– Ну вот, Марина Сергеевна, – веско проговорил майор Вербин, когда отвратительная видеокассета закончилась и экран телевизора погас. – Сколько ты уже у нас работаешь? Два месяца, правильно? А своего дела еще не было. Вот тебе и первое самостоятельное задание. Займись.

Марина проглотила комок, вставший в горле еще в самом начале просмотра кассеты. Она дважды просила майора остановить запись – и так уже все понятно, нет сил это видеть. Но он не согласился, заставил просмотреть все до конца.

Камера скользила по комнате, в которой находились мальчик и девочка. Оба белокурые, худенькие, с потухшими глазами. Голые тела детей чудовищно смотрелись на фоне обычных домашних обоев, занавесок на окнах. Все происходило на громадной кровати, накрытой цветным покрывалом, где оба ребенка по очереди принадлежали высокому светловолосому мужчине, лица которого камера не демонстрировала. Известная музыка «Cambio dolor», звучащая ныне из всех рыночных киосков, дополняла этот процесс…

– Зачем? – умоляюще спросила Марина. – Ведь и так ясно. Растление несовершеннолетних, да еще таких маленьких. Секс с маленькими детьми, ужас…

Вербин взглянул на нее искоса и чуть усмехнулся – уголки рта сложились жесткими складками, так что тонких губ почти не стало видно.

– Это я не для интереса показываю, а специально для ужаса. Чтоб ты злее стала. Знаешь, одно дело – сто раз услышать, другое – увидеть своими глазами.

Ну что, стала злее?

Сейчас, когда испытание фильмом закончилось, на столе перед Мариной лежали только сама видеокассета и косноязычный рапорт младшего лейтенанта ППС о том, как чемоданчик с этими кассетами оказался у него в руках.

– Это все материалы? – уточнила Марина, стараясь больше не думать об увиденном, сосредоточиться на рабочих вопросах.

– А тебе мало? – пожал плечами майор. Потом подумал мгновенье и, хмыкнув, сам ответил:

– В принципе, конечно, мало. Надо найти изготовителей, найти жертвы, вообще отследить всю цепочку. Ну и распространителей, естественно. Судя по всему, эти кассеты как раз везли для продажи. Вот и все, что от вас требуется для начала, товарищ старший лейтенант.

– А вы уверены, что я справлюсь? – покачала головой Марина, которой после фильма нестерпимо хотелось курить. Она уже мечтала о том, как выйдет во двор и глубоко затянется – надо же снять стресс после кошмара. – Расследование может быть сложным, – добавила она, вставая.

– Не сложным, а очень сложным, – засмеялся Вербин, тоже поднимаясь из-за стола, – вот в этом я точно уверен. Но я уж постарался, чтобы ты не заскучала у нас. Чтобы ваше первое дело, товарищ старший лейтенант, было неординарным.

– И у вас это получилось, – медленно, с чувством досады произнесла Марина и пошла во двор – обдумывать план действий.

Она терпеть не могла, когда к ней обращались по званию – старший лейтенант. Несомненно, и майор заметил, как ее всегда коробит при этих словах.

А сейчас намеренно обращался к Марине именно так – это не случайно. Хотел подчеркнуть важность задания. Зря, она и без того достаточно ответственно.

Что майору точно удалось – так это «завести» ее, заставить неотрывно думать о преступлении, которое предстояло раскрыть. Не сдаваться. Найти и обезвредить.

«Полиция нравов», или, как это именуется на официальном языке, Отдел по борьбе с правонарушениями в сфере общественной нравственности, находилась не в основном здании ГУВД, а во дворе самого обычного дома на окраине города. И вывески тут нет никакой: кому надо, тот знает.

Каждый раз, переступая утром порог своего служебного кабинета, Марина с легким уже теперь смущением вспоминала, как совсем недавно пришла сюда в первый раз. Здесь она встретилась с майором Вербиным – начальником отдела «полиции нравов», и они познакомились. А если точнее – познакомились вторично, потому что была у них уже однажды встреча, о которой оба они, не сговариваясь, молчали. Но хоть ни разу и не вспомнили о той, первой встрече, все же Марина долгое время при одном взгляде на Вербина испытывала дрожь в коленках и сухость во рту… Впрочем, теперь она уже предпочитала не вспоминать ни о чем, а то попросту не смогла бы работать в отделе. И без того, получив приглашение перейти сюда, она слишком долго раздумывала.

