— Ну, дай Боже. Дай Боже.

Тем не менее, как мы знаем, Сталин не счел нужным встретиться с этим авторитетным на Западе писателем. Мне трудно судить, какие к тому у него были соображения. Но одно для меня бесспорно: в безукоризненном «запоминающем устройстве» Хозяина было отчетливо зафиксировано, что за приезд Жида в Советский Союз несет ответственность персонально Кольцов.

Вернувшись во Францию, Андре Жид сразу же написал книгу — свои впечатления о Советском Союзе, которая весьма не понравилась Сталину. И столь же немедленно Жид был объявлен злостным антисоветским клеветником, к тому же приспешником Гитлера и заодно — американских империалистов. Имя его в СССР было предано анафеме. Вместе с тем Сталин, видимо, решил, что с Жидом допущена определенная ошибка: надо было его принять. А у Сталина был твердый принцип: за допущенные им ошибки и просчеты строго наказывать других, всегда находя соответствующих «козлов отпущения». Одновременно он счел необходимым отрицательному мнению популярного и авторитетного на Западе Андре Жида срочно противопоставить положительное впечатление не менее на Западе популярного и авторитетного Лиона Фейхтвангера. А Хозяин, когда надо, умел быть и убедительным и обаятельным.

После беседы с ним Фейхтвангер всюду и везде выступал с настолько просоветскими заявлениями и впечатлениями, что даже вызывал сомнение в своей искренности. Я думаю, что он был вполне искренен и не был Сталиным обманут: человек умный и проницательный, он не мог не разглядеть все те отрицательные, уродливые и безобразные явления, о которых писал Андре Жид, но для него неизмеримо важнее разоблачения этих явлений был тот неоспоримый факт, что Советский Союз представлял в этот момент мощный оплот антифашистских сил, а Сталин казался ему единственной личностью, способной противостоять Гитлеру. И он повел себя согласно своей концепции. Конечно, эту позицию Фейхтвангера нетрудно было разгадать.

И мне вспоминается ехидная эпиграмма, принадлежащая, если не ошибаюсь, писателю Льву Никулину:

Но Фейхтвангер отнюдь не «оказался Жидом», а напротив, его книга «Москва 1937» пришлась Сталину по вкусу и была издана в СССР огромным тиражом.

Нетрудно себе представить, в каком сложнейшем переплетении представали перед Сталиным проблемы задуманных им политических процессов конца 30-х годов. То было, с одной стороны, поистине уравнение со многими неизвестными, а с другой — азартный, непредсказуемый политический покер, где необходимо было учитывать возможность любого блефа, просчета. И Сталин рассчитывал, что присутствие и мнение Фейхтвангера рассеет в Европе всякие предположения о том, что этот и предыдущие процессы являются инсценировками.

На скамье подсудимых процесса, который пожелал посетить Фейхтвангер, сидела довольно пестрая группа. Как всегда, непременными ведущими юридическими фигурами были Ульрих и Вышинский. А самой яркой и заметной фигурой на скамье подсудимых — Карл Радек.

А кто такой Карл Радек? На этот вопрос я предвижу два возможных ответа:

— Не знаю. Не помню.

— Что-то слышал. Но стоит ли вспоминать?

На мой взгляд, если мы хотим знать свое прошлое, если нам не безразлична наша история, то мы должны знать и вспоминать людей, оставивших в этой истории свой след. Знать и помнить о людях не только «хороших и разных», но и о просто разных. Даже если они были не совсем хорошие.

Был ли Карл Радек хорошим человеком? Не знаю. Но то, что это был человек незаурядный, заметный, любопытный, одаренный — в этом у меня нет сомнения. В моем представлении Карл Радек — это типичная фигура деятеля международного авантюрного толка, приверженца космополитизма, воспринимаемого часто, как интернационализм. Я убежден, что Радек не верил ни в Бога, ни в черта, ни в Маркса, ни в мировую революцию, ни в светлое коммунистическое будущее. И думаю, что он примкнул к международному революционному движению только потому, что оно давало ему широкий простор для его врожденных качеств бунтаря, искателя острых ситуаций и авантюр.

