«Меня зовут Белый Рог, мне пятнадцать лет, и я Ткач иллюзий. Это лучше, чем быть Наблюдателем, поскольку люди не любят, когда им заглядывают в головы. А я могу выдумывать разные штуки, и тогда мне не скучно. Тот маг, который проверял меня, а потом дал эту книгу и шарф, сказал, что теперь наверняка исполнилась моя заветная мечта. Но это неправда. Потому что больше всего мне хочется пасти овец на пастбищах моего отца. Я так и сказал тому человеку Круга, а он рассмеялся. Не догадался, что я имел в виду. Если б я стал пастухом, это означало бы, что я могу ходить и бегать, и у меня настоящие ноги, а не эти тонкие прутики. Но уж если я не могу стать пастухом, придется быть магом. Все-таки хоть какое-то занятие».

Камушек удивленно поднял брови. Белый Рог явно не любил писать и не ценил этой способности. Многие знаки оказались выписаны неумело. Кое-где страницы были сплошь усеяны черными квадратиками — похоже на то, что владелец хроники, сделав ошибку, старательно и ровненько замазывал идеограмму, а потом рядом писал ее правильно. Камушек призадумался. Пятнадцать лет… почти столько же, сколько ему сейчас. Каков он был, его ровесник, а теперь уже давно умерший мужчина? Камушек снова обратил взгляд к запискам. Малоразговорчивый? Наверное, очень старательный и обстоятельный. Нудный? Камушек никак не мог представить себе невыразительного, тусклого и пресного Ткача иллюзий. Правда, лично он до сих пор успел познакомиться только с двумя Ткачами иллюзий. Себя он, ясное дело, занудой не считал, а что касается Ветра-на-Вершине, то к нему подходило множество определений, но среди них уж точно не нашлось бы места для «занудного».

Скользя глазами по скудным записям, парнишка познавал историю экзамена Белого Рога, а потом отчаянной обороны Козьего холма. Многое он додумывал, читал между строк, поскольку сам Рог писал сухо, точно стыдясь своего героизма. Так вот как это было… Камушек почувствовал себя слегка обескураженным. Никаких атак, никакого тебе большого города с тысячами солдат на стенах, ни сотен убитых врагов. Не было никакого великого и кровавого зрелища из тех, что так охотно творит совместными усилиями народное воображение. Зато была деревянная крошечная крепость и двое испуганных мальчишек. И сжимающее горло обещание: «Я тебя никогда не оставлю». Камушек даже всхлипнул, широко открывая глаза. Он разогнул сгорбленную над книгой спину и пальцами расчесал взлохмаченные волосы. Этот рассказ из первых рук, хоть и весьма скупо написанный, произвел на него большее впечатление, чем патетическое повествование, вышедшее из-под пера какого-нибудь хрониста, страдающего слишком разросшимся воображением. Ночной Певец глянул на товарища с любопытством.

«Интересная книга?»

«И даже очень. Пойду ноги разомну», — ответил Камушек вставая.

Он и в самом деле почувствовал, что должен малость подвигаться. Слишком много мыслей сразу клубилось у него в голове. Стены библиотеки были густо увешаны портретами прославленных магов. Камушек и раньше разглядывал их, поэтому знал, куда ему следует направиться. С портрета на него смотрел мужчина средних лет, с обычным, не слишком интересным лицом. Он казался недовольным, может, даже рассерженным и утомленным от долгого позирования, хотя портретист наверняка постарался сгладить его черты и придать лицу более приятное выражение.

«Ты не хотел тут находиться, — подумал Ткач иллюзий, оценивающе прищурив глаза и склонив голову набок и внимательно рассматривая портрет. — Не нравился тебе Замок Ладони, зато очень дорог был твой дом на холмах и труд козьего пастуха на лугах. Все-таки ты был очень любопытным человеком. Необычным».

Камушек вернулся к своей книге в укромный закуток у забрызганного дождем окна. Белый Рог не употреблял цветистых выражений. Писал он просто, четко и определенно, а иногда стиль его становился даже грубоватым. Войну он описывал не как славный, героический поход отважных воинов, но как грязную работу — одни ее делали ради прибыли или влияния и власти, другие (такие, как он сам) — из любви к своей земле и семье. Но все равно война всегда означала одно и то же: она приносила трупы, кровь, страдания и страх. Рог принимал участие в завоевании северных земель, которые потом вошли в состав Ленгорхии. В качестве воина дружины, состоявшей из Бродяжников и Наблюдателей, он помогал брать город Тоум, который позднее переименовали в Ленению и сделали столицей нового королевства. Вместе с войском тогдашнего короля Белый Рог был в Перстне и стал там свидетелем подписания трактата со старшинами четырех хайгонских племен. Война принесла ему славу и богатство, которые он, похоже, не слишком ценил. Особенно славу. Свои заслуги Белый Рог описывал исключительно скупо, точно делал это только из чувства долга, поскольку закон Круга обязывал его вести хронику. Даже встрече с самим Скалой Молний посвятил только очень короткую запись. История Белого Рога довольно резко обрывалась, у нее не было никакого заключения, и сама она занимала всего половину объема книги, а ведь другие маги умудрялись за время своей карьеры заполнить две книги, а то и больше — если были деятельны и к тому же довольно болтливы.

Приятной неожиданностью оказался для Камушка обнаруженный в хронике вклеенный небольшой кусочек пергамента, на котором неизвестный рисовальщик тушью набросал портрет молодого мужчины и паренька, сидящего рядом. У мужчины были невероятно широкие плечи и мощная шея. Прямые черные волосы падали ему на лоб, закрывали уши. Камушек узнал в нем изображение молодого Белого Рога, чье лицо еще не было изборождено морщинами, которые прокладывает время. А рядом нарисован был юноша, очень похожий на легендарного Ткача иллюзий, но слишком взрослый, чтобы быть его сыном. Неужели это и есть его брат, Козленок, о котором рассказывалось в дневнике? Камушек перевернул листок пергамента в поиске имени художника, надписи, хоть чего-нибудь, способного разрешить его сомнения. И на следующей странице прочитал то, что было дописано уже чужой рукой:

«Белый Рог принял во владение поместье Развилистая Котловина на Холмах Иллюзии, которое было разорено во время второй кампании Эйминери. Отстроенное домовладение служило ему приютом до самой смерти, когда эти земли, согласно последней воле магистра Иллюзии, перешли к его племяннику Корню — сыну Анаджилии от отца Козленка, с Холмов Иллюзии».

Вот, значит, как сложилась судьба Белого Рога. В конце концов, он добился своего — жил так, как хотел, и там, где хотел. В окружении семьи и друзей, не вмешиваясь в дела большого света.

Камушек задумался. У Белого Рога, безусловно, было гораздо меньше честолюбия, чем таланта. И его талант оказался в каком-то смысле потерян для мира. Но, с другой стороны, разве кто-то имел право его осуждать? То, что он мог — он отдал своему повелителю и соотечественникам, а то, что его мечты не шли дальше спокойной жизни в глухой провинции… У Белого Рога и так жизнь была не слишком легкой. Каждый день ему приходилось бороться с ограничениями его искалеченного тела. Но он ни на что не жаловался. Читая между строк, Камушек понимал, как много гордости и достоинства крылось в этом человеке. Молодому Ткачу казалось, что он полюбил бы Белого Рога, если б Судьба позволила им встретиться.

«А чего, собственно, я хочу добиться в жизни?» — спросил он сам себя, закончив книгу.

«Лазурь — это власть, богатство… Только подумай сначала, очень прошу тебя, ты на самом деле хочешь именно этого?» — вспомнил Камушек давний вопрос Соленого.

Белый Рог знал, чего он хочет. А чего хочет он, Камушек? Удобной жизни в Замке? Легкого исполнения всех желаний? А чего ждал от него Круг взамен своих милостей? Верности, благодарности и повиновения? Наверняка всего этого сразу, с особым упором на повиновении. Камушка охватило неясное предчувствие, что его личные интересы отнюдь не обязаны во всем совпадать с интересами Круга.

Ночной Певец совершенно непозволительным образом лазил по полкам, стремясь добраться до самых высоких и самых интересных (равно как и самых пыльных) фолиантов. За лестницей ему идти не хотелось. Она была тяжелой, а кроме того, с ней пришлось бы промаршировать мимо дежурного Черепахи, который наверняка тут же стал бы приставать с расспросами: а зачем? а почему? Кто знает, для каких темных и гнусных дел могла бы послужить библиотечная стремянка, если б попала в лапы столь невменяемого чудовища, как Ночной Певец, разве же нет?