…Мне довелось один раз быть дома у Ардова. Познакомиться с его красивой женой Ниной Ольшевской, актрисой и режиссером театра Красной Армии, видеть их сына — маленького Мишу…

Совсем недавно, в ноябре 1999 года, я присутствовал на торжественно отмечавшемся семидесятилетий Ясена Засурского, многолетнего декана факультета журналистики МГУ. С ораторской трибуны звучали приветственные речи выступавших поздравителей. И вдруг ведущий объявил:

— Слово имеет протоиерей отец Михаил Ардов.

В полном ошеломлении я уставился на представительного священнослужителя в черной рясе, с окладистой черной бородой и золотым крестом на груди.

После торжественной части вечера был банкет. И тут я подошел к отцу Михаилу и сказал:

— А вы очень похожи на отца. Я был хорошо знаком с Виктором Ефимовичем.

Отец Михаил засмеялся:

— Да, говорят, очень похож.

А я подумал: «Боже, что бы подумал Виктор Ардов — этот озорной острослов, насмешник и, наверно, убежденный атеист, если бы знал, какое высокое поприще предстоит его маленькому Мише».

…С октября 1922 года я стал постоянным карикатуристом газеты «Известия», работа в которой заняла у меня примерно 65 лет. Произошло это, однако, не сразу и не просто. Началось с того, что Кольцов пришел со мной в редакцию «Известий» (напомню, она располагалась этажом ниже «Правды») и представил меня ответственному секретарю, известному тогда литературному и театральному критику Осафу Семеновичу Литовскому.

— Вот, Осаф, — сказал брат. — Передаю тебе из рук в руки. Это — Ефимов, отличный карикатурист, приехал из Киева, одновременно мой брат.

Литовский посмотрел в мою сторону довольно благожелательно, но заметил:

— Михаил, а зачем нам твой Ефимов, если у нас работает Моор?

Против этого действительно трудно было что-нибудь возразить — Дмитрий Стахиевич Моор (Орлов) был, безусловно, самым выдающимся советским художником-сатириком той поры. И я, потоптавшись немного на месте, откланялся. И все же мне довелось привиться в «Известиях». Этому способствовали два обстоятельства. Первое — то, что Моор как раз в это время увлекся организацией журнала «Безбожник» и временно отошел от газетной работы, оставив «Известия» без художника. Второе, и, как мне кажется, весьма существенное, это то, что мои рисунки начали появляться в «Правде».

Сердце газетчика не выдержало: Литовский через кого-то передал мне приглашение зайти в редакцию для разговора о сотрудничестве в «Известиях». Редактором «Известий» тогда был занимавший этот пост с марта 1917 года, то есть с Февральской революции, небезызвестный Юрий Михайлович Стеклов, один из самых видных публицистов первого десятилетия советской эпохи. Одновременно он был автором фундаментальных научных трудов о Бакунине, Чернышевском, Добролюбове, Герцене.

Биография Стеклова типична для многих молодых людей его поколения. Исключение из гимназии за вольнодумство и строптивость по отношению к школьному начальству, знакомство с запрещенной народовольческой и марксистской литературой, участие в подпольных революционных кружках, арест, тюрьма, ссылка в «не столь отдаленные места» Сибири, смелый и рискованный побег. В дальнейшем ему удается перебраться за границу, где после деятельности среди различных партийных группировок он примыкает к Ленину, и наконец возвращение в Россию после Февральской революции.

К этому времени он имел уже определенный опыт в журналистике и, как сторонник позиции большевиков (их тогда называли «ленинцами»), становится одним из редакторов «Известий» одновременно с редакторами от меньшевиков — Чхеидзе, Церетели, Даном.

В накаленной атмосфере событий между Февралем и Октябрем с непримиримыми политическими, партийными, классовыми и всякими прочими противоречиями были весьма заметны выступления Стеклова в печати, на митингах и собраниях. Он выделялся и внешне: высоченный, широкоплечий, с окладистой русой бородой — наружностью истинно русского замоскворецкого купца, как писал о нем в книге «Дни» известный монархист Шульгин. Немудрено, что противники большевиков избрали его главной мишенью злобных нападок, сделав его предметом грубых насмешек, анекдотов, частушек. Разузнав его настоящую фамилию — Нахамкис, одна газетенка, помню, напечатала на потребу черносотенной публике:

Но все это ушло в далекое прошлое к тому времени, когда я впервые в Москве переступил порог редакции «Известий» в 1922 году. Юрий Михайлович превратился в важного барственного советского вельможу, властного и непререкаемого хозяина в газете. Он не признавал никакого иного мнения, кроме своего.

На первой странице «Известий» буквально ежедневно появлялись подписанные им передовые статьи на внутренние и международные темы, которые стали называть не передовицами, а «стекловицами». Об этом помянул, кстати сказать, и Владимир Маяковский:

Впрочем, несправедлив и сам Маяковский: я своими глазами видел в кабинете Стеклова в рамке под стеклом записку, последние строки которой мне запомнились: «…Вот как (и почаще!) Вам следует писать в «Известиях». Ваш Ленин». Не повлиял ли этот хвалебный отзыв на судьбу Юрия Михайловича? В соответствующее время он был арестован и погиб в далекой ссылке. Но до того было еще достаточно далеко, и пока что Юрий Михайлович держался подлинным громовержцем, не терпящим никаких возражений, перед которым все трепетало и сгибалось. Сколько раз я слышал гремевшую по всей редакции излюбленную его фразу, когда кто-нибудь поступал по своему усмотрению:

— Кто здесь редактор? Я — редактор или вы — редактор? А если я — редактор и вы — редактор, то сколько у нас редакторов?!

Несколько раньше меня сотрудником «Известий» стал Владимир Маяковский. Это произошло еще более сложно и остросюжетно, чем со мной. Если ко мне Стеклов относился снисходительно-благосклонно и даже однажды, знакомя меня в своем кабинете со скульптором Менделевичем, произнес: «Знакомьтесь, тореадор солдату — друг и брат» (кем он меня считал: тореадором или солдатом, не знаю, но звучало это приятно), то Маяковского он на дух не выносил. Его поэзию категорически отвергал, а самого Маяковского именовал почему-то шарлатаном. Естественно, не могло быть и речи о том, чтобы стихи «шарлатана» появились на страницах «Известий». Но однажды случилось так, что Стеклов уехал на один день в Петроград, а Литовский, горячий почитатель Маяковского, поставил в номер его стихотворение «Прозаседавшиеся». Хорошо известно, что произошло дальше.

Через день открывался Всероссийский съезд металлистов, на котором выступил Ленин и начал с того, что он не принадлежит к числу поклонников творчества Маяковского, хотя полностью признает свою некомпетентность в вопросах поэзии, но с точки зрения политики стихотворение, напечатанное сегодня в «Известиях», ему очень понравилось.

Между тем Стеклов вернулся из Петрограда в этот же день и, увидев в своей газете стихотворение «шарлатана», пришел в ярость. Он вызвал к себе Литовского, и традиционное «Кто здесь редактор?» загремело с утроенной силой. Литовский, как он потом рассказывал, поспешил рассеять его сомнения на этот счет, а затем вкрадчиво осведомился, читал ли Юрий Михайлович выступление Ленина на съезде металлистов, и, получив отрицательный ответ, быстро принес информационные листы РОСТА. Стеклов прочел выступление Ленина и, никак его не комментируя, перешел к планированию очередного номера газеты. После разговора о статьях, корреспонденциях, хронике и других газетных материалах Стеклов спросил: