Точно – двенадцатая.
– А почему тихо так? – не унимался майор.
– Может, квартира большая, – пожал плечами Лукоморов. – Мало ли что.
Комнат много, двери закрыты, вот и не слышно отсюда ничего. Бывает…
В этот момент изнутри послышался какой-то шорох, топот босых ног, а в следующее мгновение дверь распахнулась. На пороге стоял абсолютно голый человек – один из тех двоих, с которыми Марина ехала сюда в машине. Она торопливо отвела глаза, хотя успела заметить, как волосат этот человек – словно орангутанг.
– Заходите, – бросил он, почесывая рукой ГРУДЬ. – Прямо по коридору – они там.
– Ты чего так долго не открывал? – недовольно Рявкнул Лукоморов, входя в прихожую и на всякий случай озираясь по сторонам профессиональным взглядом. – Мы уж заждались тут под дверью топтаться.
– Кончить не мог, – оправдываясь, сказал голый мужчина. – Ты тоже нашел время, когда звонить – у меня только кончалово пошло, а тут ты в трубке объявился. Нет, думаю, пока дело не сделаю, открывать не пойду. Вечно ты, Петя, весь кайф поломаешь.
– Да у тебя сорок минут в запасе было, – миролюбиво ответил Лукоморов, идя по длинному коридору. – Неужто за сорок минут кончить не можешь? Стар ты стал, Сергуня, стар. Не таким я тебя помню.
– Замолчите оба, – угрюмо оборвал разговор Вербин, обернувшись. – Что вы такое несете? Здесь женщина, а вы, старые кобели, распустили языки…
Вошли в комнату. Здесь стояли две сдвинутые вместе кровати со смятым бельем, на котором лежали две девушки и второй подставной – все тоже голые.
Сама квартира, состоявшая из двух комнат, кухни и длинного коридора, производила впечатление старой, давно не ремонтировавшейся. Зеленая краска в коридоре поблекла, штукатурка местами осыпалась, а пол ходил ходуном под ногами. Здесь явно не ощущалось руки хозяина, который бы имел хоть какой-то интерес к этому жилью.
Да оно и не было жильем, квартира снималась с совершенно другой целью.
Отремонтированы были только две комнаты, в которые девушки и приводили своих клиентов. Да и здесь ремонт выглядел чисто поверхностным.
Комнаты украшали развешанные по стенам картинки – безобразно грубые копии хрестоматийных работ русских живописцев XIX века. Над кроватями, где, собственно, и происходил разврат, например, висела копия картины «Мишки в сосновом бору», а в другой комнате, где также был установлен старый диван, имелось нечто напоминающее работу Левитана. Вероятно, картины оставили хозяева, сдававшие квартиру, а содержатель притона «окультурил» обстановку этими «произведениями искусства».
– Одевайтесь, – бросил Вербин, вошедший в комнату первым. – Сумки не трогать, все оставить на столе.
Ошалевшие девицы в полном молчании принялись натягивать на себя белье. Обе они были растрепанные, с размазавшейся косметикой, но приводить свою внешность в порядок у них не было времени.
Оделись и мужчины, не проявляя никакого интереса к происходящему. Видно было, что они исполнили свою роль, и дальнейшее их уже не касалось. Они даже не делали вид, будто хоть чем-то заинтересованы. Один из них, натянув штаны и рубашку, снова развалился на кровати и, взяв с прикроватной тумбочки какой-то порнографический журнальчик, углубился в рассматривание глянцевых картинок.
Второй отошел к окну и со скучающим видом уставился на улицу.
Теперь Марина смогла разглядеть как следует девиц.
Одна была совсем молоденькая. Лет восемнадцати, если не меньше. Невысокого роста, с полненькими округлыми формами и ямочками на залитых румянцем щеках.
Сейчас она была испугана и подавлена неожиданностью, однако шустрый взгляд карих глаз говорил о том, что девушка в обычной обстановке – веселая болтунья и хохотушка.
«Такой все нипочем, – с оттенком зависти подумала Марина. – Что бы ни случилось, эта пампушечка найдет смешную сторону и будет веселиться. Да и молоденькая она еще совсем – жизни не знает».
Вторая девица оказалась постарше. Да, строго говоря, это была уже не вполне девушка – на вид ей было лет тридцать. О неумолимом возрасте и бурном образе жизни говорили впечатляющие мешки под глазами, складки вокруг ярко накрашенного рта, умело замаскированные компактной пудрой, но от этого не ставшие незаметными для заинтересованного взгляда. Сейчас женщина, одевшись, взяла со стола расческу и пыталась привести в порядок растрепанные темно-каштановые волосы.
Одеты проститутки были почти одинаково: обе в узких черных брючках, подчеркивающих их довольно стройные фигуры, и ярких жакетках – одна в розовой, другая в голубой.
– Ты осматриваешь эту комнату, – скомандовал Вербин Лукоморову. – А ты, – он повернулся к Марине, – ты займись вон той. Гляди внимательно, чтоб ничего не пропустить. В этом гнездышке много всякого интересного может найтись.
– Можно закурить? – спросила молоденькая, протянув руку к лежавшим на столе сигаретам.
– Нет, – коротко отрезал Вербин, даже не посмотрев в ее сторону. – Курить нельзя.
– А почему? – недовольно протянула девушка и капризно выпятила нижнюю губку. – Я же никуда не убегаю… Почему нельзя закурить? Вы же курите сами.
– Заткнись, – вяло оборвал ее Лукоморов, уже деловито приступивший к обыску. – Сказано – нельзя, значит, нельзя. Сиди тихо. Когда спросят – будешь говорить.
Марина прошла в соседнюю комнату и приступила к ее осмотру. Сначала открыла дверцы шкафа, где оказалась батарея пустых бутылок из-под вина и коньяка. По очереди брала каждую и переворачивала вниз дном – вдруг внутри что-то спрятано.
Затем глянула под батареи центрального отопления, пошарила там рукой. Нет, ничего.
Проверила внутреннюю часть дивана и, достав оттуда скомканные простыни, потрясла их, морщась от брезгливости. Видимо, белье было недавно использованным, и потому из комка вывалилось несколько оберток от презервативов «Мускулан».
Больше в комнате ничего не было, так что оставалось для проформы на всякий случай заглянуть за висящую картину и медленно пройтись по половицам, прислушиваясь, не скрипнет ли какая-нибудь – вдруг под полом сделан тайничок?
Что может храниться в подобной квартире, превращенной в притон? Наркотики, в первую очередь. Валюта, золотые изделия – во вторую.
Сейчас ничего этого Марина не нашла. Уже во второй раз за этот вечер недовольная собой, она вернулась в первую комнату. Внешний вид помещения за несколько минут успел измениться – весь пол посредине был завален глянцевыми порнографическими журнальчиками и просто цветными фотографиями, изображающими голых и полуголых девиц, которые капитан Лукоморов успел извлечь из находившихся в комнате двух шкафов.
– Вот это коллекция, – бормотал он изумленно, вытряхивая из ящиков оставшиеся журналы.
– Сложите это все куда-нибудь, – распорядился Вербин. – В отделе разберемся, что к чему. Ну, Девочки, давайте познакомимся поближе, – обратился он к понурившимся проституткам. – Давайте займемся вашими сумочками. Это – самый короткий путь к знакомству. Марина, выложи все содержимое сумочек на стол. А потом приступим к разговору.
Обыскивать Марина умела хорошо: ей многократно приходилось делать это, работая в ИДН. Обыскивать подростков, кстати, гораздо труднее, чем взрослых: им приходит в голову спрятать что-либо в таком удивительном месте, до которого взрослый просто не додумается…
Содержимое каждой сумочки вываливалось на стол отдельной кучкой.
Набор предметов – привычный, как у всех: косметичка с помадой, тушью, носовой платок, пять-шесть презервативов в ярких пакетиках, кошелек из дешевой турецкой кожи, выдаваемой за итальянскую.
– Ничего интересного? – спросил Вербин в то время, пока Марина разбирала все это барахло. – Записные книжки есть?
Это было важно: анализируя записные книжки проституток, можно при везении найти адреса или еще какие-нибудь сведения о содержателе притона – главной цели поисков «полиции нравов». Надежды на то, что задержанная проститутка сама добровольно вдруг возьмет да и расскажет о содержателе притона, нет. Зачем ей это нужно? Во-первых, она точно знает, что уже назавтра вернется к своим занятиям, и не заинтересована в том, чтобы притон разгромили. Кроме того, боится мести за болтовню. Так что «девочки» молчат о своих хозяевах, и заставить их говорить нет никакой возможности. А как заставишь? Они могут быть какими угодно тупыми и неграмотными, но если они профессионалки, то все отлично знают: ничегошеньки им милиция сделать не может. Ну, продержат ночь, а потом все равно отпустят.
