Угрюмый на хуторе Водопой в час дня вышел из дома вместе с хозяином дома, лабазником. Потом хозяин вернулся и стал заниматься уборкой двора. Угрюмый направился пешком к городской больнице, а затем сел в трамвай и поехал к Варваровскому мосту. Наблюдение за ним и Пашковой продолжается. «Глухой» фармацевт сегодня из своей квартиры не выходил.

— Отлично. Все идет нормально, — сказал Горожанин. — Вы, товарищ Троян, всю ночь не спали, поешьте и отдыхайте.

— Валерий Михайлович, я уже обедал. Разрешите пойти к ребятам. Спать сейчас неохота.

— Бойченко и Решетняк уже отсыпаются. И Валю мы сегодня отпустили домой. Придется спать и вам. Учтите, утром у вас уйма работы по связям «глухого» фармацевта.

Вечером к Горожанину привели на допрос Дахно. Как и прежде, он испуганно оглядывался по сторонам, теребил в руках мятую шляпу.

— Садитесь, Дахно, — предложил Горожанин. — Кого вы здесь ищете? Чего это вы все оглядываетесь?

— Я думал, гражданин начальник, здесь уже трибунал, — ответил Дахно, присаживаясь на краешек стула.

— С трибуналом рановато, кое-что надо еще уточнить. Скажите, Дахно, вы все сказали?

— Все, гражданин начальник. Вот Христом богом клянусь, как на исповеди всю душу выложил. Ничего не утаил.

— Постойте, — остановил Горожанин. — Я буду вам задавать вопросы, а вы постарайтесь все вспомнить. Все до мелочи. Прошлый раз вы давали показания, что по рекомендации контрразведки Слащева первой пришла к вам на базу оптовой торговли аптекарскими товарами Благоволина, а через некоторое время появился этот «глухой» Красков. Он вам говорил, что знаком с Благоволиной?

— Нет, не говорил.

— А как они встретились у вас на базе? Как старые знакомые?

— Мне кажется, они раньше не были знакомы. Когда я представлял Аполлона Васильевича своим служащим, он галантно поклонился Варваре Игнатьевне, назвал себя и поцеловал ей ручку.

— А после этого они встречались? Разговаривали?

— Нет, не замечал. Только по утрам он подходил к ней, здоровался, а в конце дня прощался, как и со всеми.

— Может, вы еще что-то замечали в их отношениях? Может, Красков с особым уважением относился к Варваре Игнатьевне? Может, она ему нравилась?

— Нет. Не замечал. Вот только когда он здоровался с Варварой Игнатьевной, при мне, по крайней мере, Аполлон Васильевич всегда был спокоен, а Варвара Игнатьевна очень смущалась и отводила глаза в сторону, стараясь не глядеть на него. Она всегда была грустная. Я как-то спросил, почему у нее такая печаль в глазах, она ответила, что давно нет писем из Вознесенска и не знает, живы ли родные. Можете допросить ее, она вам все подтвердит...

— Нет никакой необходимости. Вы ответьте на такой вопрос. В тот день, когда с требованием из санчасти 41-й стрелковой дивизии приезжал за медикаментами красноармеец, Варвара Игнатьевна оставалась на работе? Ведь она отпускала медикаменты?

— Конечно. Она должна была оформить отпуск спирта и медикаментов.

— Ну и как, оформила?

— Нет, конечно! Когда Аполлон Васильевич забрал обратно требования, он велел отпустить ее домой. Она очень растерялась, сложила книги и ушла.

— Почему она растерялась?

— Не знаю. Она часто проводит по учетным книгам данные уже после отпуска медикаментов, когда я передаю ей документы.

— Она видела, как вы вернули требование Аполлону Васильевичу?

— Да.

— И видела, как грузился спирт и медикаменты без документов?

— Видела.

— Вы не заметили, красноармеец, который приезжал, поздоровался с ней?

— Да. Он сказал: «бонжур мадам» и все время ей улыбался. Варвара Игнатьевна интересная женщина, а этот красноармеец, видно, человек интеллигентный. Мне кажется, накануне я его видел в штатском. Он совершенно не был похож на красноармейца. Но не ручаюсь... Может, только показалось...

— Расскажите подробнее.

