Эк несомненно завлекал меня работой; интересно: стали бы так уговаривать гостя в Америке? Я ответил, что обязательно приеду.
Мы прошли к дому через центр усадьбы, обогнув фруктовый сад: голые сучья и ветки острыми углами прорезали туман. И снова, как и в каждый мой первый приезд в любое островитянское имение, мы осмотрели хозяйство. В прежние дни это казалось ритуалом, и я держался молчаливо и смиренно, как то и подобает гостю; теперь, когда я стал своим, осмотр превратился в непринужденную прогулку, так что я даже не заметил, что мы «осматриваем хозяйство».
Наконец появилась и Наттана. Легкие тени залегли у нее под глазами, отчего она стала чуть похожа на Неттеру. Девушка была в том же платье, в каком когда-то принимала меня во Дворце Верхнего Доринга. Хоть я и успел сдружиться с Эком, ее я все же знал дольше и лучше всех. Я тоже еще не до конца оправился от тягот пути: чувство приятной расслабленности не проходило, ничего не хотелось делать… Самое лучшее, пожалуй, провести этот вечер на скамье перед очагом и поболтать с Наттаной о разных пустяках.
Однако после ужина нагрянула чуть не половина обитателей двух ферм: Кетлин с женой и двумя дочерьми, Толли с сестрой, Бард и его жена — Кипинг, Анор с женой, Бодвин и Ларнелы всем семейством. Все они приехали послушать о Совете и буквально засыпали вопросами Эка, Наттану и меня.
Дочь Ларнелов выступила в роли соперницы Наттаны. Она тоже ткала, и Наттана согласилась навестить ее на следующее утро, пообещав Маре, что будет шить с ней вечером. Я, по правде говоря, рассчитывал, что мы все время будем вместе, однако выходило не совсем так.
Наутро крупные снежинки закружились в воздухе, они падали медленно и редко, но сосны тут же укрылись пышными шапками снега. Тем не менее Эк, поднявшийся раньше всех, не считая Мары, уже ушел. Снова все было бело кругом — погода, не подходящая даже для починки каменных изгородей. Вместо этого я решил поработать на мельнице: какая-то физическая разрядка была необходима. К тому же и у Наттаны нашлись свои дела.
После завтрака мы вышли вместе: Наттана — к Ларнелам, я — на мельницу. Крупные кружевные снежинки усыпали плащ и капюшон девушки и медленно таяли на ткани. Я поинтересовался ее самочувствием, и она сказала, что пока не совсем пришла в себя, слишком устала и когда-нибудь она еще покажет мне, какой она ходок… Мысли ее были с братом, который верхом пробирался сейчас сквозь метель к ущелью Моров.
— Я не чувствую здешней погоды, — сказала она, — и плохо представляю, что творится сейчас там, наверху, на открытых местах. У нас таких ущелий нет. Теперь я все время буду за него неспокойна.
Идти до большака было недалеко, здесь наши пути расходились.
— Я увижу вас за ленчем? — спросил я.
— Ларнелы, наверное, попросят меня остаться. Я предупредила Мару. Этого не стоило делать?
— Что вы, что вы, я не против.
Наттана прислонилась к створке ворот.
— Если вы против… — начала она медленно, глядя на меня в упор зелеными глазами.
— Ваше время, Наттана, принадлежит вам.
— Если вам хочется, чтобы я уделяла часть его и вам, почему вы не сказали об этом?
— Да, мне хочется.
— Так можете пользоваться им.
— На сегодня вы уже со столькими договорились.
— А вам не хотелось?
— Я же сказал, что нет!
Кажется, мы начинали ссориться…
— Это правда, Джонланг? Отвечайте! Только честно!
— Наттана, — сказал я, помолчав, — вам хочется жить вместе с Марой. Вы хотите повидаться со своей приятельницей, которая тоже ткет. Единственное, чего я хочу, — это вашего внимания.
— Значит, немного внимания?
— Именно! Скажем, завтра…
— Думаю только, что буду еще слабой.
— Тогда уделите мне вторую половину дня.
— Хорошо.
— Не знаю, право, чем нам заняться.
— Поглядим, какая будет погода. А чем заниматься — все равно.
Итак — мир.
— Может, хотите взглянуть на мельницу?
