— Да, Дорна.

— Во-первых, — начала она, — позвольте сделать вам еще один упрек.

— Смелее, Дорна.

— Это насчет вашей «Истории».

— И в чем же я виноват?

— Вы были довольны помощью Мораны?

— Конечно.

— Однако пытались внушить мне мысль, что предпочли бы мою помощь.

— Я был бы счастлив, если бы вы помогли мне.

— Почему?

— Чтобы работать с вами рядом!

— А разве вам не хотелось, чтобы «История» сыграла какую-то определенную роль?

— Разумеется.

— Так могла ли я помочь вам? Ведь я принадлежу к другой партии, я — ваша противница.

— Уверен, что вы не прибегли бы к нечистой игре.

— Уверены? Не знаю, но помогать бы я вам не стала… Почему вы изменили решение превратить «Историю» в воинствующий документ и смягчили тон?

— Вы хотите сказать, что она — недостаточно сильный аргумент в пользу установления торговых отношений?

— Весьма слабый! Уверена, что Морана никогда не пыталась повлиять на ваш замысел — сделать из «Истории» документ воинствующий, — но ее гораздо меньше интересовала ваша убедительность, чем красота вашего стиля. И вы прониклись тем же настроем. Кое-где в книге сохранились следы первоначального замысла, но они словно островки, полузатопленные мощным приливом. В конечном счете все, что осталось, — это сухой отчет о вашей стране, никого ни в чем не убеждающий. Я ожидала серьезных доводов в пользу развития внешней торговли.

— Вам было интересно, Дорна?

— О да, написано простым, доступным, хорошим языком — в остальном же ни то ни се. Я была разочарована.

— Жаль…

Критика Дорны была неотразима.

— Попробуйте еще раз, Джонланг, стараясь при этом быть беспристрастным.

Я хотел сказать, что покончил с подобными вещами.

— Если желаете знать, мне нравилось, что Морана помогает вам… Я никак не могла удержаться от мысли, что, встреть вы ее раньше меня, «полюбили» бы ее и она, конечно, обращалась бы с вами куда лучше…

— Вы были ко мне справедливы.

— Но она не увлеклась бы вами так, как я…

Сердце у меня замерло. Мы старательно избегали глядеть друг на друга.

— Я чувствовал, что вы увлечены мной, но никогда не предполагал, что настолько.

— Мне не хотелось бы воскрешать в вас какие-либо надежды… — сказала она, помолчав.

— Воскрешать уже нечего.

— Не будьте столь самоуверенны, — резко ответила Дорна. — Я тоже немного с этим знакома.

Я поклонился, но промолчал.

Они сидела опустив голову, очень тихо и, казалось, внимательно разглядывала свои руки, но взор скользил мимо.

Румянец медленно проступал на ее щеках. Потом она резко вскинула голову, глаза ее горели.

— Когда вы приехали весной, я знала, что вы «любите» меня… по крайней мере я думала, что это так. Я знала, что это не апия, но мне и не хотелось иных, более глубоких чувств. И еще мне было жаль вас. Ведь я ощущала себя предательницей. Однако к жалости примешивалось и еще нечто. Не ания, нет. По отношению к вам я никогда ее не чувствовала.

Она сжала руки так, что костяшки пальцев побелели…

— Ах, правда в том, что я хотела, чтобы вы пробудили во мне это чувство! А вы только и думали, как бы развлечь меня. Мне хотелось касаться вашего ясного, открытого лица, целовать ваши честные, удивленные, растерянные глаза! Мне нравилось все, что было связано с вами. И я вовсе не боялась вас, я боялась себя самой.

Помните, как мы поднимались на башню? В тот день я поняла, что никогда не смогу покинуть наш Остров. Я любила вас и Остров одинаково сильно. Вы предложили способ, как избежать разлуки с родными местами. Ваша скромность, мягкость, готовность последовать за мной, каким бы человеком я ни оказалась, лишили меня твердости… и заставили поступить именно так.

Я думала о том, как прекрасен Остров, и уже не в первый раз мне приходила в голову мысль — не могли бы вы стать одним из наших посредников и жить с нами на Острове. Ближайший живет в Эрне, это очень далеко от нас, обитателей западной части болот, и мы нередко подумывали о посреднике, который мог бы жить с нами… Как сейчас помню, вы стояли рядом, такой спокойный, влюбленный, и, казалось, догадывались о моих мыслях.

