Что ж, может быть, со временем, где-то в конце 1942 — начале 1943 года, централизация действительно стала уже недостатком. Но возьму на себя смелость утверждать, что поначалу она представлялась весьма целесообразной, во всяком случае, в тех условиях, какие сложились у нас на Севере. Во-первых, подводные лодки в первые месяцы войны были, по сути, единственным средством борьбы с врагом на его арктических коммуникациях и их деятельность в связи с этим приобретала общефлотское значение. Во-вторых, североморские подводники вступили в войну в условиях, когда еще явно недостаточно были отработаны вопросы взаимодействия с другими силами флота, по существу, отсутствовала разведка в интересах подводных лодок. Решение этих проблем в любом случае было бы невозможно без постоянного, повседневного участия комфлота.

Ну а что касается умаления роли комбрига и штаба бригады, могу с чистой совестью сказать: мы его не ощущали. Наоборот, нам тогда казалось, что А. Г. Головко, вплотную занимаясь управлением подводными лодками в море, придает огромное значение подводным силам. И это было действительно так. Ни о каком недоверии, лишении самостоятельности не было и речи. Я не помню случая, чтобы какое-нибудь важное решение относительно возвращения лодки в базу или смены ею боевой позиции принималось без моего участия и чтобы какое-либо мое предложение по этим вопросам оставалось без внимания. На ФКП бригады, так же как и да командном пункте флота, на картах тщательно фиксировалась обстановка, которая складывалась на вражеских коммуникациях. Командиры лодок направляли донесения о своей боевой деятельности в два адреса — в штаб флота и штаб бригады.

Помнится даже такой случай. Как-то одна из подводных лодок сообщила об успешной атаке вражеского судна. Бригадные связисты это сообщение приняли, а на флотском узле связи по каким-то причинам пропустили. Получилось так: я в курсе дела, а А. Г. Головко нет. Командующий вызвал к себе начальника флотского узла связи и весьма строго поинтересовался: почему так случилось? Тот в расстроенных чувствах вдруг заявляет:

— Пусть флаг-связист бригады Болонкин закрывает радиовахту. Нечего нас подсиживать.

Редко можно было видеть Арсения Григорьевича в таком гневе, какой вызвали эти слова:

— Откуда такая психология? — возмущался он. — Это просто никуда не годится! Поймите: важно не то, как вы меж собой поделите славу, а то, как обеспечиваются интересы дела.

Да, интересы дела, трудного, боевого нашего дела, — вот что в первую очередь волновало командующего. На это он неустанно нацеливал работников штаба флота, командиров и начальников штабов соединений и частей. У нас у всех, в конце концов, была одна общая забота — ковать победу над врагом, искать наилучшие пути к боевым успехам, искать новое в тактике, в использовании оружия.

К началу октября 1941 года нового, поучительного было накоплено уже немало. Стоило взглянуть на карту боевых действий — и сразу бросалось в глаза, как много изменилось за прошедшие месяцы. Прежде всего исчезли две позиции, которые поначалу обслуживались подводниками, — у горла Белого моря и на подступах к Кольскому заливу. Эти своего рода подводные дозоры, как мы убедились, мало что давали. Фашистским кораблям, делавшим попытки прорваться к нашему побережью, более эффективно противодействовали авиация и надводные корабли. Подводные же лодки за все время несения дозорной службы так никого и не обнаружили. По моей настоятельной просьбе командующий флотом принял решение впредь не отрывать подводников на выполнение задач по охране своих баз. Теперь все подводные силы были брошены на решение главной задачи — на борьбу с морскими перевозками врага.

Изменились и сами позиции. Раньше они напоминали клетки. Командир не имел права вывести лодку за пределы тесного квадрата, отведенного ему для ведения действий в море. Теперь размеры позиций по единодушному предложению специалистов штаба флота и бригады были существенно увеличены. Разграничительные линии в прибрежной части, где и проходила транспортная артерия врага, отменялись. Командиры лодок получили значительную свободу действий, в том числе право выходить в процессе атаки за пределы позиций. Это означало, по сути, переход к новому методу использования подводных лодок — методу крейсерства, в связи с чем, как мы ожидали, эффективность поиска кораблей и судов противника должна была возрасти.