— Я загляну на обратном пути.
— Утром?
— Нет, после ленча.
— Буду ждать.
Девушка свернула на тропинку к дому Ларнелов. Ее одежда, волосы были такими яркими, что рядом с ними окружающее казалось почти мрачным.
— Вы очень красивая, Наттана! — крикнул я ей вслед.
Она оглянулась, глаза ее блеснули.
— Иногда.
— Всегда!
— Ах нет! — Она рассмеялась, махнула мне рукой и пошла вдоль большака, закутавшись в плащ и оставляя на свежевыпавшем снегу цепочку темных следов.
Уровень воды в запруде почти достигал верхнего края насыпи, с которой три месяца назад с шумным плеском ныряли купальщики. По контрасту со снежинками в белесом воздухе и белыми пространствами вокруг вода казалась совсем черной. Одолевая плотину под мостом, вода всплескивала зеленой стеклянной волной и, падая, рассыпалась каскадом пены и брызг. Глухой шум этого рукотворного водопада будет постоянным музыкальным сопровождением моей утренней работы.
Я задержался на мосту. Воды прибыло, и я мог не особенно экономить ее энергию. Для начала я решил распилить и обтесать дюжину или больше жердей и столбов, которые можно будет установить при хорошей погоде, потом — просмотреть те, что я заготовил в последний раз, предварительно проверив, нет ли где трещин, — жерди оказались несколько длиннее, чем следовало.
Внутри мельницы воздух был влажный, но теплый, поэтому не было нужды разводить огонь из коры и щепок в большом очаге, находившемся в дальнем углу.
Осмотрев пилу, я нашел, что она немного заржавела. Итак, первым делом мне предстояло почистить ее. Рабочее состояние (этому я научился еще у Анора) предполагало обдуманность и тщательность всех действий, пока все твое существо не сосредоточивалось исключительно на выполняемой работе. Время шло, в помещении стало светлее: свет шел от мокрого снега, залепившего снаружи окна.
Сама мельница ничего особенного собой не представляла. Черпаковое колесо вращало главный, вытесанный из дуба вал, передававший водную энергию через деревянные шестерни, поворачивавший находящийся внутри малый вал. Внутри помещался также и маховик с разными радиусами. Вращаясь одновременно с мельничным колесом, он подсоединялся ремнями из воловьей кожи, в зависимости от выбранного радиуса, либо к механизму пилы, либо к жерновам. Само мельничное колесо приводилось в движение большим, тоже дубовым рычагом, поднимавшим заслонку, после чего водная струя попадала на колесо. Островитянские механизмы копировали своих создателей, работая так же просто, надежно и продуманно.
Перетащив внутрь бревна, я осмотрел их, обтесал и разметил на распилку. Это была нелегкая работа. Время шло к полудню, когда практически все было готово к тому, чтобы начать пилить; посчитав, что сделано довольно, я пошел домой — посидеть, поболтать полчаса с Марой перед ленчем.
Вернувшись на мельницу вскоре после ленча, я надел на маховик шкив, через холостое колесо заставлявший вращаться механизм пилы. Потом, усевшись на подымавший заслонку рычаг, я потянул его книзу. Медленно, словно нехотя, рычаг поддался, и я не без волнения и даже с некоторым страхом услышал глухой шум пущенной воды. Прошло несколько секунд, маховик повернулся — нерешительно, словно выверяя малейший свой оборот. Вращение маховика было медленным, шкив вращался быстрее, и бешено вертелось холостое колесо. Мельница наполнилась глухим деревянным стуком. Момент был волнующий. Я нажал на рычаг холостого колеса, и пила совершила такое же движение, какое делает человек, проводящий ножовкой по намеченной линии распила. Надо было следить, чтобы линия эта выдерживалась ровно по всей длине. Остановив пилу, я винтами закрепил первое бревно на салазках, двигавшихся по желобу вдоль пилы. И снова нажал на рычаг. Потом какое-то время, не спуская глаз с бревна, медленно подвигал его вперед руками — иного направляющего механизма предусмотрено не было. Если пила отклонялась от разметки, приходилось выключать ее и подправлять лежащее на салазках бревно; этого не происходило, если бревно было положено правильно и разметка совпадала с «ведущими» салазок.