Я дала вам руку. И подумала: «Да, вот как мне следует поступить. Я не выйду за Тора…» И вдруг все стало так ясно. Вы верили мне, но вы не понимали меня. А мне не хватало веры. Я решила, что принесу вам одни лишь несчастья. И сама я не буду счастлива, вспоминая об упущенных возможностях. Я стану вашей женой лишь потому, что больше всего люблю свой дом. И обреку вас на жалкое положение — быть едва ли не приживалом у Дорнов. Вы были мне слишком дороги и слишком невинны, чтобы так обойтись с вами. Но я хотела вас, Джон, хотела, чтобы вы были моим мужчиной и чтобы вы обладали мной всегда.

Я сказала себе: «Будь я американкой, этого было бы достаточно…» И тогда я отняла свою руку и убежала. Мне хотелось как можно скорее перестать видеть вас — я боялась, что у меня не хватит выдержки и все снова запутается: мысли, чувства. Вы преследовали меня как наваждение… Если бы вы тогда попытались меня удержать — не знаю, что бы случилось. Я могла бы не выдержать и… и осталась бы с вами.

Потом я решила, что со всем покончено и надо продолжать, и вот тогда я вам солгала… Помните? Помните, как я извинялась, что заигрываю с вами? Мои слова больно задели вас, но мне было еще больнее. Так больно всегда преуменьшать пережитое! Но я решила не поддаваться чужому человеку, не дать превратить себя в американку…

И все, все это время я шла по очень тонкому льду, надеясь, что он провалится подо мной, что вы позаботитесь о нас обоих!..

Но вы не сделали этого. И я виновата лишь наполовину. Остальная часть вины — ваша!.. Пусть я ненавидела вас, но вы восхищали меня, поскольку оставались верны себе, верны природе вашей «любви». Эта «любовь» была бескорыстна и именно поэтому потерпела крах. Но и тут вас нельзя винить. Будь ваша любовь эгоистичной, она стала бы жестокой. Для меня оставался один выход: превратить вас в островитянина. Сердцем вы чувствовали, что лишены алии, которая могла бы питать анию во мне, даже если бы ваши чувства обрели гармонию. У вас была возможность. Думаю, вы отчасти догадывались об этом, но упустили ее ради меня. Вы пожертвовали собой ради меня!

Ах, бедный Джон и бедная Дорна, как мы жалки, перед нами нет открытого пути, и мы даже не можем решать, следовать ли по нему или забыть о нем, а вместо этого — такого простого! — вопроса вынуждены толковать неизвестно о чем.

Теперь, когда я узнал, что сердце ее принадлежало мне, чувство утраты стало похоже на то, что испытываешь, когда порываешь с тем, кто еще минуту назад был для тебя самым близким человеком.

— Я не знал, что был почти у цели, Дорна! Как тяжело слышать это сейчас.

— Вы обвиняете меня?

— Нет, себя!

— Но вы не изменили себе.

— Я желал вас и сам же вас потерял.

— Это не самое важное…

— Ах, Дорна! Я мог обладать вами, но теперь этого никогда не произойдет! Мне хочется умереть!.. Я хотел вас, хотел, чтобы вы были моей. Вы словно вонзили нож мне в сердце.

— Пожалуйста, прошу вас, милый, не сердитесь! Вам не должно быть больно, ведь вы уже не хотите меня, как раньше!

Образы прошлого мелькали передо мной: Дорна на «Болотной утке», засучив рукава — на кухне у Ронанов, ее обнаженное тело в воде…

— Я не знаю…

Слова ее едва доходили до меня.

— Мы близки и всегда будем близки друг другу, Джонланг, но наше желание — это всего лишь вспышка страсти, которая погубит нашу дружбу. Скажите откровенно! Вы хотели обладать моим телом. Вы не хотите этого сейчас. Вам нужно от меня что-то другое.

— Почему вы так решили, Дорна? Потому ли, что я еще не оправился от раны, а вы ждете ребенка?

— Вы сами должны ответить себе… Но вспомните — так ли вы хотели меня в последние месяцы, когда жили у Файнов, прежде чем отправиться в горы? Вспомните хорошенько. И разве что-то в вас не переменилось после разговора с братом? Ответьте честно!