— А он? — кивнув в сторону Сергея, спросил Таров.

— Сергей-то? Ну, это специалист экстра-класса, высшая категория. Воспитанник армии. Парень одаренный, дисциплинированный, собранный, эфир читает как по нотам. Он и нащупал-то «Шмеля».

Пока Таров с Линовым были заняты разговором, Сергей настроил рацию и вошел в контакт с Центром. Он бойко отстучал подготовленное Линовым сообщение («Находимся близ Козельска. Задержались из-за сильных заносов. Едва пробились. В остальном все нормально») и перешел на прием. Центр ответил только одной фразой. Сергей записал ее, выключил рацию и подошел к Линову.

— Вот, Павел Иванович, — буркнул он и передал Линову блокнот, где была запись.

— Хорошо, Сережа, присаживайся, — весело отозвался Линов, — сейчас посмотрим, чем нас обрадовали. Вот тебе и на... — А затем, обращаясь к Тарову, громко, чтобы мог слышать и Сергей, прочитал: — «Объект розыска «Шмель» сегодня в эфире обнаружен не был».

— Выходит, твой «крестник» почувствовал, что мы едем к нему в гости, или, может, его кто-либо спугнул и он уже сматывает удочки? Как, по-твоему?

— Трудно сказать, Павел Иванович, — ответил Сергей, пожимая плечами, — всякое может быть...

— А не прохлопали ли его наши? — не унимался Линов.

— Да нет, Павел Иванович, это исключено, — возразил Сергей. — Там сегодня дежурит Юра Макаров, так что пропуска быть не могло. Почерк работы «Шмеля» он знает отлично.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Линов и тут же, открыв дверцу автобуса, крикнул: — Эй, спорщики! Хватит резвиться, по коням!

Николай и дядя Саша, возбужденные и запыхавшиеся от разминки, с мальчишеской проворностью ворвались в автобус и уселись на свои места.

Когда автобус тронулся, Линов, обращаясь к водителю, наставительно сказал:

— Давай, дядя Саша, жми на полную железку, надо затемно добраться до места.

— Понятно, товарищ начальник, будет полный вперед, — откликнулся Драчунов и, подавшись вперед, прибавил газа.

Вскоре показался и Козельск. По обеим сторонам шоссе, рассекавшего город пополам, словно прилепившись к нему, тянулись одноэтажные и двухэтажные дома, ряды которых то и дело зияли дырами от выгоревших и разрушенных строений. Над городом пронеслась военная гроза, причинившая ему серьезные разрушения. На улице было довольно много людей, встречались штатские и военные, мужчины и женщины, старики и дети. Чувствовалось, что жизнь в городе возрождается.

Спустя несколько минут, оставив позади утопавшие в снегу последние домики, автобус выехал за городскую черту и взял курс на Сухиничи.

В Сухиничи прибыли поздно вечером, когда город уже погрузился в темноту. Около шлагбаума при въезде в город стоял военный патруль. Таров показал документы и расспросил, как найти комендатуру. Она оказалась в центре, на главной площади. Несмотря на поздний час, там толпилось довольно много народу. Таров протиснулся к коменданту, предъявил ему командировочное предписание и попросил помочь с ночлегом. Порывшись в бумагах, комендант наконец назвал адрес домика, который, по его данным, был еще свободным, и выдал Тарову разрешение занять его. Этот домик из двух небольших комнат стоял в узком переулке на южной окраине города меж двух таких же домов, один из которых почти полностью выгорел. На пепелище торчала лишь печь с узкой длинной трубой, устремленной в ночное небо, которое время от времени освещалось вспышками ракет. В нескольких километрах от города проходила линия фронта.

Таров и Линов начали перетаскивать из автобуса все, что нельзя было оставить на улице, а Николай, Сергей и дядя Саша приступили к заготовке дров на развалинах соседского дома, где валялось десятка полтора уцелевших бревен. Спустя час-полтора в печке уже весело потрескивали сухие сосновые поленья, охваченные со всех сторон проворными струйками огня: дохнуло тем особым, свойственным только русской печке теплом, которое таит в себе великую успокоительную силу, радующую душу и сердце человека в суровую зимнюю пору.

