И все же, когда мы достигли наконец вершины перевала и я понял, где нахожусь, я был так горд, будто проделал восхождение в одиночку.

Длина Островного ущелья чуть меньше одиннадцати тысяч футов. Дороги здесь нет. Некоторые пользуются им летом, срезая таким образом путь из Островной провинции в Верхний Доринг, но ни одна лошадь здесь не пройдет. Только Дон пользуется перевалом зимой, предпочитая этот маршрут остальным. Для него, знающего Островной перевал как никто, путь этот имел одно значительное преимущество. Мастерство скалолаза здесь не столь необходимо; ветры в ущелье были, как правило, столь сильны, что препятствовали замерзанию снега и образованию коварного наста; к тому же дистанция распадалась на множество мелких отрезков, и, хотя склон был достаточно крутым, знающий человек мог всегда найти дорогу. Дону, я думаю, подъем напомнил длинную череду ступеней, он знал, что никто не способен повторить его маршрут, но знание это было беспристрастным и объективным, как медицинский диагноз. Ни к кому не будучи привязан особенно, он всегда был готов прийти на помощь, если чувствовал, что в ней нуждаются.

Он понимал: теперь, когда напряжение, вызванное подъемом, ослабло, а легким моим не придется вдыхать разреженный, студеный воздух, я могу утратить бдительность и оступиться при спуске. Вначале мне трудно было понять, почему мы идем так медленно, ведь вот она там, внизу, долина Доринга, всего в пяти тысячах футов под нами, а по прямой и того меньше. Раскинувшееся белым пятном озеро, почти сплошь окруженное темным кольцом лесов, казалось не больше чем в часе езды. Верхняя усадьба, со всеми своими строениями, лежала перед нами как на ладони, и там была Наттана. Я нисколько не сомневался, что увижу ее к концу дня. Очутиться рядом с Наттаной, в тепле и покое, казалось верхом блаженства.

Неожиданно мы вышли к «северной» сторожке Дона; как и «южная», она была поставлена на границе леса. Обе походили друг на друга как близнецы, с той лишь разницей, что «северная» глядела на север.

— Привал, — сказал Дон.

— Но еще рано, — возразил я, удивленный тем, что мой язык еще в состоянии произносить какие-то слова.

Дон махнул рукой в сторону запада. Солнце спускалось за край ровной, как море, долины!

Итак, наше прибытие в Верхнюю откладывалось. Разочарование обессилило меня. Не дававший покоя мальчишеский соблазн лишь подтверждал, что Дон прав и что силы мои на исходе.

Все тело ныло от усталости, и возможность расслабиться, вытянувшись на теплой койке, была как нельзя более кстати. Неужели мы и вправду одолели перевал и уже на другой стороне? Усталость пройдет. Дон сказал, что мы ступим на землю долины к завтрашнему полудню. И я увижу тебя, Наттана!

Сознание преодоленных трудностей и сладостное чувство покоя переполняли меня в эту последнюю ночь нашего путешествия с Доном. Лежа на койках, мы болтали, и сегодня Дон был разговорчивее, чем когда-либо. Он задал мне несколько любопытных вопросов насчет жизни в Америке. Не влияют ли поезда, быстроходные корабли и автомобили на восприятие человеком размеров страны? Не отнимает ли цивилизация интереса к вещам природным, естественным?.. Выслушав ответ, он мысленно взвешивал его, чтобы затем задать новый, словно доставая карточку из некоего хранящегося у него в голове каталога, где все эти вопросы упорядочение ждали своей очереди.

И хоть я и не просил его, он сам завел разговор о том, что физически я теперь достаточно окреп для подобных вылазок в горы, в отличие от того, каким был при нашей встрече в ущелье Лор. Требовалось лишь немного поднакопить опыта. Затем, как учитель, разбирающий сочинение, он подробно прокомментировал мое умение и навыки, одновременно давая советы.

Беседа наша то и дело прерывалась долгими паузами. Я уже засыпал, когда он вновь нарушил молчание.

— У вас нет семьи, — сказал он.

Я ответил, что у меня есть родители и брат с сестрой.

