— Не знаю, почему они обязаны умереть за меня, и не думаю, чтобы я имела право просить их о такой жертве. Впрочем, я не сомневаюсь, что бы они это сделали. А может быть, вы предпочитали бы, чтобы я окончательно поселилась на бриге? Мы были там в полной безопасности. Я настаивала на переезде сюда только для того, чтобы быть ближе к вам и принять какие — нибудь меры… Но если вы хотите, чтобы я объяснила вам свои мотивы, я, пожалуй, ничего не смогу сказать. Я просто не могла оставаться там жить целые дни без всяких известий, мучаясь всевозможными страхами… До тех пор пока мы не приехали сюда, мы даже не знали, живы ли вы и д'Алькасер. Вас ведь могли убить там же на берегу после отъезда раджи Хассима и его сестры. Или могли убить, пока везли по реке. Я хотела узнать все сразу — и уехала в чем была, ни минуты не медля.

— Да… и вы даже не подумали отложить в мешок несколько вещей для меня. Конечно… впрочем, вы были в состоянии возбуждения. Вы, может быть, смотрели на положение так трагически, что вообще считали излишним подумать о моем костюме.

— Я сделала это под впечатлением минуты и не могла поступить иначе. Верите вы мне хоть в этом?

Мистер Треверс взглянул жене в лицо; оно было ясное и с покойное. До сих пор в его голосе слышалось тупое раздражение, теперь в нем зазвучала некоторая важность.

— Нет. Я знаю по опыту, знаю наверное, что вы лишены тех чувств, которые свойственны вашему происхождению, вашему общественному положению, тому классу, к которому вы принадлежите. Это открытие было самым тяжелым разочарованием моей жизни. Я решил никогда не говорить об этом, но вы сами создали эти обстоятельства. Это отнюдь не торжественные обстоятельства. Я вовсе не смотрю на них так торжественно. Все это очень неприятно и очень унизительно. Но все это случилось. Вы никогда серьезно не интересовались моей деятельностью, которая составляет отличительную черту и ценность моей жизни. Почему в вас вдруг проснулось чувство ко мне, как к человеку, — я не понимаю.

— И потому вы меня не одобряете, — ровным голосом резюмировала миссис Треверс. — Но уверяю вас, вы вполне могли бы меня одобрить. Мои чувства были совершенно светского характера, совершенно такие же, какими бы они были на глазах у общества. Мы все же муж и жена. Что я тревожусь за вас — это только прилично. Даже человек, которого вы так не любите (между прочим, эта нелюбовь — самое сильное чувство, которое я когда-либо у вас замечала), даже он и то нашел мое поведение вполне приличным. Это были его собственные слова. Оно было настолько прилично, что он даже ничего не мог возразить против моего плана.

Мистер Треверс беспокойно заерзал на стуле.

— Мне кажется, Эдита, что если бы вы были мужчиной, вы вели бы крайне беспорядочный образ жизни. Вы были бы авантюристом — в моральном смысле слова. Я был очень огорчен, когда понял это. Вы презираете серьезную сторону жизни, презираете идеи и стремления той общественной среды, к которой вы принадлежите.

Он умолк, потому что его жена снова закинула руки за голову и не смотрела на него.

— Это совершенно очевидно, — снова начал он. — Мы жили в избранном обществе, а вы всегда относились к нему так отрицательно. Вы никогда не считали важным достижение высокого положения, личный успех. Я не припомню случая, чтобы вы сочувствовали когда-нибудь политическому или общественному успеху. Я вообще не понимаю, чего вы ожидали от жизни.

— Во всяком случае, я не ожидала от вас такой речи. А что же касается моих ожиданий вообще, то я, должно быть, была глупа.

— О нет, только не это, — серьезно возразил мистер Треверс, — Это не глупость. — Он подыскивал слово, — По-моему… это своего рода упрямство. Я предпочитал не думать об этом прискорбном различии в наших взглядах, которое, конечно, н‹ мог предвидеть, пока мы не…

Мистером Треверсом овладело какое-то торжественное смущение. Миссис Треверс, опершись головой на руку, пристально смотрела на голую стену рубки.

— Вы обвиняете меня в глубоком девическом двоедушии, in так ли? — тихо спросила она.

