— Среди нас был один белый человек, оставшийся с нами до конца, — начал опять Белараб, — Он верно служил нам своей силой, мужеством и мудростью. Это был великий человек. У него были великие богатства, но еще более великое сердце.

В тихом свете звезд перед Лингардом вдруг мелькнула фигура Иоргенсона — истощенного, поседевшего, занимающего пять долларов, чтобы прокормить свою старуху…

— Он походил на тебя, — продолжал Белараб. — Мы бежали на его корабле и вместе с ним прибыли сюда. Здесь была пусты ня. Лес доходил до самой воды, а роскошная трава волновалась над головами высоких людей. Телал, мой отец, умер от тоски Нас было мало, и мы все чуть не умерли здесь от трудов и печа ли. На этом самом месте. Враги не знали, куда мы исчезли. Это был берег убежища и голода…

Белараб, то повышая, то понижая голос, продолжал свою повесть. Он рассказывал, как его отчаянные сотоварищи хотели выйти в море и погибнуть, сражаясь с идущими с запада кораблями, — высокими, с большими белыми парусами, — и как он вместо этого заставлял их вести войну с колючими кустарника ми, с сорной травой, с высокими, уходившими в небо деревья ми. Лингард, облокотясь о циновку и глядя в дверь, вспоминал виденные им широкие поля, теперь мирно спящие под ясным светом звезд. Все это сделал этот его спокойный, почти невиди мый собеседник, основавший, создавший и укрепивший посе лок.

Лингардом овладело изумление. Призрачная, тихо бормотав шая фигура приобретала огромное величие и значительность и казалась воплощением какой-то стихийной силы, вечно мощной и неумирающей.

— И все-таки даже теперь жизнь моя небезопасна, и они смотрят на меня, как на врага, — грустно продолжал Белараб, — Глаза не убивают, не убивают гневные слова; и проклятия бессильны, иначе голландцы не жирели бы, сидя на нашей земле, и я бы не жил сегодня. Ты понимаешь? Ты видал людей, сражавшихся в былые времена? Они не забыли о войнах. Я дал им дома, спокойное сердце, сытое брюхо, — я один. А они исподтишка проклинают мое имя, — они не могут забыть.

Этот человек, говоривший только о войне и насилии, вдруг проявил страстную жажду мира и безопасности. Но его никто не понимал.

— Правда, некоторые из тех, которые не хотели понимать, умерли, — добавил, он и белые зубы его хищно сверкнули во тьме.

Но были еще и другие, которых он не мог убить. О, дураки! Он хотел, чтобы об этой земле и людях, живших на ней, совсем забыли, как если бы их поглотило море. Но у них не было ни разума, ни терпения. Они не могли ждать. Они распевали молитвы по пяти раз в день, но веры не имели.

— Смерть приходит ко всем. Для правоверных — она только конец страданий. Но ведь и вы, белые люди, которые сильнее нас, вы тоже умрете. И хотя рай так же велик, как земля и небо вместе, — он не для вас, не для вас!

Лингард с изумлением слушал эту речь, не издавая ни звука. Спящий телохранитель тихо храпел. После этой невольной попытки утешительной веры Белараб продолжал свою речь уже совершенно спокойно. Он объяснил, что ему нужна поддержка, нужна постоянная сила, — какой-нибудь сильный и верный союзник, который внушил бы почтение непокорным, страх невежественным и укрепил бы его правление. Он стал шарить в темноте, нащупал руку Лингарда, с силой пожал ее повыше локтя и отпустил. И Лингард понял, почему его рискованный шаг оказался столь удачным.

За оказание поддержки в виде нескольких пушек и небольшой суммы денег Белараб тут же пообещал помочь в завоевании Ваджо. Он, конечно, сможет найти людей, готовых сражаться. Он пошлет гонцов к друзьям, да и в его округе есть немало беспокойных людей, готовых на любое приключение. Он говорил об этих людях с суровым презрением и с сердитой нежностью, не то завидуя им, не то осмеивая их. Они замучили его своим безумием, своей бесшабашной храбростью, своим нетерпением, но качества эти он порицал как будто только потому, что сам был лишен их благодаря своей роковой мудрости. Люди эти будут сражаться. Когда настанет время, Лингарду стоит только кликнуть клич, и по одному его знаку они пойдут на верную смерть, — эти дураки, которые не могут ждать ни удобного случая для отмщения на земле, ни вечного возмездия в другом мире.

