— Ну, так и будем и без костра? Проклятие, эта роса, кажется, маслянистая!
Как всегда перед рассветом, черное небо не изменило цвет, но стало невероятно прозрачным, похожим на сказочно чистый морион.[74] В нем горели немерцающие игольчатые звезды. Белое пламя костра казалось искусственным, лабораторным. Артур сильно потер виски. Озр сказала:
— Тебе надо было спать.
Он отмахнулся, одновременно отгоняя от лица что-то вроде очень тяжелой и очень мохнатой ночной бабочки:
— Выдержу.
Шорохи и хриплые стоны из кустарника.
— Ладно. Раз влипли, так попробуем искать ваших ископаемых чертей. — Шутка капитана не была ни удачной, ни жизнерадостной. Он до сих пор не мог понять, сердится ли на эту женщину… женщину?! Она же говорила, что киборги бесполы, мужской и женский дизайн — дань традиции. То есть Озр — оно.
— Все равно без скафандров на корабль не попадешь, сгоришь. Или, может быть, пока мы будем тут, ты сумеешь дойти до «Дальнего», и…
— Если мы будем живы — а умирать мне не хочется, — мы, разумеется, найдем пространственную связку и вернемся на планетолет так, как нам будет удобнее. Но ситуация действительно вне моих контроля и понимания. Этот оборотень, как ты его называешь…
— Почему ты выжила после того вашего Шифра?
Озр пожала плечами совершенно спокойно — словно бы отвечала на вопрос, почему чай оказался без сахара. Это шокировало Артура. Знать, что ситуация неподконтрольна, непонятна — и жить с такой самоуверенной, безмятежной миной на лице… «Может, она действительно всего лишь машина для исследования Галактики?!»
— Успокойся. У меня бывали ситуации похуже, чем сейчас.
Почувствовала. Точно так же, как всю ночь угадывала все то, что он хотел сказать. И, похоже, действительно считает этот полет благодеянием для экипажа «Дальнего». Интересно, что может чувствовать существо, настолько не привязанное к родине? Неужели несомненная гибель Координатории действительно ее почти не волнует?! Он, Артур, наговорил этой инопланетянке черт знает что — особенно в начале ночи. Большинство людей озверело бы от такого ушата комплиментов. А она — все время совсем спокойна. Впрочем, если Командор действительно не обиделась, это к лучшему.
Озр на самом деле очень легко отнеслась к обвинениям капитана. Земляне слишком малоопытная раса. Откуда же им взять умные суждения? Они почти не видели Бездну — как же им ее полюбить? Привязанность их мышления к планете-родоначальнице понятна.
И между прочим, в других условиях тот же Артур рвался бы в Первую Звездную.
Небо разрезали длинные, похожие на лазер лучи. На лица беседующих почти грохнулись неживые сполохи. Это значило, что минут через десять прозрачная чернота резко перевоплотится в голубоватый костер, лижущий зенит застывшими, огромными языками.
Командор нередко думала: а как бы выглядел мир, если бы она по-настоящему видела в других диапазонах? Каким был бы, например, этот восход?
Артур не знал, как себя вести дальше. Раздражение, давшее ему мужество для резкого разговора, прошло. Теперь внезапно появился страх от сделанного. Но эту эмоцию нельзя было показывать киборгу, и капитан решил побыстрее перевести разговор на безопасную почву:
— Что такое человеческий разум? Как вы его смоделировали? — и внезапно обнаружил, что этот вопрос действительно очень интересует его. Вне зависимости от того, сможет ли он когда-нибудь передать ответ на него ученым, которые лечат сестру…
Командор усмехнулась, вытянула ноги, положив их прямо в костер. Артур содрогнулся. Он знал, что ботинкам ничего не будет от огня — и это нормально. Но вот ноги в них… Инфернальная сцена.
— Мы пытались создать искусственный интеллект более двух тысячелетий подряд. Не знаю, как после начала моего… анабиоза, но до него — напрасно. Мы имели около миллиона безупречных теорий, почему разум не программируется.
Истомин удивленно взглянул на Командора:
— Но даже мы на подходе к его созданию!
