— Ответьте мне только на один вопрос, — сказала Наттана, когда я развернул перед ней свое полотно во всю ширь. — Вы видели мою работу и знаете, на что я способна. А что было бы со мной, окажись я в вашей стране?

— Если бы вышли замуж?

— Положим… или если отправилась бы работать.

— Больше всего вас интересует ткачество, — ответил я не сразу. — Учитывая особенности вашего производства, не думаю, что вы нашли бы себе применение как ткачиха, разве что какое-то время спустя и при определенном везении вы могли, но все же под чьим-то руководством, заняться моделированием одежды, чтобы воплотить свои идеи, но ткать самой вам в любом случае не придется. Вы всегда нашли бы работу, потому что вы хорошая швея. Это видно по тому, как уверенно и быстро вы работаете. Но вам придется вести ограниченную, замкнутую городскую жизнь, даже, может быть, бедную, если заниматься только рукоделием. О сокращенных днях придется забыть, так же как и о постоянных прогулках, путешествиях верхом, о том, чтобы свободно выбирать, как и над чем работать. Сердце разрывается, как представлю себе вас, Наттана, в маленькой комнате, из окон которой видны одни глухие стены, снаружи доносится назойливый шум, какого здесь вы даже не можете себе представить, а вы, вы сидите за работой, полностью повинуясь чужим приказаниям и капризам!

Девушка выслушала мой до избитости правдивый рассказ, не проронив ни слова.

— Но если вы выйдете замуж, — продолжал я, — картина может измениться. Вы сможете ткать для вашей семьи, и шить одежду тоже. Вы научитесь понимать капризы моды и постигнете их смысл. Это может оказаться любопытным для вас. Вы сможете стать реформатором в области моды.

— И конечно, — сказала Наттана, — рядом будет мужчина, которого я сама выберу в мужья, и тогда дела пойдут еще лучше. Может, я и смогла бы отказаться от своей работы, своего станка…

Сердце бешено забилось у меня в груди от счастья.

— Послушайте, Наттана…

Но она знаком прервала меня и продолжала:

— Мне нравится ваша откровенность, Джонланг. Но если я брошу свое дело, мне понадобится какая-то замена. Я все думала и думала об этом. Одного лишь дела в жизни — мало.

Неожиданно она в нерешительности умолкла. Руки ее, скрещенные на коричневом лоскуте, лежавшем на коленях, дрожали. Ветер стих, и в комнате тоже стало очень тихо.

— А если бы вы нашли своего избранника, Наттана, что тогда?

— Вы хотите сказать, если бы я вышла замуж за кого-нибудь вроде вас?

— Да, Наттана, за кого-нибудь, кто вам по душе.

— То есть за вас!.. Я уже сама не знаю, что говорю. Вы вынуждаете меня… Ах, Джонланг, отпустите мои руки. Мне нужно хорошенько подумать!

Я стоял перед ней, плохо понимая, где нахожусь. Она взглянула на меня снизу вверх, все лицо ее мелко подрагивало.

— Еще рано! — сказала она наконец. — Прошу вас, выслушайте меня. Я столько раз уже думала об этом — о том, как мы поженимся и уедем к вам, в вашу страну. Случись это так, вам, я знаю, было бы хорошо, ведь для вас все знакомо и нет ничего странного в той жизни, которую бы мы вели. Неужели вы не понимаете, сколь велик соблазн для меня! Но как сложится наша жизнь — зависит и от того, что мне придется стать такой, какой я стать не могу. Такая ноша мне не по силам! Ваша жизнь заставит меня изменить моим ценностям и не позволит быть собою. Возможно, я трушу, но из-за меня наш брак может принести несчастье нам обоим, Джонланг…

Она протянула ко мне руки, но тут же отдернула их и, крепко сжав, снова положила на колени.

— Я не боюсь, Наттана. Я хочу вас, хочу, чтобы вы стали моей женой. Если и вы хотите того же, как вы можете сомневаться?

Девушка выпрямилась:

— Ответьте мне, Джонланг: вы хотите, чтобы я родила вам ребенка?

— Да, Наттана! — сказал я после паузы.

— Вы ответили не сразу! — Она заломила руки. — Впрочем, я и сама точно не знаю.

— О, как бы мне хотелось быть островитянином!

