— Она всецело объясняется его мечтами, которые далеко не плохи и создали ему его собственный мир.
— Да, я так и думал, — пробормотал д'Алькасер, — Но, знаете ли, миссис Треверс, на мой взгляд, это малоутешительно. Мир грез… Это очень плохо, очень опасно. Это почти фатально, миссис Треверс!
— Почему вы так опечалены? Почему вы считаете дурным, если человек живет в мире грез?
— Потому, что мне не улыбается перспектива быть принесенным в жертву этим маврам. Я не оптимист, вроде нашего друга, мистера Треверса, — продолжал он, понизив голос и кивая головой в сторону мистера Треверса, беспомощно съежившегося в своем кресле. — Я вовсе не считаю это фарсом, и мне почему-то очень не хочется, чтобы эти великолепные варвары после напыщенных бесед перерезали мне глотку. Почему именно мне этого не хочется, не сумею вам сказать. Если хотите, можете объяснять это нелепой слабостью.
Миссис Треверс слегка подвинулась в своем кресле, подняв руки к голове, и в смутном свете фонарей д'Алькасер увидел, как волна ее сияющих волос упала и рассыпалась по ее плечам.
Она захватила ее руками, казавшимися очень белыми, и, слегка наклонив голову, начала заплетать косу.
— Вы ужасны! — сказал д'Алькасер, следя за движением ее пальцев.
— Почему? — спросила она.
— В вас есть обреченность. Вы тоже жертва грез.
— Но не мавров? — спокойно проговорила миссис Треверс, принимаясь за вторую косу.
Д'Алькасер ждал, пока она кончит. За нею ее прозрачная тень на муслине воспроизводила малейшие ее движения. Д'Алькасер стал смотреть в сторону.
— О нет, ни один варвар вас не коснется. Если дело дойдет до этого, я думаю, что «он» убьет вас собственными руками.
Прошла минута, прежде чем д'Алькасер решился взглянуть на нее. Она откинулась назад, руки ее упали на колени, и голова с заплетенными косами вдруг совершенно изменила свое выражение. В ее мечтательно опущенном лице появилось что-то средневековое, аскетическое.
Д'Алькасер ждал, затаив дыхание. Миссис Треверс не двигалась. Со своими блестящими застежками, золотыми вышивками и переливающим шелком шарфа она напоминала фигуру, сошедшую со старого портрета. Только шея ее сверкала ослепительной белизной в красноватом свете фонарей. Д'Алькасер почувствовал что-то вроде благоговейного изумления. Он уже собирался уходить, как вдруг миссис Треверс, нисколько не меняя позы, проговорила:
— Я сказала ему, что с каждым днем нам становится все труднее и труднее. Вы сами видите, что положение невозможное.
Д'Алькасер бросил быстрый взгляд на другой край клетки, где спал мистер Треверс, сжавшись в комочек и всем своим взъерошенным видом напоминая заболевшую птицу. Очертания его фигуры терялись в полумраке, и только на макушке головы блестела лысина.
— Да, — прошептал он, — это очень печально… Я понимаю ваше беспокойство, миссис Треверс, но…
— Я боюсь, — сказала она.
Он подумал несколько мгновений.
— Что же он вам ответил? — тихо спросил он.
— Он отвечал: «Терпение».
Д'Алькасер рассмеялся.
— Да, смейтесь, — взволнованно проговорила миссис Треверс.
— Я потому и смеюсь, — прошептал он. — «Терпение»! Неужели он не понимает, как ужасно ждать?
— Не знаю. Он сказал и ушел, — сказала миссис Треверс.
Миссис Треверс посмотрела на свои сложенные на коленях руки и тревожно воскликнула:
— Чем это, по-вашему, кончится, мистер д'Алькасер?
— Ага, вы, наконец, задали себе этот вопрос. Случится неизбежное. И вы, может быть, лучше всех знаете это неизбежное.
— Нет. Я до сих пор не понимаю, что он в конце концов сделает.
— Что он сделает, я сказать не могу. Но что с ним будет, — это я знаю.
— С ним, говорите вы? С ним! — воскликнула она.
— Он разобьет себе сердце, — отчетливо произнес д'Алькасер, слегка наклоняясь над ее креслом. Он сам испугался своей смелости и молча ждал, что будет.
— Croyez-vous? — протянула, наконец, миссис Треверс таким холодным и ленивым тоном, что д'Алькасер вздрогнул.