Он появляется, скажем, в Баку на съезде народов Востока, где темпераментно призывает к борьбе против английского капитализма. Он появляется в Берлине, где агитирует против правительства Веймарской республики и, как ни странно, энергично поддерживает нарождающееся национал-социалистическое движение, возглавляемое Гитлером. В Женеве, на конференции по разоружению, он выступает, как один из руководителей советской делегации, довольно бесцеремонно оттесняя главу делегации Максима Литвинова. Еще до того он становится генеральным секретарем Третьего Коммунистического Интернационала — этого сложнейшего конгломерата десятков коммунистических партий мира. Он в изобилии пишет книги, статьи, выступает с докладами.

Но настают сложные времена. И Радек совершает первый крупный просчет: он примыкает к Троцкому в его конфронтации против Сталина. И будучи мастером острого, меткого слова, каламбура, язвительной шутки, направляет в последнего стрелы своего остроумия. Его остроты ходят из уст в уста. Например, такой анекдот: Сталин спрашивает у Радека: «Как же мне избавиться от клопов?» Радек отвечает: «А вы организуйте из них колхоз — они сами разбегутся». Или: «Со Сталиным трудно спорить — я ему цитату, а он мне — ссылку». Генерального секретаря партии он именует не иначе, как «усач», «тифлис», «кобочка». Достается и Ворошилову, который на каком-то собрании назвал Радека прихвостнем Троцкого. Радек ответил эпиграммой:

Но скоро Карл Бернгардович почуял, что в борьбе побеждает Сталин, и мгновенно перестроился. Помню, как на одном из заседаний редколлегии «Известий» Радек в своем выступлении уже уважительно именует Сталина «руководитель партии». Еще не «Вождь и Учитель», но уже близко к этому. А вышедшая к пятидесятилетию Сталина книга Радека полна пылких славословий, как, например, «Великий Архитектор социализма» и других не менее красочных. Тем не менее он уже не обладает прежним размахом деятельности и ему приходится довольствоваться гораздо более скромным положением члена редколлегии и политического обозревателя газеты «Известия». Я часто встречался с ним в редакции. Ко мне он относился, в общем, благосклонно, иногда похваливал мои карикатуры, но однажды я вызвал его неудовольствие. Как-то, на обсуждении вышедшего номера, дернуло меня сделать замечание по поводу его международного обзора.

— Карл Бернгардович, — сказал я. — В вашем обзоре упоминается «Данцигский коридор». А при чем тут Данциг? Не правильнее ли сказать «Польский коридор»? Ведь это польская территория, отделяющая Восточную Пруссию от остальной Германии.

Радек посмотрел на меня иронически.

— Данцигский коридор — это общепринятый международный термин. Теперь придется всех оповестить, что этот термин не устраивает нашего карикатуриста Бориса Ефимова.

Все рассмеялись, а я, сконфуженный, прикусил язык.

Веселый циник и острослов, автор каламбуров и анекдотов, в том числе и тех, которых он не сочинял, Радек был широко популярен. Помню, я видел, как на одном из празднеств на Красной площади он поднимался на трибуну для гостей, держа за руку маленькую дочку, и кругом слышалось:

— Смотрите, смотрите! Карл Радек идет. Карл Радек!

Возможно, что и Сталина забавляли шутки и остроты Радека, но не в характере Хозяина было забывать и прощать колкости по своему адресу. В этом отношении «запоминающее устройство» в его мозгу работало безукоризненно, и, когда начались репрессии тридцатых годов, Радеку припомнили его близость к Троцкому.

Арест. Тюрьма. Следствие. И открытый показательный процесс, на котором Радек, как я уже упоминал, является одной из центральных фигур, одновременно обвиняемым и свидетелем обвинения, показания которого «топят» всех остальных обвиняемых.