— Нет, Игорь Михайлович, — твердо посмотрев в глаза своему учителю, ответил тот. — Не жалею.

— А то, что ты каждый день играешь в прятки со смертью, не пугает?

— Ну что вы, улыбнулся тот в ответ. — Я с ней, Игорь Михайлович, давно на «ты».

— Ладно, ладно, не обижайся, это я так. А теперь, Володя, — Зверев поднялся с табуретки, и прошелся по камере, — послушай внимательно… В ближайшее время будешь на свободе. Но до этого, придется потерпеть. И, пожалуйста, что будет происходить с тобой, ничему не удивляйся… А так, мы с тобой обо всем договорились, повторяться не будем… Удачи тебе, — Зверев подошел к Азарову, положил руки на его плечи, внимательно посмотрел в глаза, и крепко прижал к своей груди. Затем резко разжал объятья, и не оглядываясь зашагал к двери.

Лязг металла, скрежет закрываемого замка, и снова Владимир Чумаков, превратился в Филиппа Джексона.

Вечером в камеру ворвались несколько охранников, и ничего не объясняя, и ни о чем не спрашивая, избили его. Били профессионально. Ни один важный орган не был поврежден. Зато лицо было изуродовано до неузнаваемости.

Слова Зверева, — тому, что будет происходить с ним в ближайшее время, ничему не удивляться, он попросту забыл, и даже пытался оказать сопротивление. Но получив удар в солнечное сплетение, от таких попыток отказался.

Утром, он снова был в цитадели Пули Чархи. На этот раз его поместили в «одиночку».

Два дня не трогали. На третий в камеру пришел знакомый уже по первому допросу чиновник ХАДа. На этот раз он был один.

Он сочувственно посмотрел на заплывшие глаза Филиппа, ссадину на челюсти, покачал головой, и только потом спросил, будет ли он жаловаться на администрацию СИЗО, которая с ним так жестко обошлась.

— А кому я должен жаловаться, — усмехнулся Филипп, — вам что ли?

— Нет, не мне, — покачал головой чиновник. Дело в том, что мы решили обменять вас на сбежавшего в ваше посольство советского военнослужащего, и попросившего там политического убежища. Поэтому я снова повторяю вопрос: — будете ли вы жаловаться представителю вашего посольства, на жестокое к вам обращение?

— Мысли Филиппа лихорадочно закрутились в голове. Он никак не ожидал такого поворота событий.

— Вы уже вели с посольством переговоры? — спросил он.

— Пока нет.

— Ну тогда нам не о чем говорить, — отрезал Филипп, и испугался, что так ответил. С трудом справившись с замешательством, он словно извиняясь за свою резкость, добавил, — я просто хотел узнать, когда это все произойдет.

— Завтра рано утром вас снова доставят в СИЗО, там и произойдет ваша встреча с представителем посольства США. Если он подтвердит, что то вы гражданин США, тогда проблем с вашим освобождением возможно не будет. Лицо чиновника оставалось бесстрастным. Он явно не хотел замечать резких высказываний американца.

— Как понять ваше «возможно?». — Филипп в упор посмотрел на чиновника ХАДа.

В место ответа, тот лишь неопределенно повел плечами.

Он даже не понял, как его освободили. Услышал только два сильных хлопка. Когда впихивали в тойоту, он лишь тогда увидел горевший БТР сопровождения, и чадящий мотором «воронок», из которого его только что вызволили. Около бэтээра лежали двое сорбозов, которые судя по их попыткам приподняться, были ранены. Вот мелькнуло лицо лейтенанта, который сопровождал Филиппа, и петушиный голос которого запомнился ему навсегда. Лейтенант садился в джип и, как показалось Филиппу, даже улыбнулся ему.

Позднее, когда он находился в отряде полевого командира Сайяфа, ему стало известно, что своим освобождением он обязан самому Ахмад Шаху, который и дал команду Сайяфу. Большую роль в подготовке и осуществлении этой акции, была отведена старшему надзирателю тюрьмы, уже хорошо знакомому Филиппу, лейтенанту, именно тому, который уводил капитана Нажмуддина на расстрел, и который, не так давно, как вчера, улыбался ему, когда садился в джип…

«Бурбухайка», с нарисованным на выступе кабины огромным глазом, что делало ее похожей на огромного сказочного циклопа, свернула с трассы на дорогу ведущую в Газни, — город расположенный в центральной части Афганистана.