— Накануне этого дня я в обеденный перерыв вышел на улицу подышать воздухом, и присел на скамейку под акацией. Смотрю, в другом конце квартала прогуливается Аполлон Васильевич с каким-то человеком в штатском. Потом Аполлон Васильевич свернул на Адмиралтейскую, а человек этот медленно прошел мимо, внимательно меня разглядывая.

— Опишите его наружность.

— Ну, среднего роста. Такой стройный, на вид лет тридцать, лицо бритое, интеллигентное. Нос вроде прямой. Волосы и глаза темные. Синий, хорошо сшитый пиджак, серые брюки.

— Вы не замечали, встречался ли еще с кем-либо Аполлон Васильевич?

— Нет. Не примечал.

— А Благоволина встречалась с кем-нибудь?

— Нет, не видел.

— Расскажите, как выглядит дворник, который помогал грузить спирт и медикаменты? Как его зовут?

— Как его зовут, не знаю. Я его видел несколько раз. в компании с нашим сторожем. Как говорят, по пьяной части. Это простой, грубый человек. Рожа всегда красная. Усатый. Рост, пожалуй, выше среднего будет...

На другой день вечером Валя и Саша пришли в ювелирный магазин. С ними были два мобилизованных комсомольца, вооруженные наганами. Анну Ивановну, которая их ждала, отправили домой. Вскоре появились Матвей и Костя с сумками, в которых было все необходимое: карманные фонарики, свечи, спички, два пустых мешка, моток английского шпагата, запасная веревка и маленькая солдатская лопатка.

Ребята с некоторым превосходством оглядели вооруженную охрану. Комсомольцам было лет по четырнадцать. Каждый держал в руке наган, боясь спрятать его в карман.

— Отсюда до утра ни на шаг, — распорядилась Валя. — А мы с ребятами исчезаем. Испаряемся. Света, не зажигать, в магазин никого не впускать. Зажжете спичку — все провалите. А вообще учтите: язык за зубами. Никто не должен знать, где вы были в эту ночь, поняли? Дайте честное комсомольское!

— Честное комсомольское! — громким шепотом поклялись оба юнца.

Валю они почитали за старшую над ними, хотя ей едва минуло шестнадцать.

Валя, Саша, Костя и Матвей с фонариками и свечами в руках, по одному заходили за левую стойку и куда-то исчезали, словно проваливались. В магазине с закрытыми шторами стало совсем темно. Мобилизованным для дежурства комсомольцам сделалось жутко, не столько от темноты и тишины, сколько от загадочного исчезновения молодых чекистов. Куда это они могли испариться?

А тем временем Валя помогла Сашке и Косте спустить в колодец Матвея. Потом спустился Костя, а за ним и Сашка. Валя осталась одна. У отверстия колодца слабо светил фонарь. Но Валя уже привыкла к этому подвалу и чувствовала себя довольно уверенно.

Ребята прошли по знакомому пути четыреста метров и свернули в зловещую пасть второй катакомбы. Она сразу показалась страшнее первой, хотя в ней был такой же твердый грунт, только свод, правда, выше. Можно было идти согнувшись, а не ползти. Метров через триста они стали замечать, что свод становится все ниже, а грунт рыхлее, наконец ноги стали проваливаться по щиколотку. Показалось, что постепенно начался подъем.

Костя отгребал лопаткой землю, но по наклону скатывался новый слой. Сашка и Матвей разгребали вязкую массу и все-таки пробирались на четвереньках вперед. Мешки, веревку и прочие запасы они оставили где-то на полдороге. Стало трудно дышать, огонь в лампах меркнул. Земля сыпалась за воротник, за пазуху. Рубахи намокли от пота, прилипли к телу. Сашка, боясь потерять очки, снял их, засунул в карман гимнастерки и продвигался на ощупь.

Наконец все трое выбились из сил и легли, растянувшись на бок, чтобы осыпь не запорошила глаза.

Вдруг послышался приглушенный грохот и далекий гул, который все усиливался. Ребятам сделалось не по себе. Происходило что-то непонятное. Со свода начала сыпаться земля. Потом гул постепенно стал затихать, откатываться и наконец совсем стих.

— Что такое? — изумился Матвей. — Прямо вся земля задрожала?

— Это, ребята, наверное, землетрясение, — сказал Костя.

— То змеиный след ему привиделся, то померещилось землетрясение, — съязвил Сашка.