Горячий и неподвижный воздух комнаты был точно весь на душен тонким ароматом, исходившим от распущенных волос миссис Треверс. Мистер Треверс уклонился от прямого ответ;i на вопрос, показавшийся ему грубым и даже не совсем прилич ным.

— В то время я, вероятно, был немного выбит из колеи и не обнаружил должной проницательности и рассудительности, отвечал он. — Тогда мне не хватало критических способно стей, — признался он. Но, даже делая это признание, он не взглянул на жену и потому не заметил легкой улыбки, заиграв шей на губах миссис Треверс. Скептицизм этой улыбки был так глубок, что его нельзя было выразить ничем, кроме легчайшего намека. Поэтому миссис Треверс ничего не сказала, и мистер Треверс продолжал, как бы думая вслух:

— Конечно, ваше поведение было безупречно. Но вы соста вили себе ужасную репутацию, — вас считали надменной, насмешливой. Вы вызывали недоверие в лучших людях и никогда не были популярны.

— Я скучала, — проговорила миссис Треверс, точно припоминая и по-прежнему подпирая голову рукой.

Мистер Треверс вдруг вскочил с матросского ящика, словно укушенный осой, однако все же сохраняя до известной степени свою медлительную важность.

— Суть в том, Эдита, что вы в душе примитивны.

Миссис Треверс встала и, поправляя волосы неспешным движением рук, задумчиво проронила:

— Не вполне цивилизована.

— Не вполне дисциплинированы, — поправил мистер Треверс, подумав.

Миссис Треверс опустила руки и обернулась к мужу.

— Нет, уж во всяком случае не это, — со странной серьезностью возразила она, — Я самое дисциплинированное существо на свете. Я готова сказать, что моя дисциплинированность не останавливалась ни перед чем, кроме разве самоубийства. Но вы вряд ли меня поймете.

На лице мистера Треверса показалась легкая гримаса.

— Я и не буду пытаться вас понять, — сказал он. — Это похоже на то, что мог бы сказать варвар, ненавидящий утонченность и сдержанность более благородной жизни. У вас это звучит как намеренно дурной тон. Я вообще часто удивлялся вашим вкусам. Вы всегда любили крайние мнения, экзотические костюмы, отчаянные характеры, романтических людей — вроде д'Алькасера…

— Бедный мистер д'Алькасер… — прошептала миссис Треверс.

— Человек без всякой идеи о долге и полезности, — сердито проговорил мистер Треверс, — Почему вы его жалеете?

— Почему? Да потому, что он очутился в этом положении исключительно благодаря своей любезности. От своего путешествия с нами он не мог ждать ни политических, ни каких-либо иных выгод. Вы, вероятно, пригласили его для того, чтобы нарушить наше одиночество, которое начинало становиться вам скучным.

— Я никогда не скучаю, — объявил мистер Треверс. — Д'Алькасер, по-видимому, принял приглашение с радостью. И, кроме того, он испанец, а потому трата времени для него ничего не значит.

— Трата времени! — с негодованием повторила миссис Треверс, — За его любезность ему, может быть, придется поплатиться жизнью.

Мистер Треверс не мог скрыть своего гнева.

— Ах, я и забыл ваши нелепые страхи, — сказал он, стиснув зубы, — Д'Алькасер — испанец, и ничего больше. К этому подлому фарсу он относится совершенно равнодушно. У вырождающихся рас есть своя особая философия.

— В этом положении он проявляет большое достоинство.

— Не знаю, где тут достоинство. По-моему, это просто недостаток уважения к самому себе.

— Почему вы так думаете? Только потому, что он спокоен, вежлив и осторожен в своих суждениях? Что касается вас, Мартин, то позвольте мне вам сказать, что ваши злоключения вы сносите не очень-то хорошо.

— Я не привык к этому манерничанью, которое так любят иностранцы, и вовсе не намерен скрывать свои чувства.

— Вы просто злитесь, — сказала она.

Миссис Треверс обернулась и посмотрела мужу в лицо.

Мистер Треверс слегка тряхнул головой, как бы пропуская это слово мимо ушей.

— Я оскорблен, — заявил он.