Итак, в 38 лет я стал преподавателем Академии Генерально­го штаба на кафедре вооруженных сил иностранных госу­дарств. Как я уже писал, начальником кафедры был назначен генерал Хлопов. Бывший начальник агентурного отдела в ГРУ, он стал моим непосредственным руководителем. Когда-то Хло­пов пришел в наш отдел с должности начальника службы ин­формации Главного разведывательного управления. Возможно, он хорошо справлялся с вопросами информации, но премудро­стей агентурной службы генерал освоить так и не сумел. Он ни­как не мог разобраться в именах, сложностях связи, тонкостях агентурной сети, поэтому на докладе у начальника ГРУ, генера­ла Кузнецова, часто терялся, многого не помнил, чем вызывал большое раздражение вышестоящего начальства. И вот судьба вновь столкнула нас - теперь уже на преподавательском по­прище.

Кафедра, на которой мне предстояло работать, занималась изучением вооруженных сил иностранных государств, главным образом США, тактико-технических данных их вооружения. После 1949 года, в связи с созданием и дальнейшим развитием Северо-Атлантического блока (НАТО), кафедра постепенно перешла к изучению объединенных вооруженных сил стран-участниц этого блока.

В том же году в связи с переходом генерала армии Захарова на руководящую работу в Генеральный штаб начальником акаде­мии был назначен другой генерал армии, В. В. Курасов, занимав­ший до этого пост командующего Центральной группой войск в Австрии.

Надо сказать, что стиль работы Захарова и Курасова резко от­личался. Захаров был резким, требовательным руководителем, который не особенно выбирал выражения при «работе» с лич­ным составом, и, на первый взгляд, не производил впечатления интеллигентного и высокообразованного человека. Но на самом деле это был потрясающе эрудированный и всесторонне образо­ванный военачальник. К тому же он обладал уникальным при­родным даром, скорее даже талантом, — быстрочтения. Захаров внимательно изучал все военно-теоретические журналы, книги, сборники по военной тематике. Стол его всегда был завален ли­тературой, генерал следил за всеми новинками военной мысли.

Он утверждал все лекции, которые читались в академии, а их было несколько сотен, а также все задания и методические раз­работки слушателям. При этом на чтение текста лекции или раз­работки у него уходило не более 15-20 минут. Помню, он в пер­вый же день моей работы в академии поручил, может быть для проверки, написать мне текст лекции и представить ему на утверждение. Я это сделал за неделю и отнес текст адъютанту для передачи Захарову. Через 15 минут раздался звонок, и Матвей Васильевич вызвал меня к себе. Генерал уже прочитал лекцию, нашел в ней ошибки и теперь выговаривал мне, что в будущем он таких проколов мне не простит. Я еще не знал о его умении бы­стро читать и был несказанно удивлен всем происходящим.

Владимир Васильевич Курасов в отличие от Захарова был подчеркнуто вежливым, культурным и весьма обходительным руководителем. Он редко выходил из себя, почти никогда не повышал голоса, в отношениях с подчиненными вел себя очень демократично. Но он, конечно, не обладал такой эрудицией и знаниями, которые были присуши Матвею Васильевичу Заха­рову.

В скором времени Хлопова назначили начальником Военно-дипломатической академии, а начальником нашей кафедры стал генерал-лейтенант К. Н. Деревянко, который до этого был на­чальником советской военной миссии в Японии (2 сентября 1945 года он вместе с американским генералом Дугласом Макартуром подписал от имени Советского Союза и Соединенных Штатов Америки пакт о безоговорочной капитуляции Страны восходящего солнца). Генерала Деревянко я знал еще до войны, мы дружили и с уважением относились друг к другу. В 1951 году он был переведен на службу в ГРУ на должность заместителя на­чальника управления по информации.

В академии я читал основные лекции по своей кафедре, вел научно-исследовательскую работу. В 1952 году успешно защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата военных наук. Тема моей работы: «Военное искусство английской армии на примере боевых действий под Эль-Аламейном и операции «Маркет Гарден». В общем, надо признать, что мои дела в акаде­мии шли довольно успешно. Постепенно я завоевал авторитет как среди преподавателей, так и среди слушателей.

