— Какая сволочь, — возмущался Павел, когда уже находился у себя в кабинете. — Знает, гад, что напоминание о Горчакове может вывести меня из себя. Сволочь, опять все разбередил, — Павел провел рукой по горевшему лицу, и нервно потянулся к лежащей на столе пачке с сигаретами. Как он ни пытался загрузить себя работой, воспоминания его не отпускали. Сейфуллин, умышленно или нет, но вывел его из равновесия…
… Опять перед ним Центральный военный госпиталь ДРА, куда он попал после контузии, полученной, когда уазик, в котором он ехал, попал под обстрел моджахедов. И вот всплывает Горчаков, с его маленькими свинячьими глазками…
… Июль одна тысяча восемьдесят седьмой год…. Совещание у резидента идет уже более двух часов. В связи с резким обострением обстановки в Афганистане, и в частности, в Кабуле, и возможном выводе советских войск из страны, обсуждаются вопросы усиления конспирации в работе с афганскими источниками, консервации наиболее ценных. Рассматривался вопрос и срочной отправки на родину членов семей военных советников и специалистов. Усиление обстрелов Кабула, диверсионные и террористические акты против всех категорий советских граждан, вынудили советское руководство принимать соответствующее решение…
… А на следующий день неожиданный вызов Горчакова в Москву, в Третье Главное управление…
О причине вызова Горчакова в Союз, Павел мог только догадываться. Факт «экспроприации» Горчаковым в одной из воинских частей правительственных войск, захваченного в одном из боев с душманами инкрустированного драгоценными камнями старинного золотого оружия, и последующая его отправка в Первый Главк (Разведка и внешняя контрразведка КГБ), конечно же стала известна руководству Третьего Главка (Военная контрразведка). Казалось бы, ну и что? Такое встречалось и раньше…. Но все дело в том, что Горчаков, его заместитель Павел, и остальные офицеры спецгруппы, числились в кадрах военной контрразведки, а к резидентуре, были только прикомандированы…. Естественно, руководство Третьего Главка было возмущено действиями Горчакова. Трофей ушел не к ним…
…И только спустя много лет, Павлу стало известно, что оружие это «осело» у бывшего тогда начальником Управления внешней контрразведки ПГУ КГБ, генерала Малугина, который в девяностых, попросил политического убежища в США…
А тогда, об этом оружии, помимо руководства резидентуры, знали еще Павел, и его подчиненный Губанов…
Оба тогда стали невольными свидетелями, как Горчаков показывал это оружие руководству: Они тогда выходили из посольства. Перед аркой стояла ГАЗ-24 Горчакова. Багажник был открыт, А внутри лежал продолговатый, отделанный черным бархатом чемоданчик. Крышка была открыта, а внутри, на бархатной красной подкладке и лежало то злополучное оружие…
Об истинной причине вызова Горчакова в Главк, в резидентуре не знал тогда никто. Даже руководство. За день до убытия в Москву, Горчаков и его друг, заместитель резидента по вопросам внешней контрразведки, Ярыгин, решили прощупать Павла…
Причина была в том, что в Кабул тогда приехали два сотрудника центрального аппарата. Приехали они в Особый отдел 40 Армии по каким-то своим вопросам. Но решили посетить и резидентуру. Горчаков был в командировке, в Шинданте, а потому, все вопросы, о работе спецгруппы в Афганистане, должен был доложить им Павел. Встречались они и с сотрудниками, в том числе и с Губановым.
Спустя два дня после их отъезда в Москву, неожиданно отзывают в Союз Губанова. Никто не знал причину. Ходили разговоры, что по болезни…
… В тот вечер он встретился с Горчаковым в их рабочем кабинете, в помещении аппарата главного военного советника в Афганистане.
— Закуривай, — Горчаков протянул Павлу свою любимую пачку «примы».
Оба закурили.
— Ну, и что ты думаешь по поводу моего вызова в Москву? — Горчаков сверкнул маленькими глазками на Павла.
— А что я должен думать, — пожал плечами Павел, — я не отдел кадров.
— Мне почему-то кажется, что ты метишь на мое место…
— А какой смысл? — Павел снова пожал плечами. — В сентябре заканчивается срок моего пребывания в Афгане, так что, Саша, ты обратился не по адресу.
