко помянуть близкого человека? Никакой зарплаты не хватит, чтобы, как говорится, на рыло пришлось по бутылке белой, а на женское лицо 0,75 красного? Тут и на закуску ничего не останется.

Вот мы и выручали людей своей скромной коммерцией, а если на опохмелку не хватало, безропотно добавляли когда литровку, когда две.

Но тут зависть взяла бывшую жену Степана, и загорелось в ней подозрение, что мы заделались тайными полюбовниками. А насчет мужской слабости от работы с атомной бомбой Степан, по ее мнению, просто симулировал от недобрых чувств к ее суровому характеру. Я жену имею в виду бывшую. По ее доносу обыскали нас внезапно и, конечно, бражку нашли, которую мы на обмыв ордена «Дружбы народов» приготовили для писателя одного неимущего и к Международному женскому дню 8 Марта.

Хочу решительно заявить, что Степан покойный был моим единственным жизненным другом, и желаю расследования его смерти в следственной тюрьме. Сердце ни с того ни с сего просто так ни у кого не разрывается.

Вы хоть и охамили всенародно сталинскую харю, но следователи у вас все те же сидят в кабинетах. Вот и меня пытал один такой, спать не давал и в глаза светом бил, чтобы призналась я в связи с какими-то антисоветчиками и что по их заданию как бы гнала самогон, спаивая рабочий класс. А под балдой он планов не выполняет и тащит нашу область позади всесоюзного соревнования.

Не вышло. Лариса Ивановна и в гестапо пытки выдержала, а в советской тюрьме и подавно плевать на них хотела. Прошу учесть мои заслуги в партизанском движении и присудить к тюремному заключению на большой срок, так как на 25 рублей пенсии жить по-человечески не имею никакой героической возможности. А если освободите, то я снова буду гнать самогон высшего сорта до окончательной потери или свободы, или жизни. Больше Ларисе Ивановне сказать вам нечего.

До свиданьица, сволочи…

ГОРЬКИЕ ПОМИНКИ

Петченко, Долгов и Руманов, будучи в нетрезвом состоянии, сорвав замок с двери сарая Олейникова, украли у него бочонок с 50 л сухого виноградного вина стоимостью 50 руб. Ими был также украден и впоследствии съеден теленок двухмесячного возраста…

Последнее слово подсудимого Петченко

Граждане судьи, я лично отказался от адвоката, потому что считаю себя грамотным и без него. На всем протяжении этого, с позволения сказать, судебного процесса на чем я строю линию своей защиты? На полностью оправдывающем наши не совсем порядочные действия факте. А именно: в том, что произошло, виновны не мы, а наша винно-водочная промышленность. Да! Только она, и никто больше.

Я еще раз настаиваю на проведении химической экспертизы мятной водки и портвейна № 37, которых мы закупили в сельпе три ящика. Почему нам отказано в экспертизе? Потому что прокурор выразился в том смысле, что в районе еще не имеется случаев смерти не только от портвешка и водки мятной, но и от настойки вишнево-горькой. Так выходит, надо сначала помереть от вредной отравы, а потом экспертизу тебе дадут?

Что-то вроде культа личности получается, когда миллион людей угробили ни за что ни про что, а потом Никита расследовал дело и выкинул Сталина из мавзолея. Убитым не стало от этого легче, говорят в народе…

Одним словом, я обвиняю советские спиртные напитки в низком качестве на грани смертельного отравления пьющих личностей. Допустим, никто в нашем районе не помер от сельповской мутной дряни. Но психического-то вреда сколько выходит от нее? Вы это подсчитывали?

Вы ведь только судить привыкли и срока влуплять. А вникли вы, почему на Новый год дружок мой Павлов Костя выбежал на сцену в клубе в чем мама родила и рычать начал? Думаете, он на советскую власть этим самым клеветал и намеки излагал в голом виде в адрес нашей внешней политики?…

Нет. В Косте человек кричал, который должен звучать гордо, а он вместо этого кориандровую пьет, которая всю гордость враз превращает в грубое скотство. Что остается делать человеку? Не убивать же министра пищевой промышленности? Вот он и выбегает на сцену и рыдает, как маленький.