Важным новшеством являлось и введение жестко установленных коридоров, по которым лодки выходили на позиции и возвращались в базу. Раньше штабу флота и штабу бригады при планировании очередного выхода приходилось каждый раз определять новый коридор. Это вело к путанице, которая могла обернуться тяжелыми последствиями. Был даже случай, когда из-за ошибочного определения маршрута возвращения для «Д-3» ее чуть было не атаковала своя же подводная лодка. Только благодаря счастливой случайности все закончилось благополучно.

После этого, однако, мы всерьез задумались над тем, как решить проблему безопасного выхода лодок на позиции и возвращения в базу. Для каждой позиции установили основной и резервный коридоры. Начальник подводного отдела штаба флота Вячеслав Петрович Карпунин — один из главных и деятельных авторов этого нововведения — предложил каждый из них наречь именем какой-нибудь русской реки. Вот и появились на картах северного морского театра неожиданные надписи: «Ока», «Дон», «Енисей»… Волгарю И. А. Колышкину теперь приходилось иногда возвращаться из похода по «Волге», украинца С. И. Коваленко вел к родному дому «Днепр», ленинградца В. Г. Старикова — «Нева»…

О роли В. П. Карпунина во всех наших поисках и новшествах необходимо сказать особо. Это один из самых авторитетных и опытных подводников Северного флота. До войны Вячеслав Петрович служил на разных лодках в должностях штурмана, помощника, некоторое время командовал первенцем отечественного подводного кораблестроения — подводной лодкой «Д-1» («Декабрист»), был командиром дивизиона подводных лодок. В 1939 году Карпунин убыл на учебу в Военно-морскую академию, по окончании которой вновь вернулся на Север, теперь уже на штабную работу — на должность начальника подводного отдела штаба флота. Здесь ж раскрылся в полной мере его талант — талант аналитика, исследователя.

В. П. Карпунин постоянно бывал на ФКП бригады, присутствовал практически на всех разборах. В ходе их он чутко подмечал такие частности, детали, которые порой проходили мимо внимания специалистов штаба бригады. И не только подмечал, но и умел глубоко обобщить, проанализировать, сделать какой-то важный вывод.

Особенно памятна история, связанная с переходом североморских подводников на новый метод торпедной стрельбы — залповую стрельбу с временным интервалом. До этого на флоте существовала довольно жесткая установка — стрелять, как правило, одиночными торпедами. Считалось так: торпеда — оружие дорогое (выстрел одной торпедой обходился примерно в сто раз дороже выстрела из артиллерийского орудия крупного калибра), а стало быть, торпеды следовало экономить. Все это подкреплялось соответствующими расчетами, вроде бы убедительно показывавшими, что прицельный одиночный торпедный выстрел — наиболее эффективный способ торпедной стрельбы.

Но в том-то и дело, что производились все эти расчеты исходя из учебных, полигонных условий. Когда командиры-подводники стреляли по кораблю-мишени, размеры которого хорошо знали заранее, с помощью специального дальномерного устройства легко было определить дистанцию до цели, другие элементы ее движения. Но совсем иначе обстояло дело теперь, при фактическом единоборстве с врагом. Выходит подводная лодка в море, встречает транспорт противника… Размеры его приходится оценивать на глаз, приблизительно. Курс, скорость хода, дистанцию до цели, осадку ее определить с необходимой точностью весьма непросто. А значит, неизбежными будут погрешности, и во многих случаях попасть во вражеский корабль или в транспорт одной торпедой можно лишь разве что случайно.

«Экономия» торпед на практике оборачивалась лишь бесполезной тратой их. С каждым новым походом становилось все яснее: надо отказываться от такого способа стрельб. Но что же тогда брать на вооружение? Как стрелять?