Горчаков, по привычке мотая окурок сигареты из одного угла рта в другой, молчал.
— Я понимаю тебя, Саша, — Павел затянулся сигаретой. — Но если бы я, как ты считаешь, тебя «закладывал», ты бы давно вылетел из Афгана. И ты знаешь, почему…. Напомнить?
Горчаков продолжал молчать. Только по его багровым скулам, вдруг быстро-быстро, забегали желваки.
— Если ты желаешь знать причину вызова, зачем бы тебе не спросить нашего с тобой начальника, и твоего друга Ярыгина. Он — то наверняка, знает…. Да, что там говорить, ты же сам наверняка знаешь причину. Ты знаешь, что служба внутренней безопасности здесь работает неплохо. Где гарантия, что ты, или твоя благоверная женушка, не «наследили» своими делишками»? Помнишь, Саша, я тебя предупреждал, что бы ты приструнил свою благоверную, которая, положив на все и вся один прибор, занимается с местными нуворишами валютными операциями…. Забыл? То-то. И информацию об этом я получил не от нашего, а от афганского источника…. А твои «проделки» с контрабандой? Да что там говорить с тобой, Саша, — в сердцах выругался тогда Павел и, хлопнув дверью, вышел из кабинета… Он тогда и думать не мог, что причиной всему было то, злополучное оружие…
… Неожиданно Павел вспомнил и другой разговор, в котором прямо обвинил тогда Горчакова в подлости…
… В тот вечер поминали общего друга полковника Колю Еременко, погибшего на глазах Павла под Кандагаром. Шел обыкновенный позиционный бой. С той и другой стороны шла ленивая перестрелка. Николай, — военный советник начальника политотдела 2 Армейского корпуса ДРА, и Павел, находившийся тогда по своим делам в корпусе, сидели в укрытии, курили, и вели ничего не значащий разговор. Павел ждал возвращения «с той стороны» разведгруппы.
Неожиданно со стороны проплешины в центре «зеленки», донесся громкий стон. Еременко молча, сунул Павлу свой «Калашников», выскочил из укрытия, и скрылся в кустарнике. Появился через пару минут, неся на своей спине раненного афганского офицера…. И через мгновение, взрыв…. Коля наступил на противопехотную «итальянку»…
В Кандагарский госпиталь доставить не успели. Не приходя в сознание, Еременко скончался в «вертушке». А через пару дней тело полковника Николая Еременко, «Черным тюльпаном» было доставлено на его родину.
На скромных поминках тогда был и Горчаков. Ушел он рано. Прощаясь, сказал Павлу, который не спал почти трое суток, что дает тому на завтра отгул, о чем сам поставит в известность резидента.
Однако все произошло далеко не так. На следующий день Павла срочно вызвали к резиденту. Вызвали по рации. Павел вспомнил, как резидент встретил его тогда, увидев перед собой его помятую и опухшую физиономию. И будучи по натуре человеком очень деликатным, он без слов отпустил Павла отдыхать, предупредив, что доклад о командировке в Кандагар, заслушает завтра.
На следующий день он подошел к Горчакову, посмотрел в его бегающие глазки и, разделяя каждое слово, произнес: «Какая же ты сволочь, Саша…. Ты хотя бы перед памятью Коли, постеснялся подставлять меня…. Ты же сам мне дал отгул…. Какой же ты подлец, Саша…
— Ничего подобного! Я просто не успел поставить в известность резидента…
— Не надо, Саша, — остановил тогда ему Павел и, со словами, — Бог тебе судья, — вышел из кабинета.
Спустя годы, возвращаясь к давно пережитому, которое нет-нет, да и напоминало о себе, он задумывался, а правильно ли поступил тогда на Лубянке в кабинете начальника отдела кадров, отказавшись дать компрометирующую на Горчакова информацию? И сам себе отвечал: «Правильно. Как бы там ни было, совесть моя чиста». Хотя это «правильно» решило тогда его дальнейшую судьбу.
… Генерал на это отреагировал довольно просто:
— Жаль…. Тогда вопрос вашей дальней карьеры, пусть решают те, кто рекомендовал вас в загранкомандировку…. Вот и все. Коротко, и ясно…
