— Я позову доктора!

— Нет, нет! Пройдет! Дай-ка мне пузырь со льдом.

Он пошел в ванную за пузырем, потом на кухню — взять лед. Ночное путешествие казалось ему страшноватым, но, разбивая кусок льда кухонным ножом, похожим на кинжал, он чувствовал себя спокойным, уверенным, храбрым, и прежняя ласка звучала в его голосе, когда он, кладя пузырь со льдом на живот Майры, бормотал:

— Ну вот, ну вот, теперь все в порядке!

Он лег в постель, но уснуть не мог. Снова он услышал, как стонет жена. Он вскочил, побежал к ней, заботливо спросил:

— Все еще болит, дружок?

— Да, схватывает, никак заснуть не могу.

Голос у нее был совсем слабый. Он знал, как она боится докторов, их диагнозов, и, ничего не говоря, на цыпочках спустился вниз, позвонил доктору Эрлу Паттену и стал ждать его, дрожа от холода и пытаясь читать расплывавшиеся перед глазами строчки какого-то журнала, пока не подъехала машина доктора.

Доктор был моложав и профессионально бодр. Он вошел с таким видом, будто стоял солнечный летний день.

— Что, Джордж, маленькие неприятности, а? Как она сейчас? — сказал он деловито, с подчеркнутой, чем-то раздражающей веселостью, швыряя пальто на кресло и грея ладони у радиатора. Он сразу взял все в свои руки. Бэббит почувствовал себя лишним и незначительным, идя за доктором в спальню, и когда Верона заглянула в дверь, испуганно спрашивая: «Что случилось, папа? Что такое?» — ей ответил не отец, а доктор, весело бросивший: «А, немножко живот схватило!»

Осмотрев миссис Бэббит, доктор с игривым задором сказал:

— Что, побаливает? Сейчас я вам дам снотворного, и к утру вы поправитесь. Я сразу после завтрака заеду!

Но, спустившись к Бэббиту, ожидавшему внизу, доктор вздохнул:

— Не нравится мне ее живот. Прощупывается какое-то напряжение, очевидно, ткани воспалены. Скажите, ей не удаляли аппендикс? Угу. Впрочем, беспокоиться нечего. Утром я приеду пораньше, а пока что пусть отдыхает. Я ей сделал укол. Спокойной ночи.

И тут черный страх навалился на Бэббита.

Все его обиды, все душевные трагедии, которые он так бурно переживал, сразу показались ничтожными и нелепыми перед лицом вечных и непреодолимых реальностей, обычных, житейских реальностей — перед болезнью, угрозой смерти, долгим ночным бдением и нерасторжимыми, прочными узами совместной жизни. Он тихо вошел к жене. И пока она лежала в жарком забытьи под действием морфия, он сидел на краю кровати, держа ее руку, и впервые за много недель ее рука доверчиво покоилась в его руке.

Потом, завернувшись в купальный халат и в бело-розовую покрышку от диванчика, нелепый, весь обмякший, он опустился в кресло. В полусвете спальня казалась таинственной, занавеси походили на притаившихся разбойников, туалет — на замок с башнями. Пахло косметикой, свежим бельем, сном. Он засыпал и просыпался, засыпал и просыпался без конца. Он слышал, как она вздыхает и ворочается во сне. Ему хотелось как-то решительно и быстро ей помочь, но мысли расплывались, он снова засыпал, чувствуя, как ломит все кости. Ночь тянулась бесконечно. Когда рассвело и как будто дежурить было уже незачем, он крепко уснул, но рассердился, когда его застала врасплох Верона: она разбудила его, взволнованно спрашивая:

— Что с ней, папа? Что с мамой?

Майра уже не спала, в утреннем свете ее лицо казалось бледным и безжизненным, но теперь он уже не сравнивал ее с Танис, для него она была не просто женщина, которую можно противопоставлять другим женщинам, — она была его собственным я, и если он осуждал ее или бранил, то это было все равно что осуждать и бранить самого себя, пристрастно, без снисхождения, но не надеясь — да, в сущности, и не желая — посягнуть на неизменную сущность брака.

Он опять заговорил с Вероной отечески властным тоном. Он успокоил Тинку, которая, как и полагалось в трудную минуту жизни, захныкала. Он велел подать завтрак пораньше, хотел было просмотреть газету и показался себе героическим и стойким человеком, отказавшись от этого удовольствия. Но до приезда доктора Паттена он провел несколько томительных и отнюдь не героических часов.