Газни стоял на огромном холме, вершина которого венчалась крепостью, обнесенной ветхой от старости глинобитной стеной. По крутому склону, вплоть до самой вершины лепились плоскокрышные дома. Улицы, как и в большинстве афганских городов, узкие, темные, и настолько кривые, что по ним невозможно проехать даже повозке. Но это старый город. Южная же окраина Газни, находящаяся вне огороженного стеной пространства, уже застроена новыми городскими кварталами. Поэтому этот район и назывался Новым городом.

Рядом с водителем «бурбухайки», смуглолицым мужчиной неопределенного возраста, в кабине находился молодой, лет тридцати пяти афганец. В закрытом тентом кузове, в котором были овощи и фрукты, на войлочной подстилке, прижавшись спиной к кабине, сидел Филипп. Рядом находились двое афганцев. По виду и одежде это были обыкновенные крестьяне.

В сопроводительных документах, которые имел при себе сидевший рядом с водителем мужчина, значилось, что торговец Абдулла Гелани с товаром и сопровождающими лицами следует в Газни. В документе поименно были указаны все трое находящихся в кузове крестьян, водитель, данные на грузовик, наименование и количество товара. Все бумаги были заверены соответствующими представителями государственных служб и печатями.

Водитель остановил грузовичок в глухом переулке на окраине старого города. Мужчина, по документам значившийся, как Абдулла Гелани, вышел из кабины и подошел к чернеющему дверному провалу грязно-серого дувала… Какое-то время выждав, осторожно постучал.

Почти сразу старчески дребезжащий голос спросил: — Кто нужен?

— Хабибулла. Передайте ему, что приехал его родственник из Герата.

Какое-то время было тихо. Затем донеслось клацанье запоров, и скрип открываемой двери, и перед хозяином грузовика и товара, предстал высокий широкоплечий пуштун. Он был в длинной, выступавшей из под жилетки рубахе, широченных белых штанах, и калошах на босу ногу. Конечно, было бы глупо предполагать, что только что услышанный старческий голос принадлежит этому здоровяку.

Увидев перед собой недовольное выражение лица этого здоровяка, Абдулла Гелани усмехнулся, и со свойственной всем таджикам невозмутимостью, сказал, протягивая тому небольшой пакет:

— Передай, уважаемый это своему хозяину.

Почтительно склонив голову, мужчина отступил назад и прикрыл дверь. Снова зацокали запоры, и почти сразу донеслись тихие, удаляющиеся шаги.

К этому времени, по сигналу Гелани, у входа были уже все. И водитель, и пассажиры.

Ждали молча. Но вот снова раздалось легкое шуршание шагов, клацанье запоров, и в проеме распахнувшейся двери, в сопровождении уже знакомого здоровяка, перед неожиданными гостями, предстал маленький круглый, как колобок, человек.

— Салам алейкум, дорогие гости! — прижимая руки к груди и склоняя голову, запел он густым басом, что, ну никак не вязалось с его маленьким ростом. — Простите моего слугу Фаруха, который так непочтительно обошелся с вами.

— Алейкум вассалам, — за всех поздоровался с хозяином Гелани, — как семья, дети, здоровье, уважаемый Хабибулла? Довольны ли вы подарком, который вам передал ваш старший брат?

— Слава, аллаху! Слава, аллаху! — замаслился маленькими глазками Хабибулла. — Все хорошо! И подарок старшего брата, да воздай ему всевышний, за его доброту, как раз кстати!

Он провел гостей через двор, сразу в комнату для гостей. А их хозяина, Гелани, в свою половину. И там, и там, вскоре появилось обильное угощение.

Давно уже стемнело, а беседа между Хабибуллой и его гостем Гелани, все еще продолжалась. И уже утром, после совершения гостями обязательного для всех правоверных утреннего намаза, их ждал проводник и полностью заправленная «бурбухайка».

Выехали вовремя и без приключений. Когда прощались, хозяин, обеспечивший их всем необходимым, был сама любезность.