Озр рассмеялась совсем по-живому, и только Артуру сейчас могло померещиться, что в ее сверхтщательно смодулированном речевом аппарате есть что-то от компьютерных синтезаторов.
— О, мы все время стояли на этих рубежах! Изучили весь мозг, его биохимию, биофизику. Создавали его тончайшие копии. То разрабатывали теории программирования, то отдавали гомункулусов на воспитание — и неизменно получали очень скверных роботов. Наши ученые шутили, что сознание просачивается лучше жидкого гелия. И не могли ответить на элементарные вопросы.
— Какие?
Капитан даже не надеялся, что что-то поймет в научной абракадабре Координатории. И только заморгал глазами от ответа Озр.
— Например, почему большинство людей — но не все — теряет с годами мобильность мышления? Досконально выяснили биохимическую сторону этого процесса, создали чудо-стимуляторы — но те за определенной, очень близкой чертой, практически не действовали. И никто не мог найти механизма, блокирующего их эффективность. А между прочим, на повышение мозгового потенциала цивилизации у нас средств никогда не жалели… Или — гениальность. Тоже масса дико дорогостоящих работ. И самый внятный их результат утверждение, что гениальный мозг свободен от условностей. Но каков механизм условностей? За счет чего он ликвидируется? Короче говоря, мы все время упирались в не перевариваемую для нашей науки вещь: в то, что работа мозга это одно, а сознание — другое. Они связаны, но не идентичны… Мы знали Бездну — но не себя. У нас в Десанте столетиями ползала жуткая крамола — мы не знаем Бездну, поскольку, не постигнув человека, не поймешь ее — так же, как и наоборот…
— Не понимаю… — Артур изо всех сил старался не смотреть на ноги Командора, спокойно лежащие посредине языков пламени.
— Наши тоже не понимали. Если качества мои, как я их могу не знать? Тут получалось черт знает что, единая личность распадалась, становясь конгломератом, границы подсознания вообще растягивались до бесконечности, его связь с сознанием становилась какой-то то ли слишком близкой, то ли наоборот… В общем, это направление исследований подрывало фундамент общества. Поэтому все подобное прикрыли, выдав кабинщикам массу квалифицированных и удобных в пользовании подтасовок. Благо что люди обычно интерпретируют не всю информацию, а выхваченную ее часть… — Озр заметила замешательство Артура и уточнила: Если человек не любит кислого, то, услышав это прилагательное, он почти неизбежно достроит сообщение об этом предмете словом «плохой». И дальше может передать эту информацию, оставив лишь это, добавленное им самим, определение. А если речь идет не о вкусе какого-нибудь супа, а о чем-то гораздо более серьезном? Теперь добавим сюда то, что люди обычно не анализируют привычное — и под таким гарниром им можно скормить самую дурацкую лажу… Я знаю все это из наблюдений за мышлением Десантников — и его результатами. Думаю, кабинщики соображали много хуже нас — их-то наш истеблишмент обрабатывал не так халтурно, как киборгов-смертников. Впрочем, может быть, тут я выдаю желаемое за действительное… Ладно. Я, кстати, сильно удивилась, когда нашла в ваших компьютерах информацию о существовании спецхранов. У нас действовали круче просто полностью уничтожали информацию. На всякий случай.
Артур покосился на заворочавшегося Игоря:
— В патриотизме тебя не упрекнешь.
— Автоматические патриотизм, любовь — это мерзость.
— О гос-споди, с утра за политику. — Пилот улыбнулся, потягиваясь. Сейчас еще перейдите к взяткам в Парламенте… — Он вскочил, пару раз энергично взмахнул руками. Артур неожиданно для себя брякнул:
— Игорь, а как ты думаешь: что такое человек?
— Взгляни на себя. Впрочем, на этой планетке и более дурацкие вопросы в мозг придут. — Он повернулся и побежал трусцой вокруг поляны. Это была его земная привычка, которую он сегодня решил противопоставить окружающему дебилизму. Озр подождала, когда Игорь отбежит на достаточное расстояние, и задумчиво продолжила:
