— Да нет, просто… везет мне нынче на боцманов!

Беглецы остановились на ночлег там же, в меблированных комнатах на втором этаже портовой корчмы «Ржавый якорь» — выигранных денег как раз хватало на пару ночей. Хватило бы и больше, но — по совету Рамона Кареды — Мартин Пташка благоразумно проиграл большую часть своего выигрыша своим внезапно вернувшимся оппонентам. И правильно сделал — иначе б этот ненастный дождливый вечер вряд ли б закончился столь тихо и благостно.

Громов и Аньеза спали на большой кровати, остальные рядом, на полу, не обращая внимания на богатырский храп Деревенщины Гонсало Санчеса — и проснулись лишь утром от колокольного звона.

— В церкви Святого Михаила благовестят! — пояснил заглянувший в каморку слуга — расторопный веснушчатый малый. — Хозяин спрашивает: что уважаемые господа постояльцы желают на завтрак?

«Господа постояльцы» возжелали на завтрак яичницу с ветчиной и краюху хлеба — причем и то и другое — с доставкой в номер, Громову не очень-то хотелось обсуждать свои дальнейшие планы в присутствии посторонних ушей. Тем более — приходилось говорить по-испански, что вызвало бы явное недоброжелательство и большие подозрения в лояльности славной королеве Анне.

Слуга принес яичницу на большой сковородке — одной на всех, не забыл и про хлеб, и вино, больше напоминавшее забористую ягодную бражку, чем, собственно, и являлось.

— Вот все наши деньги, — сунув руку в карман кафтана, Андрей высыпал на стол все оставшееся серебро — не так и много. — Рамон, Гонсало — пойдете со мною на рынок, купим одежду — самую простую, дешевую. А ты тем временем, — молодой человек посмотрел на Мартина, — спросишь у хозяина ножницы да обстрижешь Аньезу покороче, так, чтоб совсем походила на мальчика. А мы еще ей купим шляпу и жилет.

— Снова стричь? — в непритворном ужасе ахнула девчонка. — Но… вы же меня и так уже обкорнали дальше некуда. Страх какой!

— Ничего, — усмехнулся Рамон. — Волосы не голова — отрастут. А девчонка в нашей компании будет выглядеть слишком уж подозрительно.

— Уж потерпи, солнышко! — улыбнулся Андрей.

Деревенщина Гонсало же ничего не сказал, лишь ласково погладил Аньезу по голове своей огромной ручищей — утешил.

— Все сделаем, — заверил Мартин. — А ножницы я внизу видел — на гвозде висят.

— А можно еще помыться? — Аньеза смущенно махнула ресницами. — А то я пахну, как… Таз только и спросить да кувшин с водою.

Хмыкнув, лейтенант снова посмотрел на мальчишку:

— Спросишь, Мартин?

— Конечно! Спрошу!

— Ну вот и славненько.

Быстро собравшись, Громов, Рамон и Гонсало Деревенщина справились у рыжего слуги о дороге к рынку, вышли из корчмы и, повернув налево, зашагали по главной городской набережной, называемой Бэттери и застроенной симпатичными трех и четырехэтажными домами, своими узкими фасадами чем-то напомнившими Громову знаменитую стокгольмскую площадь Сторторгет. Здесь же, кое-где, среди пальм, виднелись котлованы и недостроенные остовы зданий, у которых копошились рабочие с тачками и мастерками.

— Кирпичи новые, — присмотревшись, недовольно буркнул Рамон. — Видать, есть тут уже мастерская… и даже не одна.

Мартин постриг Аньезу довольно быстро и старался, чтоб вышло покрасивее — все ж таки девчонка, понятно. И все равно приходилось утешать, даже поцеловать пару раз — юноша был бы готов и к гораздо большему количеству поцелуев, да только Аньеза пока ничего лишнего своему юному поклоннику не позволяла — весьма строгих нравов была, хотя и не стеснялась при Мартине мыться, даже командовала, когда воду лить.

Жилистый седобородый старик с морщинистым лицом — хозяин «Ржавого якоря», усевшись за небольшим столом в глубине зала, как раз прикидывал возможные доходы, считая на искусно выточенных из яшмы четках, когда сверху спустился рыжий слуга с ножницами, кувшином и тазом… да так неудачно спустился, что выронил таз, и тот — медный! — со звоном прикатился к хозяйским ногам.