Дело тут было не только в том, что между нею и Владимиром Вербиным имелась личная тайна. Марина опасалась, что не справится с новой работой. Одно дело – быть инспектором по делам несовершеннолетних, а совсем другое – сотрудником «полиции нравов». Иная специфика. Но, к удивлению Марины, Вербин, обратив на нее внимание, стал настойчив в своем приглашении работать здесь, с ним и его товарищами. Вот уж чего она совсем не ожидала!

– Я боюсь не справиться, – сказала Марина, когда Вербин в первый раз заговорил о своем предложении. – Мне никогда не приходилось заниматься такими вещами. Все-таки одно дело – дети, подростки, хоть и трудные, а совсем другое – взрослые, да еще такие, как ваши подопечные…

Вербин хмыкнул и вдруг заметил:

– Между прочим, Марина Сергеевна, наши подопечные – это бывшие ваши трудные подростки. Одно вырастает из другого.

Он был прав. И Марина согласилась в конце концов перейти на службу в отдел.

Унчанск – большой город, и в нем далеко не все сотрудники милиции знают друг друга. Инспектор по делам несовершеннолетних старший лейтенант Марина Карсавина могла вообще никогда не встретиться с майором Вербиным – начальником отдела «полиции нравов»: судьба могла попросту ни разу не свести их.

Может, все бы так и было, если бы не случай, да еще въедливость самой Марины.

Завуч одной из школ как-то после совещания в роно пожаловалась ей на то, что несколько девочек-старшеклассниц повадились выходить по вечерам на дорогу, чтобы торговать своим телом.

Толстуха завуч была в ужасе от этого и таращила глаза так, словно сейчас на дворе все еще семидесятые годы. Когда было не так уж много соблазнов и «чуждых» веяний и в воздухе висело умиротворяющее застойное спокойствие. Когда каждый мог по очереди купить себе «Жигули», получить к празднику продуктовый набор с палкой несъедобной колбасы и не завидовать соседу, потому что тот был таким же нищим и задавленным человечком. Тогда не знали, что такое наркомания, никто в глаза не видывал ни кока-колы, ни порнофильмов, а разврат по-советски никому не приходило в голову назвать страшным западным словом «проституция»…

Правда, число самоубийств и искалеченных абортами женщин росло в геометрической прогрессии, но то была закрытая информация…

А в девяностые годы бывший советский народ сделал вдруг неожиданное для себя открытие. Оказалось, что одно всегда влечет за собой другое. Появление видиков и хороших видеофильмов неумолимо потащило за собой множество фильмов порнографических. Открытие границ и возможность путешествовать по всему миру оказались напрямую сопряжены с перемещением наркотиков. А рыночные цены со всей жестокостью продемонстрировали, что иногда торговля собственным телом гораздо выгоднее тяжелого труда на фабрике «Красный пролетарий»…

Как говорится в бизнесе и в политике – все идет «в пакете». Хотите политических свобод? Хотите рыночных отношений? Получите все это, но только «в пакете». То есть вместе с наркоманией, проституцией и всем прочим. Это – цена.

А иначе не бывает – Вы должны принять меры, – кипятилась завуч, идя рядом с Мариной по улице. – Ведь это какой-то нонсенс! Девочки-десятиклассницы прямо в школе хвастаются, что на панели зарабатывают больше, чем их учителя и родители!

Представляете себе? Двадцать лет назад о таком и думать не смели! Ведь правда?

Она требовательно заглядывала в глаза Марине и трясла кудельками, обрамлявшими круглое лицо.

Марина хотела было ответить, что двадцать лет назад десятиклассница из ее школы бросилась под поезд, когда узнала, что забеременела от своего одноклассника. Она погибла под колесами, потому что знала – не перенесет позора и издевательств. И вряд ли озверелое ханжество двадцатилетней давности стоит ставить в пример сегодняшнему дню. Неизвестно, что хуже.