— Не вижу особых перемен, — сказал Паттен. — Я вернусь часов в одиннадцать и, если не возражаете, приведу на консилиум еще одну мировую знаменитость, вроде меня, чтобы действовать наверняка. А вам, Джордж, тут делать нечего. Пусть Верона меняет лед — его мы, пожалуй, оставим, а вы бегите-ка к себе в контору, нечего тут стоять с таким видом, будто больны вы, а не она. Ох уж эти мне мужья! Нервы хуже, чем у женщин! Непременно во все вмешиваются, да еще с умирающим видом, когда их женам нездоровится! Выпейте-ка чашку крепкого кофе и ступайте!

От его насмешек все стало значительно проще. Бэббит поехал в контору, попытался продиктовать кое-какие письма, позвонить по телефону, но прежде чем ему ответили, забыл, кому звонит. В четверть одиннадцатого он уехал домой. Выбравшись из центра, он погнал машину, и лицо его было похоже на трагическую маску.

Жена встретила его удивленно:

— Почему ты вернулся, милый? Мне гораздо лучше. Я и Вероне велела бежать на работу. Ну не безобразие ли с моей стороны так заболеть!

Он знал, что ей хочется утешений, и она обрадовалась, когда он стал ее утешать. Им было удивительно хорошо, когда вдруг подъехала машина доктора Паттена. Бэббит выглянул в окно. Он перепугался. Из машины Паттена вышел торопливый человек с лохматой черной шевелюрой и лихо закрученными усами — сам доктор А.-И.Диллинг, знаменитый хирург. Стараясь скрыть испуг от жены, Бэббит побежал вниз.

Доктор Паттен говорил с нарочитой небрежностью:

— Не хочу пугать вас, старина, но я решил, что будет неплохо показать ее доктору Диллингу.

Он сделал жест в сторону Диллинга, словно подчеркивая его ученость.

Диллинг кивнул отрывисто и небрежно и поднялся наверх. В мучительной тревоге Бэббит шагал по гостиной. Кроме родов, в его семье никогда не случалось никаких событий, требующих врачебного вмешательства, и для него хирургия была одновременно и чудом, и самой грозной напастью. Но когда Диллинг и Паттен спустились к нему, он понял, что все в порядке, и ему хотелось расхохотаться, так походили они на бородатых лекарей из оперетты, — оба потирали руки, оба делали нелепо глубокомысленные лица.

Первым заговорил доктор Диллинг:

— Мне очень жаль, дружище, но у нее острый приступ аппендицита, нужна операция. Конечно, ваше дело — решать, но никаких сомнений тут быть не может.

Бэббит не сразу сообразил, как это серьезно.

— Ну что ж, — забормотал он, — денька через два-три, может быть, мы ее и уговорим. Надо бы вызвать Теда из университета, вдруг что-нибудь случится.

— Нет! — отрезал доктор Диллинг. — Если пс хотите, чтоб начался перитонит, надо оперировать немедленно. Я настаиваю. Дайте согласие, я немедленно вызову карету из больницы святой Марии, и через сорок минут ваша жена будет на столе.

— Я… я… Конечно, вам лучше знать. Но слушайте, как же я за две секунды соберу ее вещи и все такое? Это же невозможно! И она так ослабела, так нервничает!

— Положите в сумку гребенку и зубную щетку — больше ей на первых порах ничего не понадобится, — сказал доктор Диллинг и пошел к телефону.

Бэббит в отчаянии бросился наверх. Он выслал испуганную Тинку из комнаты. Потом весело сказал жене:

— Знаешь, старушка, доктор говорит, что нам надо сделать пустячную операцию, и все пройдет. Минутное дело, куда легче родов! Сразу выздоровеешь!

Она сжала его руку так, что пальцы занемели. Покорно, как перепуганный ребенок, сказала:

— Боюсь, боюсь засыпать под наркозом… одна. — Глаза у нее стали совсем детские, умоляющие и растерянные. — Ты побудешь со мной? Милый, тебе не надо возвращаться в контору? Можешь поехать со мной в больницу? И вечером, если все будет благополучно, ты приедешь, правда? Тебе сегодня никуда не надо идти?

Он упал на колени у ее кровати. Слабой рукой она перебирала его волосы, а он, плача, целовал ее рукав и клялся:

— Дружочек мой дорогой, я люблю тебя больше всех на свете! Замучился тут с делами и со всякой чушью, но теперь все позади, я опять с тобой!