— Ну и правильно сделал, — успокоил его с веселой улыбкой Горожанин. — Таким образом начальник контрразведки белых полковник Астраханцев укрепил ваше положение. Сейчас вы для них честнее папы римского. Товарищ Клаусен мне все доложил. А какую информацию передавать Астраханцеву, мы с вами продумаем. Нас будет интересовать агентура, которую белые оставляют после отступления.

— Вы считаете, Валерий Михайлович...

— Уверен. Так вот — эта агентура нас и будет интересовать прежде всего.

— Но это не по профилю... Ведь...

— Знаю. Однако придется постараться. Уверен, что главком и особенно присные его не уйдут, не хлопнув дверью.  А надеясь вернуться, оставят целые группы: резидентов, агентов, диверсантов, террористов и прочую сволочь...

Тут вошел начальник Донецкой дороги, разговор перешел на другое.

В феврале, вскоре после изгнания деникинцев, состоялось первое легальное собрание комсомольцев Николаева. Большой зал в помещении Страхового общества был полон. А перед зданием на улице толпились сочувствующие, так называли тогда молодежь, еще не вступившую в комсомол, но помыслами и делами бывшую вместе с комсомолом.

Первым выступил Федор Гроза.

— Товарищи! Я много говорить не буду. Времени мало. А дел у нас по горло. Вы все были вчера на митинге, когда на заводе «Наваль» выступил представитель политотдела сорок первой красной дивизии, освободившей наш город. Товарищ точно и ясно охарактеризовал политическое положение. Мировой капитализм хотел задушить нашу революцию. Но ничего у него не вышло. Провалилась австро-германская авантюра, лопнул второй поход Антанты. Этой Антанте, как сказал Владимир Ильич Ленин на седьмой Всероссийской конференции РКП(б), придется скорее убрать свои войска из России и с Украины.

Власть Советов настолько окрепла, что никакие контрреволюционные банды — внутренние и международные — нам не страшны. Наш рабочий класс с мозолистыми руками добьется полной победы. В третий раз устанавливаем мы в городе Советскую нашу власть — и теперь уже навечно!

Но в наследство нам остались разруха, голод, тиф. Не сложила оружия внутренняя контрреволюция. Поэтому всюду нужна наша помощь, помощь комсомольцев, сочувствующих. И на этом фронте мы победим!

После здравицы в честь Красной Армии и партии коммунистов в зале прокатилось мощное «ура!».

Потом выступила Лиза Мураховская. Она недавно перенесла сыпняк, была подстрижена под машинку и выглядела очень бледной, изможденной. Громко говорить она не могла. Все напряженно прислушивались к ее слабому голосу.

— Теперь, ребята, о комсомольских делах. Первое. Мы должны провести перерегистрацию и открыть запись в комсомол для сочувствующих. Прежде всего, из рабочей молодежи. Во-вторых, имеется постановление губревкома об организации власти на местах и борьбе с контрреволюцией. Уже есть требование из губчека о направлении туда трех комсомольцев. Военком просит комсомольцев для организации охраны нашей границы. Губпродком ходатайствует о выделении пятерых. Нужна молодежь для работы в губнаробразе, политпросвете, профсовете, а главное, на селе. Будем решать, кто куда пойдет.

Из зала послышались голоса:

— А в Красную Армию? На фронт!

— И про фронт не забудем. Не беспокойтесь, — ответила Лиза. — Начнем с ЧК. Говори, Матвей, кого ты наметил.

Бойченко считался среди своих ребят старым чекистом. Они знали, что еще весной 1919 года председатель ЧК Абашидзе направил Матвея на задание, правда, не знали точно на какое, но Бойченко почти на год исчез из города. Значит, дело было нешуточное. Знали ребята и другое: в марте 1918 года Матвей сражался на баррикадах против германцев, а в октябре того же восемнадцатого, еще при оккупантах, одним из первых вступил в комсомол.

— Председатель губчека товарищ Буров требует трех наших ребят. И чтобы среди них одна была комсомолка, грамотная и умела печатать на машинке.

На лицах девушек, сидящих в зале, Матвей увидел разочарование. Девушки не задумываясь пошли бы в огонь и в воду, они умели стрелять и перевязывать раны, были среди них и грамотны», но чтоб еще и на машинке печатать... Редко кто из ник и машинку -то видел.

— Я предлагаю послать на работу в ЧК Костю Решетняка из Слободки... Сашку Трояна и Валю Пройду.