Ощущая эту блаженную теплоту и глядя на игру огня, Таров невольно задумался. Вспомнил свои детские годы, то далекое, неповторимое время, когда в глухой деревушке, затерявшейся в занесенных снегом лесах на границе Карелии и Архангельской области, мать сажала его по утрам греться около пылающей печки, а сама, бойко орудуя сковородой, пекла овсяные блины. Таров перевел взгляд на чугунок, возле которого хлопотал дядя Саша, готовя суп из свиной тушенки, пахнувшей пряностями, и память невольно воскресила то, как мать каждое утро вытаскивала ухватом из печки и ставила на стол большой глиняный горшок с горячей разваристой картошкой в мундире — основной пищей семьи.

Размышления Тарова прервал Николай, который, склонившись в почтительной позе с перекинутым через левую руку полотенцем, торжественно и громко провозгласил:

— Прошу! Кушать подано!

Повторять не пришлось. Все моментально сели за стол и с жадностью принялись за еду. Уговаривать пришлось лишь хозяйку, но и она в конце концов присела к краешку стола и с удовольствием выпила три чашечки душистого сладкого чая с двумя ломтиками белого хлеба. От сала и супа с тушенкой хозяйка отказалась.

С рассветом противник начал артиллерийский обстрел города, особенно южной его части, где были сосредоточены войсковые соединения Красной Армии, и один снаряд разорвался в переулке недалеко от дома. Раздался оглушительный взрыв, домик будто подпрыгнул, в двух оконных рамах, несмотря на ставни, лопнули стекла. Все мгновенно очутились на ногах, даже хозяйка слезла с печки и, перекрестившись, произнесла:

— Ой, господи, спаси и помилуй!

— А что, мамаша, часто вас так будят гитлеровские петушки?

— Да, почитай, кажинный день, чтоб им подохнуть, окаянным, — ответила хозяйка и ушла на кухню.

В близлежащих кварталах раздалось еще несколько взрывов, но затем все стихло. Дядя Саша и Николай занялись хозяйственными делами — затопили печку, поставили самовар и принялись готовить завтрак.

После завтрака Таров направился в особый отдел 16-й армии с тем, чтобы договориться о совместных действиях с особистами, а Линов, Николай и Сергей стали готовиться к организации контроля за сеансом связи «Шмеля».

День выдался на редкость хороший: безоблачное голубое небо, яркое солнце, ослепительный снег, безветрие, бодрящий морозец. Дышалось легко и свободно.

Город, освобожденный две недели тому назад, почти не пострадал. Все указывало на то, что бегство немцев было поспешным.

Близость фронта чувствовалась на каждом шагу. На центральной площади дымилась походная кухня, вокруг толпились бойцы с котелками в руках, неподалеку стояла замаскированная брезентом автоматическая зенитная установка, управляемая женским боевым расчетом. Девушки в форме артиллеристов о чем-то весело разговаривали с двумя пехотинцами, подошедшими к зенитке.

По улицам, оставляя за собой клубящиеся струйки выхлопных газов и громыхая на колдобинах, проходили военные грузовики, специальные и легковые машины; изредка, оглушая рокотом, проносились мотоциклисты. Гражданского населения почти не было видно, встречались главным образом военные. Многие из них были в белых маскировочных халатах, накинутых на полушубки.

Начальника особого отдела на месте не оказалось. Принявший Тарова дежурный сообщил, что он в штабе дивизии, но, вероятно, скоро должен приехать.

К счастью, ждать пришлось недолго.

Таров доложил об инструкциях относительно розыска вражеской агентурной радиоточки и координации действий оперативной группы с особистами.

После обсуждения всех деталей Таров сказал, что, вероятно, следует обо всем этом поставить в известность командование армии. Полковник кивнул в знак согласия и, сняв телефонную трубку, тотчас же связался с адъютантом командарма Рокоссовского, попросил его доложить о представителе Центра, у которого имеется срочная информация. Адъютант попросил подождать у телефона и через несколько минут передал приказ прибыть в штаб вместе с представителем Центра.