Неужели она так жестока, спрашивал себя он. Неужели она не замечает ничего и никого, кроме себя? Неужели ей неведомо самое обыкновенное сострадание? Ее, конечно, нельзя было заподозрить в глупости, но она, может быть, принадлежала к тем бессердечным женщинам ее класса, которые не считаются ни с чем, кроме своих собственных чувств. Д'Алькасер был шокирован и в то же время несколько обрадован: он, очевидно, зашел в своих догадках слишком далеко. К счастью, миссис Треверс не оскорбилась — она не была вульгарно мелочной. Эта мысль доставила д'Алькасеру удовольствие, ибо он не привык ожидать от людей многого. Но он не знал, как вести себя дальше: после его выпада и того приема, который встретила его смелость, не оставалось, по-видимому, ничего иного, как переменить разговор. Миссис Треверс сидела не шевелясь. «Я сделаю вид, будто подумал, что она заснула», — сказал себе д'Алькасер, замышляя отступление.
Он не знал, что миссис Треверс просто старалась вернуть себе самообладание. Его слова ошеломили ее. Это холодное и небрежное «croyez-vous» было последним усилием умирающей воли, и когда оно, как слабая защита, слетело с ее губ, миссис Треверс точно застыла и потеряла способность речи. «Д'Алькасер заметил, — думала она, оцепенев от волнения, — Что же он заметил еще?» Она не чувствовала ни страха, ни смущения, ничего, кроме покорности. После ошеломляющего удара наступило глубокое спокойствие. По ее телу разлилась приятная теплота. Если бы д'Алькасер мог разглядеть при этом тусклом свете ее лицо, он увидел бы, как на ее губах вспыхнула фаталистическая улыбка. Но д'Алькасер был слишком деликатен для подобного любопытства, да, кроме того, и его внимание в этот момент было отвлечено в другую сторону. Послышались тихие восклицания, на палубе «Эммы» началось какое-то движение, и даже снаружи, за бортом, как будто раздался шум.
— Странные звуки, — сказал д'Алькасер.
— Да, я слышу, — с трудом проговорила миссис Треверс.
За клеткой заскользили неясные тени, забегали босоногие малайцы, зашелестели малайские слова…
— По-видимому, причалила лодка, — проговорил д'Алькасер, внимательно прислушиваясь. — Не знаю, что бы это могло быть. В нашем положении…
— Это может значить все что угодно, — договорила миссис Треверс.
— Джафир приехал, — раздался чей-то голос на другом конце шхуны, и среди непонятных звуков настороженное ухо д'Алькасера уловило слово «сурат».
— Привезли какое-то известие, — пояснил д'Алькасер. — Они сейчас позовут капитана Лингарда. Интересно, какие грезы или какие думы они нарушат.
Д'Алькасер говорил небрежным тоном и смотрел на миссис Треверс, которая слегка изменила свое положение. И поза, и тон были так спокойны, точно они плыли на яхте, в полной безопасности.
— Вам он, конечно, все расскажет. Вы не чувствуете волнения, миссис Треверс?
— Меня просили быть терпеливой, — все так же спокойно отвечала она. — Я могу ждать. Ждать, вероятно, придется до утра.
— Сейчас еще не очень поздно, — сказал он, — Мы ведь привыкли жить без времени. Но, может быть, как раз сейчас-то и настал роковой час.
— У вас такое чувство?
— У меня такое чувство уже довольно давно. Сначала это волновало, а теперь не очень. Я воспользовался этим временем, чтобы пересмотреть всю свою жизнь.
— Да разве это возможно?
— Возможно, и я должен сказать, что это не так уж скучно. Как видите, я еще жив, но я, в сущности, покончил с жизнью и не знаю, куда себя деть. Я хотел бы сделать только одну вещь. Я хотел бы выразить вам мою благодарность за ваше дружеское расположение в прошлом, когда я так часто видал вас в Лондоне. Я всегда чувствовал, что вы брали меня таким, каков я есть. Вы были ко мне так добры, что это возвышало меня в собственных глазах. Но я боюсь наскучить вам, миссис Треверс.
— Вы еще никогда не заставляли меня скучать, по крайней мере, в прошлом. А что касается настоящего, то я прошу вас не уходить. Пожалуйста, останьтесь со мной. Ведь еще рано, и нам нечего делать вид, что мы хотим спать.