— Сашку?! — раздался на весь зал удивленный голос. — Не годится!  Он близорукий! Слепой! Ничего без очков не видит!

— На контру я не слепой! Контру я насквозь вижу! И вообще ты, Пашка, заткнись! — бросил Троян в сторону сомневающегося Пашки. — Не ты, Пашка, для меня судья.

— Я уверен, что Сашка Троян оправдает доверие товарищей, — громко сказал Бойченко.

— А кто эта Валя? — спросила Матвея Мураховская. — Я такой не помню.

— Валька... Валя Пройда, — оказал Матвей, — она сочувствующая.

— Но в заявке ясно сказано: направить комсомольцев, — недовольно заметила Мураховская.

— Так мы сегодня примем в комсомол, — сказал Матвей. — Она же сочувствующая. И листовки  помогала расклеивать при Слащеве. И на машинке умеет печатать. Эй, хлопцы, позовите, там, на улице, Валю, — крикнул Бойченко.

К столу президиума подошла хрупкая девушка лет шестнадцати в накрахмаленной белой блузке из мадаполама и юбке из мешковины, выкрашенной луковичной шелухой словно под цвет ее огненно-рыжих волос. И лицо ее было усеяно крупными рыжими веснушками. Она уставилась на Мураховскую широко раскрытыми светло-карими глазами.

— Что ты вытаращилась на меня, Валя? — несколько смутилась Мураховская. — Ты сочувствующая? Хочешь в комсомол? Происхожденья ты какого?

— Какое там происхождение! Видишь — барышня, белоручка! И такую в ЧК? — раздался беспокойный голос из зала.

Резко повернувшись, Валя огрызнулась:

— Сам ты — «барышня»! — А потом, потупившись, ответила Мураховской: — Отец мой от тифа умер. Работал он на «Рассуде». Он большевиком был. Товарищи его, коммунисты, подтвердить могут. Брат, он старше меня, сейчас служит на финской границе. А мама-портниха. Перешивает людям разное старье. Я ей помогаю.

— Ты листовки расклеивала?

— Расклеивала не я. Я только их клейстером мазала. А клейстер мама варила.

Лиза Мураховская, все еще улыбаясь, сказала:

— Ну, тогда пиши заявление. Да, а где и когда ты на машинке научилась печатать?

— Мой брат чинил кому-то. А когда сделал, оказалось, что ее хозяин уехал. Машинка у нас осталась. Вот  я и  научилась.

— Хорошо печатаешь?

Валя засмущалась, махнула рукой:

— Где там... Но могу.

— Клопов давить! — опять послышался голос беспокойного парня из зала.

— Клопов?! А четыре странички за час не хочешь? — снова отпарировала Валя.

— Жаль тебя отпускать, — сказала Лиза. — Нам самим такая девушка нужна. Но требование есть требование... Вот напишешь, Валя, заявление, а в конце собрания мы и решим вопрос о приеме в комсомол.

И, конечно же, Валю Пройду приняли. Прямо с собрания ребята во главе с Бойченко отправились в ЧК.

Ответственный дежурный — Яков Каминский с удовлетворением остановил свой взгляд на Косте Решетняке, одетом в кавалерийскую шинель и буденовку, а вид Сашки Трояна — сутулого, очкастого, с патлами, торчащими из-под кепки, восторга у него не вызвал. На Валю он взглянул мельком, и в глазах его можно было ясно прочитать: «Барышня, как барышня...».

Почесав затылок, Яков Каминский на правах старшего товарища заметил Матвею негромко:

— М-да... А ты хорошо знаешь этих хлопцев? Работа у нас, сам знаешь, опасная. Тут и смелость нужна и чтоб язык за зубами Ты предупредил их?

— Конечно. Хлопцы — что надо. В восемнадцатом оба были в рабочих дружинах, били германцев вместе со взрослыми. — Матвей отвечал Каминскому громко, чтоб ребята слышали.

— Чего-то он такой нежный? — не унимался Каминский, указывая на Сашку. — Вроде бы хлипкий интеллигент. Учти, нам крепкие ребята нужны.

Сашка нахмурился, — сколько можно тыкать человека интеллигентом?! Но ответил сдержанно: — Я болел испанкой. Вот отойду скоро, поправлюсь. А что до интеллигента, так я, товарищ Каминский, три года в аптекарском складе пятиведерные бутыли таскал, да ящики.