— Бедняга, — пробормотал Лингард, глубоко тронутый трагичностью этого беспримерного поступка, — Должно быть, ничего больше не оставалось?

— Я не мог допустить, чтобы она сгнила в каком-нибудь голландском порту, — мрачно сказал Иоргенсон, — Вы слышали когда-нибудь историю с Доусоном?

— Что-то слышал. Впрочем, как следует не помню, — пробормотал Лингард, у которого мурашки пробежали по спине, когда он представил себе свой собственный бриг, медленно гниющий в каком-нибудь голландском порту, — Он ведь, кажется, умер? — рассеянно спросил он, раздумывая тем временем, хватило ли бы у него мужества поджечь бриг в случае крайности.

— Зарезался на берегу у форта Роттердам, — отвечал Иоргенсон.

В лунном свете, то и дело затемнявшемся облаками, худая фигура его колебалась и казалась сотканной из тумана.

— Да. Он нарушил какие-то там правила, а когда его задержали, стал грозить лейтенанту «Кометы» исками об убытках и судебным преследованием. — «Конечно, — отвечал негодяй. — Здесь юрисдикция Макассарского округа, и я поведу вашу шхуну туда». А потом, как только они стали подходить к рейду, он на буксире подвел ее к подводным скалам северной стороны. — Трах! Когда она до половины наполнилась водой, он снимает шляпу и отвешивает Доусону поклон. «Вот берег, — говорит он, — можете туда отправиться и начинать судебное преследование, господин англичанин».

Иоргенсон поднял свою длинную руку и погрозил кулаком месяцу, сейчас же спрятавшемуся за облака.

— Все погибло. Бедняга Доусон несколько месяцев шлялся по улицам босой и в лохмотьях. Потом он как-то выпросил нож у одной сострадательной души, взглянул в последний раз на за тонувшую шхуну и…

— Я не вмешиваюсь в дела голландцев, — нетерпеливо перс бил его Лингард. — Мне надо только, чтобы Хассим получил об ратно то, что ему принадлежит.

— А может быть, голландцы хотят, чтобы было именно так, как сейчас, — возразил Иоргенсон. — Во всяком случае, это игра рискованная. Бросьте ее!

— Послушайте, — сказал Лингард. — Я взял этих людей, когда они были при последнем издыхании. Это что-нибудь да значит. Я не должен был бы вмешиваться, и через несколько часов всс было бы кончено. А раз я вмешался, значит, я что-то имел в виду, — все равно, понимал я это или нет. Я, в сущности, тогда же решил помочь им, хотя сам этого еще не знал. Отлично. Теперь я подтверждаю свое решение и делаю это сознательно. Если спасаешь людей от смерти, — берешь на себя участие в их жизни. По крайней мере, я так на это смотрю.

Иоргенсон покачал головой.

— Глупости, — воскликнул он, но сейчас же дрожащим от любопытства голосом тихо спросил: — Где вы их оставили?

— У Белараба, — едва слышно отвечал Лингард. — Вы его знали когда-то.

— Да, я знал его и его отца, — возбужденным тоном заговорил Иоргенсон. — Кого я только не знал! Я знал Сентота, когда он был королем южного яванского побережья и когда голландцы предложили за его голову такую цену, которая равнялась целому состоянию. Он два раза ночевал на «Дикой Розе», когда ему пришлось туго. Я знал его, всех его вождей, мулл, воинов, старика регента, который в конце концов смалодушествовал и перешел к голландцам. Я знал… — Иоргенсон запнулся, точно слова не шли у него из горла, замолчал и вздохнул. — Отец Белараба убежал со мной, — начал он более спокойным тоном, — и присоединился к падрисам на Суматре. Он стал великим вождем. Белараб был тогда юношей. Вот это было времечко! Я ездил вдоль побережья и смеялся над крейсерами. Я видел все битвы в стране батгаков, видел, как бежали голландцы. Я был при взятии Сингаля и спасся бегством. Я был тот самый белый, который давал советы мананкабским вождям. В то время обо мне много писали в голландских газетах. Говорили, что я француз, перешедший в магометанство…

Иоргенсон крепко выругался и, упав на железные перила и задыхаясь, стал изливать проклятия по адресу газет.

— Ну, так вот, дело теперь в руках у Белараба, — спокойно сказал Лингард. — На Берегу Убежища он играет главную роль. Конечно, есть и другие. Он разослал гонцов на север и на юг набирать людей.

#9632; i — Словом, все дьяволы спущены с цепи, — проговорил Иоргенсон. — Вы это начали и теперь глядите в оба. Глядите в оба!

— Насколько я могу судить, все должно пойти хорошо, — заметил Лингард. — Они все знают, что им нужно делать. Они у меня в руках. Вы не считаете Белараба ненадежным?

; — Я не видел его пятнадцать лет. Но дело в том, что вся затея ненадежная, — проворчал Иоргенсон.

— Но я же вам говорю, что я все рассчитал, и промаха быть не может. Было бы лучше, если бы у меня был там белый, который присматривал бы за тем, как идут дела. Там много припасов и оружия, и Белараб, несомненно, не будет протестовать, если за ним будут наблюдать. Вы нуждаетесь в чем-нибудь? — прибавил Лингард, опуская руку в карман.

; — Нет, дома у меня довольно еды, — коротко отвечал Иоргенсон. — Но лучше бросьте эту затею, — с оживлением заговорил он. — Лучше уж сразу броситься в море. Посмотрите на меня. Я выехал из дома восемнадцатилетним мальчиком и могу говорить по-английски, по-голландски, на каждом жаргоне этих островов… Я помню такие вещи, что у вас на голове волосы встали бы дыбом… Но свой родной язык я забыл. Я торговал, сражался, никогда не нарушал слова ни с белыми, ни с туземцами. А посмотрите на меня. Если бы не моя старуха, я умер бы в канаве десять лет тому назад. Всё и все оставили меня — молодость, деньги, сила, надежда, даже сон. А она жила с этим обломком!

— Ну что ж, это хорошо рекомендует ее, да отчасти и вас, — одобряюще сказал Лингард.

Иоргенсон покачал головой.

— Это-то и есть самое худшее, — медленно и внятно произнес он. — Это конец. Я пришел к ним с другого края земли, они взяли меня — и смотрите, что они из меня сделали.

— Откуда вы родом? — спросил Лингард.

— Из Тромзё, — простонал Иоргенсон. — Мне уж более никогда не увидеть снега, — с рыданием добавил он, закрыв лицо руками.

Лингард молча смотрел на него.

— А почему бы вам не поехать со мной? — произнес он. — Я уже вам говорил, что мне нужен…

; — Нет, уж если хотите сломать себе башку, ломайте без меня, — сердито огрызнулся Иоргенсон. — Я старый бездельник, но все же вам не удастся запутать меня в их чертовы дела. У них все по-своему…

— Дело не может не удаться. Я рассчитал каждый шаг и принял меры против всяких случайностей. Я ведь не дурак.

— Нет, вы дурак! Покойной ночи.

— Прощайте! — спокойно отвечал Лингард.

Он пошел на свою лодку, а Иоргенсон отправился вверх по набережной. И когда Лингард был уже далеко от берега, до нет издали донесся голос:

— Бросьте это!

— Я ухожу перед рассветом, — крикнул он в ответ и взошел на бриг.

Когда, после бессонной ночи, Лингард вышел на палубу h i каюты, было еще темно. По палубе разгуливала какая-то тощая фигура.

— Я пришел, — хрипло сказал Иоргенсон. — Там ли умирать, здесь ли — все равно. Но если я там умру, помните, что моей старухе надо есть.

Лингард был один из тех немногих людей, которым удалось ви деть Иоргенсонову старуху. У нее было коричневое сморщенное лицо со спутанными космами седых волос и несколькими облом ками зубов. Законным браком она сочеталась с ним лишь недан но, по настояниям энергичного молодого миссионера из Букит Тимах. Какова была ее наружность в те давние времена, когда Иоргенсон купил ее за триста долларов и несколько ружей, никто бы не мог угадать. Все, что осталось у нее от молодости, была пара глаз, ясных и печальных, которые в часы одиночества неподвижно глядели в прошлое этих двух жизней. Когда Иоргенсон был поблизости, она с беспокойным упорством следила за каждым его движением. А теперь, под саронгом, накинутым на ее седые волосы, из ее глаз капали невидимые слезы и тело ее, прикорнув в темном углу хижины, медленно качалось взад и вперед.

— Об этом не беспокойтесь, — сказал Лингард, пожимая руку Иоргенсону, — Она ни в чем не будет нуждаться. Единственное, чего я от вас хочу, это чтобы вы последили за Беларабом в мое отсутствие. Я должен сделать еще один рейс, и тогда мы можем приступить к делу. Я предусмотрел все мелочи, поверьте мне.