В начале 1953 года как гром среди ясного неба грянуло так на­зываемое «дело врачей», вызвавшее новую резкую волну антисе­митизма во всей стране. Не могу сказать, что обстановка в академии как-то изменилась или ухудшилось отношение преподава­телей и слушателей ко мне. Внешне все оставалось по-прежнему, но на душе было тревожно и мерзко. Разговоров со мной на эту тему избегали. Я продолжал проводить занятия, читал лекции, выступал на ученом совете академии...

Помнится, в то смутное время объявился некий Б.С. С 1927 по 1930 год мы с ним учились в педагогическом техникуме име­ни Профинтерна.

Мы как-то встретились в 1938 году, когда я вернулся в Моск­ву из США , попытались восстановить прежние отношения, но по разным причинам из этого ничего не получилось. После вой­ны на первой же встрече после многолетней разлуки он огоро­шил меня словами: «А я слышал, ты остался за рубежом, не захо­тел возвращаться на Родину».

Разумеется, такие слова можно было расценить либо как от­крытую провокацию, либо как плод больного воображения. Я с возмущением ответил: «Где же ты подбираешь такие странные сплетни?» В ответ он только усмехнулся. Мы перешли к другим темам и больше об этом не говорили, но я не забыл брошенные им вскользь слова. Вскоре наши дороги разошлись. И я, призна­юсь, не жалел об этом. Но от судьбы, как говорится, не уйдешь. И вот, в самом начале 1953 года он вновь разыскал меня и почти каждый день звонил, настаивая на встрече. Наконец я сдался, согласившись на свидание. Но не понимал, чем вызвана такая его активность.

Во время первой встречи разговор вертелся главным образом вокруг двух тем. Первая касалась Сталина. Б.С. в то время рабо­тал над докторской диссертацией на тему о руководящей роли Иосифа Виссарионовича в Октябрьской революции. Он с гордо­стью рассказывал, что ему удалось разыскать оригинальные ар­хивные документы, неопровержимо доказывающие решающую роль Сталина в теоретическом и практическом планах в руковод­стве Октябрьской революцией и в успехе восстания. Б.С. разы­скал также первые исследовательские труды, из которых следо­вало, что именно И.В. Сталин, наряду с Лениным, а иногда и раньше его, закладывал теоретический фундамент будущего со­ветского государства.

Вторая тема касалась еврейской проблемы. Мой визави все­гда начинал с того, что подчеркивал свое хорошее отношение к евреям. «У меня всегда было много друзей среди евреев. Ты же знаешь...» - любил повторять он. Но после этих слов Б.С. начи­нал говорить о присущем всем евреям национализме, о том, что среди них много космополитов. Он уверял меня, что кое-кто из евреев все еще тоскует по Троцкому, многие участвуют в различ­ных антисоветских заговорах. Не случайно, говорил он мне с па­фосом, так много представителей этой национальности было в свое время осуждено и расстреляно. Б.С. с гордостью поведал мне, как в институте, где он занимал пост ректора, ему удалось раскрыть заговор студентов-евреев, и хотя ему по-человечески их было жалко, кое-кого из них пришлось арестовать, а других исключить из института.

Подобные разговоры меня настораживали. Несмотря на наше давнишнее знакомство, я был крайне осмотрителен с этим чело­веком и старался по возможности ему поддакивать. Так, слушая его восторженные речи о гениальности Сталина-теоретика и о его выдающейся роли в революции 1917 года, я, конечно, всяче­ски одобрял и поддерживал все, что он говорил. И, пожалуй, не только поддерживал, но и старался сказать что-нибудь лестное в адрес «вождя и учителя». Но в отношении «еврейского вопроса» я пытался возражать и говорить о том, что евреям сегодня труд­но найти работу, практически невозможно поступить в вуз по призванию, а что касается « заговоров», то не все так предельно ясно...