Белараб кончил и выпрямился во весь рост.

— Проснись! — тихо окрикнул он, наклоняясь над своим спящим спутником. Их черные тени тронулись, на миг застлали поочередно видневшийся в двери яркие звезды, и Лингард, не тронувшийся с места, остался один. Он лежал на спине, закрыв рукой глаза.

Три дня спустя он оставил поселок Белараба в тихое, безоблачно-мирное утро. Все шлюпки брига, с вооруженными матросами, вышли в лагуну, чтобы придать большую торжественность заключенному союзу. Глазеющая толпа следила за его величественным отплытием в глубоком молчании и с возрастающим чувством изумления перед тайной его появления. Лодки медленно и ровно пересекали обширную лагуну. Лингард оглянулся. Великая тишина положила руку на землю, небо и людей, на неподвижность неживой и живой природы. Хассим и Иммада, стоя рядом с вождем, подняли руки в знак последнего приветствия, и их далекий жест казался печальным, ненужным, затерянным в пространстве, словно сигнал, который выкидывают потерпевшие кораблекрушение в тщетной надежде на невозможную помощь.

Лингард уехал, вернулся, снова уехал, и каждый раз эти две фигуры, одиноко стоявшие где-нибудь на песчаной отмели, посылали ему все тот же приветственный или прощальный знак.

Каждое движение их рук как бы все сильнее скрепляло узы привязанности, соединявшие его с ними. Лингард прозаически работал, накапливал деньги для оплаты романтического пред приятия, вторгшегося в его жизнь. Деньги текли из его рук, как вода. Немалую часть из них американец переслал своему Балти морскому торговому дому, но порядочно досталось и импорта рующим фирмам в портах Дальнего Востока. Пришлось приоб рести быстрый прау, который, под командой Джафира, заходил в малопосещаемые бухты и малоизвестные реки, передавал тай ные послания, важные известия и щедрые взятки. Покупка «Эммы» также обошлась в крупную сумму.

«Эмма» представляла потрепанную, рассыпавшуюся старую шхуну, которая на склоне своих дней немало потерпела от свое го последнего хозяина — толстого белого торговца с хитрыми и жадными глазами. Этот человек впоследствии хвастался высокой ценой, которую он получил «за эту старую дрянь». «Эмма» незаметно оставила порт вместе с бригом и с тех пор исчезла навсегда. Лингард на буксире ввел ее в бухту и посадил ее на мель в том месте лагуны, которое дальше всего отстояло от по селка Белараба. В то время был сильный подъем воды; когда во да спала, старая шхуна осталась в иле, причем концы ее покоились на двух древесных стволах, а палуба немного нагнулась на бок и придавала «Эмме» вид усталого от тяжелой жизни сущест-›ва, наконец обретшего место вечного успокоения. Тут-то и нашел ее через несколько месяцев Иоргенсон, когда, вернувшись к жизни людей, он появился вместе с Лингардом в стране Убежища.

— Это лучше, чем форт на берегу, — говорил Лингард, стоя у гакаборта рядом с Иоргенсоном и глядя поверх лагуны на дома и пальмовые рощи поселка, — Все мои орудия и порох сложены тут, не правда ли, хорошая идея? Такого наводнения не повторится, может быть, долгие годы, а при теперешнем ее положении они могут добраться до нее только с кормы, да и то по одной доске в ряд. По-моему, вы будете здесь в полной безопасности. Вы можете защищаться против целой флотилии лодок. Поджечь ее нелегко. А лес напротив лучше всякой стены. Ну, как вы думаете?

Иоргенсон хрюкнул в знак согласия. Он смотрел на пустую, запущенную палубу, на оголенные мачты, на мертвое тело полуразрушенного маленького судна, которому не суждено больше видеть моря. Мрачная тень леса падала на него, словно саван; прибрежные кусты шуршали ветвями об его остов, а над обломками брошенного брашпиля тихо покачивались сережки крошечных коричневых цветов.

На старую шхуну переселились соратники Хассима, и Иоргенсон, оставшийся на ней, целыми днями расхаживал от носа к корме, молчаливый и бдительный. В поселке его встретили с изумлением, уважением и боязнью. Белараб часто навещал его.