— Какая разница? Это могло что-то значить раньше, но не сейчас.

— Выходит, я не гожусь для вас!

Наттана резко встала, схватила меня за плечи:

— Не смейте так говорить! Не смейте даже думать.

Она разрыдалась, я все крепче прижимал к себе ее безвольное, обмякшее тело.

— Да! — сказала она. — Что-то не так, но это не моя и не ваша вина. Мы ничего не скрываем друг от друга, но ни вы, ни я не чувствуем ании. И в нас не может появиться это чувство при наших различиях!

Она уронила голову мне на плечо. Волосы ее терлись о мою щеку; она гладила мои руки, мои плечи, я же изо всех сил прижимал к себе ее вконец сломленное, но упругое, крепкое тело.

— Вы — самый странный из всех, кого я знаю, — прошептала она слабым, оттаявшим голосом.

Кто-то, казалось, очень издалека звал меня по имени: «Ланг! Эй, Ланг!» — и эти звуки резко вторглись в объявший нас сладостный сон мечты.

Наттана подняла голову.

— Эттера зовет вас, — сказала она удивленно.

Крик доносился с площадки:

— Вы здесь, Ланг? Дон приехал. Он хочет видеть вас.

Услышав это имя, Наттана снова схватила меня маленькими сильными руками.

— Что ему от вас нужно? — воскликнула она.

— Я сам точно знаю.

— Но вы хотите уехать, да? Да?!

— Нет, Наттана.

— Ступайте к нему, — вдруг сказала она другим тоном, слегка отталкивая меня. — Поговорите с ним, но прежде, чем решиться на что-то, подумайте. Обещайте же мне это!

— Обещаю, Наттана.

— Он не имеет права… впрочем, ступайте. Он ждет.

Стоя в центре комнаты, она глядела на меня широко раскрытыми глазами. Шитье беспорядочной кучей коричневых лоскутов валялось на полу.

Приезд Дона отрезвил меня. Он ждал в гостиной в сопровождении еще двоих мужчин и, несмотря на их внушительные размеры, был выше и мощнее, хотя по-прежнему выглядел стройным в своей тесно облегающей, длиннополой куртке.

Незнакомцы представились: Гронан, брат, и Самер, племянник.

Дон объяснил причину их появления. Метель улеглась, выпавший снег сделал возможным передвижение на лыжах там, где раньше была голая земля; еще несколько дней погода должна простоять хорошая. Не желаю ли я подняться вместе с ними на перевал и немного покататься с гор?

— Скажите, зачем я нужен вам? — спросил я. — Прежде чем отправиться, я хотел бы знать.

Ответ был краток. После того как островитяне сняли свои заставы на границе, Дон с друзьями патрулировали северные ущелья. Требовались еще люди, поскольку, похоже, немецкие дозоры не проявляли особой бдительности и весной вполне можно было ожидать набегов горских племен. Признаки подготовки к ним заметны были повсюду. Для своего отряда Дон отбирал мужчин, которых мало что удерживало дома, в чьем труде не особо нуждались. Пока опасность была невелика, но в дальнейшем могло разразиться большое несчастье. Цель данной вылазки — обучить Гронана, Самера и Ланга, если тот, конечно, согласится, навыкам скалолазания и познакомить с рельефом. Мы выступим, как только я буду готов, и за несколько часов доберемся до сторожки, где заночуем, чтобы завтра ранним утром отправиться в путь. На все вместе, полагал Дон, уйдет трое суток.

— Итак, вы согласны? — спросил он. — Три дня в горах вместе с нами?

— Согласен, — отвечал я.

— Мы выступаем, как только вы будете готовы.

Эттера внесла свечи — начинало темнеть.

— Ланг идет с нами, — сказал Дон своим высоким голосом. Эттера нахмурилась.

Я бегом поднялся наверх переодеться, сложить вещи и попрощаться с Наттаной.

Она тоже зажгла свечи, и коричневые лоскуты вновь лежали у нее на коленях. Входя, я заметил, что девушка встрепенулась и быстро сделала стежок, словно боясь, что я застану ее без дела.

— Что он хотел? — спросила она, не поднимая головы. Я повторил ей слова Дона; пальцы ее проворно сновали над шитьем, как будто новости были из разряда самых что ни на есть обыденных.