— Я имел в виду — нет дома, — поправился мой спутник.

— Пока нет, — ответил я, предчувствуя, что мне придется выдержать еще одну дискуссию по поводу алии.

— Вы знаете немецкий? — спросил Дон.

Я сказал, что понимаю немецкую речь и могу объясняться в бытовой ситуации.

— А может немец по ошибке принять вас за немца?

— Конечно нет!

Дон погрузился в длительное раздумье.

— Хотите поучаствовать в настоящем приключении, постоять за правое дело? — спросил он наконец.

— Не часто приходилось.

— А случалось вам быть на краю гибели?

— Ни разу.

И снова Дон надолго умолк.

— Так все же, вы не против такого приключения?

— С риском для жизни?

— Да.

— Я уже давно решил для себя, что, если на вашу страну нападут, если это только не будут мои соотечественники, я буду сражаться за нее.

— Ждите известий от меня, — сказал Дон.

Что он имел в виду? Некое опасное предприятие, в котором могло пригодиться знание немецкого? Или речь шла о чем-то вроде разведки к северу от гор?

Они высились по ту сторону долины. Верхняя усадьба Хисов располагалась почти у острогов великана Дорингклорна. За ним начинались земли горских племен — бантов. Сейчас была зима, и снег мешал им, но весною? Гарнизонов не осталось, а немцы и уж тем более не особенно стремились охранять островитянскую границу.

Похоже, Дон намекал на поджидающую нас западню. По натуре я вряд ли мог бы назвать себя искателем приключений, но слова Дона вызвали во мне странное, пугающее волнение. Найти смерть в опасном приключении — неплохое завершение жизни, когда человек счастлив сегодняшним днем, но лишен будущего. А Дон, безусловно, был личностью, следовать за которой было великим счастьем и взирать на которую нельзя было без преданного обожания.

Обрывки нашего короткого разговора то и дело звучали у меня в ушах всю ночь и на следующее утро. Ко мне могут обратиться, и я, хорошенько подумав, должен буду дать ответ, решив, достоин ли я предложения. Интересно, приходилось ли будущим авантюристам волноваться так, как волновался я? Страхи и сомнения легко могли отравить пьянящее удовольствие авантюры. Но одно то, что Дон считал меня человеком, с которым можно вместе пойти на риск, переполнило меня гордостью и — неослабевающим удивлением.

На завтрак снова была густая горячая похлебка, но на этот раз мы не спешили. Мне не терпелось уяснить смысл загадочных речей Дона, однако, надо признать, вызвать его на беседу было нелегко.

— Вчера вечером, — начал я, — вы сказали, что я могу получить от вас некое известие. Я не совсем понимаю, что именно подразумевалось, но у меня есть кое-какие догадки относительно «правого дела», которое вы имели в виду. Надеюсь, если понадоблюсь вам, вы действительно обратитесь ко мне.

Итак, я уже отчасти связал себя словом. Это было жутковато и волнующе.

— Обращусь, — отвечал Дон. — Только не слишком увлекайтесь догадками. В любом случае прежде, чем уедете от Хисов, загляните ко мне. Мой дом — ваш дом.

Я поклонился, решив впредь быть столь же сдержанным и немногословным.

Каким легкомыслием могло все это показаться! И вместе с тем — какие серьезные последствия могло иметь! Так или иначе, я скоро увижусь с Наттаной. Какое странное стечение обстоятельств!

Расстояние до леса внизу было больше, чем могло показаться, гора сужалась по мере спуска, но долина не становилась ближе. Тем не менее после долгих часов карабканья по крутым склонам, когда нередко приходилось прибегать к помощи веревки и ледоруба, мы наконец вышли к большому снежному полю. Здесь мы надели лыжи, и несколько минут стремительного, захватывающего дыхание полускольжения, полуполета — и вот оно уже позади, — белая кромка, пересекающая небосвод. Немного спустя мы оказались среди сосен, которые так хорошо прижились в долине Доринга. Крутой склон представлял некоторую опасность, но путь по нему был короче. Снег здесь лежал не такой глубокий, как по ту сторону хребта.