— Ты что там спотыкаешься, дурень? — корчемщик недовольно поднял глаза, маленькие и слегка косые. — Совсем обленился? Давно затрещин не получал? Сейчас получишь. А ну-ка, иди сюда! Вот тебе, вот!

— Господи-и-ин… — уклоняясь от града обрушившихся ударов — а кулаки у хозяина таверны были крепкие, — заканючил слуга. — Я просто хотел доложить… сказать хотел…

— Интересно, что же?

— Ай! Просто эти… ай, ай!

— Да говори же, бездельник!

— Я постоял под дверью, как вы велели…

— Ну? — хозяин наконец отпустил бедолагу, требовательно на него воззрившись. — И что?

— Я думал сначала — они содомиты, — быстро заговорил рыжий. — Ну те двое парней — они, как остались одни — целовались!

— Хо!

— А потом один разделся, и я увидал — он девка! Точно девка, ага!

Трактирщик безразлично повел плечом:

— И что с того, дурень?

— А еще — они говорили про меж собой на каком-то непонятном языке… Думаю, что это — испанский! Певучий такой, раскатистый…

— Так-так… — озадаченно протянул хозяин таверны. — А тебе не послышалось, дурачина?

— Да что я, не знаю, как испанцы говорят?

— Ладно, не канючь! Лучше еще за ними посмотри, послушай… А там видно будет. В конце концов, стражников позвать — бежать недалече.

— Ваша правда, ваша правда, мой господин.

Аньеза и впрямь стала походить на мальчика, о чем ей не преминул сообщить Мартин, тут же об этом и пожалевший: девушка неожиданно покраснела, а в уголках ее больших глаз заблестели слезы:

— Значит — мальчик, говоришь? Так?

— Н-ну…

— А я-то тебе верила! Считала своим другом… и даже больше того… А ты…

— Но Аньеза, милая, я просто хотел сказать — здорово, что все получилось… Нет, в самом деле — теперь тебя никто не узнает, и это…

— Молчи! — несколько успокоившись, девчонка погрозила пальцем и вдруг, еще более покраснев, повесила голову.

— Что?! — вскричал Мартин. — Что еще-то?

— Меня видели голой… нагой…

— Ха! — юноша осторожно взял Аньезу за плечи и заглянул в глаза. — Да, я видел тебя без одежды… Первый раз — когда мы вместе купались, ты сама захотела, кстати… потому что очень красивая… второй раз…

— Помолчи, не о тебе сейчас речь, — вскочив на ноги, девушка подбежала к двери. — Видишь? Чуть-чуть приоткрыта! А я закрывала плотно. Наверное, это тот рыжий слуга… ох, у него такой взгляд нехороший! Недаром про рыжих всегда говорят плохое.

— Ну милая Аньеза… — Мартин не знал, что и сказать. — Подумаешь, подглядывал… ты же красивая, вот он и…

— Не в этом дело, — напряженно поджала губы девчонка. — Он мог слышать, как мы с тобой разговариваем — между прочим, по-каталонски, который для англичан звучит, как кастильский. То есть мы с тобой говорили по-испански… в английском городе!

Глянув в окно, юноша почесал затылок:

— А, вон ты о чем. Думаю, надо про все рассказать сеньору Андреасу!

— Обязательно расскажем! Но до этого… и самим надо тут за всем последить. Эти корчемщики… те еще типы.

Покусав губу, Аньеза выставила вперед левую ногу и приказным тоном промолвила:

— Сделаем так: ты будешь сидеть у окна и запоминать, кто пришел, кто вышел… А я, как появятся посетители, спущусь вниз, посижу и послушаю разговоры.

— Ой, милая… А давай, ты посидишь здесь, а я спущусь и послушаю. Поверь, так будет лучше!

Стенли Фогерти, племянник боцмана Смоллетта, оказался высоким и худым молодым человеком с грустным взглядом наивных голубых глаз и красным, как у закоренелого алкоголика, носом, уныло повисшим почти до самой верхней губы. Перетянутый широкими белыми ремнями мундир — красный кафтан с белыми отворотами и пристегнутыми полами — сидел на нем примерно так же, как беговое седло на старой ослице. Впрочем, несмотря на флегматичную внешность, Стен оказался парнем сметливым и явно благоволившим к своему дядюшке-боцману.