Еще в разгар гражданской войны республиканское правительство обратилось к Пикассо с просьбой написать картину о трагедии Герники для павильона Испании на всемирной выставке 1937 года в Париже. Всего несколько недель напряженной, вдохновенной, неистовой работы понадобилось художнику для создания «Герники», и она была с огромным успехом показана в Париже. После поражения Республики картину переправили в Нью-Йорк и поместили в музее Гуггенхейма, где она привлекала огромный интерес. А дальше произошло неожиданное: картиной, проникнутой непримиримой ненавистью к фашизму, заинтересовался сам испанский диктатор Франко. Он официально потребовал возвращения ее в Испанию, как «собственности Испанского государства, на средства испанского народа оплаченной». Узнав об этом, Пикассо опубликовал завещательное распоряжение, в котором объявил, что никакой оплаты за «Гернику» он не получал, что картина таким образом является его личной собственностью и он завещает ее Испании, когда в стране «будут восстановлены демократические порядки и общественные свободы». «Герника» осталась в Нью-Йорке, но после смерти Франко разгорелся ожесточенный спор между музеями и городами, претендующими на обладание «Герникой». Спорили в основном мадридский «Прадо» и барселонский музей, каждый весьма убедительно доказывал свои права. Тут в спор вступила третья сторона, утверждавшая, что, по справедливости, «Герника» должна принадлежать… самой Гернике — городу, заново отстроенному. Насколько я знаю, победил в этом споре почетный и престижный музей «Прадо».

…К распеваемой нами в автобусе песне прибавился вскоре еще один куплет:

Да, да… Несмотря на заботливое предостережение Кеменова и с риском для его партбилета, мы имели встречу с «пресловутым» Сальвадором Дали. Правда, не с ним лично, но с местом, непосредственно с ним связанным и чрезвычайно любопытным, в родном его городке Фигерас у самой границы с Францией. Еще в Барселоне нам сказал дон Паскуаль, что, если мы пожелаем, то представляется возможность посетить в дополнение к программе и «Театро-музео» Сальвадора Дали. Мы несколько растерянно переглянулись. Что за штука такая «Театро-музео», мы не поняли, но, посоветовавшись, согласились. И вот мы в Фигерасе, где в начале века родился гений сюрреализма, скромно поведавший на вернисаже одной из своих выставок, что во все времена истории человечества мир живописи не знал ничего подобного его творчеству. Дали купил местный театр и превратил его в прижизненный мемориал своей собственной персоны. Здание «Театро-музео» сразу же огорошило нас своим фасадом, щедро украшенным безголовыми манекенами из магазинов готового платья и предметами сантехнического оборудования — унитазами, умывальниками, писсуарами. Открытия «музео» уже дожидалась длиннющая очередь посетителей и среди них множество детей, которые, как я потом убедился, получали в «Театро-музео» особое и искреннее удовольствие, носясь по залам и со смехом разглядывая многочисленные диковинки. И неудивительно — здесь столько курьезных экспонатов, которые заняли бы достойное место в любой кунсткамере или увеселительном парке аттракционов. Вот, например, овальный зал, в центре которого — нечто вроде диванчика с блестящей ярко-пунцовой обивкой. На некотором расстоянии от диванчика висят пышные драпировки из рыжевато-золотистых веревок. Между драпировками симметрично расположены два сильно увеличенных кинокадра беспредметного содержания. Для того, чтобы понять, что все это означает, надо включиться в очередь, подняться по специальной лесенке и взглянуть сверху с лестничной площадки. И тогда окажется, что диванчик — это накрашенные женские губы, рыжие веревки — это прическа, кинокадры — сильно подведенные глаза, а все вместе — портрет знаменитой американской кинозвезды Мэрилин Монро.

Дальше — больше. Вы входите в зал, оснащенный какими-то сложными оптическими приборами, где к вашим услугам целый ассортимент оригинальных зрительных фокусов. У одного аппарата ритмически сменяются портреты самого Сальвадора Дали с лихо подкрученными позолоченными усиками, а также его супруги; у другого телеэкрана вы можете полюбоваться тем, как из картины Веласкеса «Менины» вырастает уставленный банками кока-колы стол, за которым играют в карты известные американские космонавты. Время от времени сам великий Диего Веласкес отделяется от искони занятого им места у мольберта и оказывается у стола среди космонавтов. Правда, в карточной игре он участия не принимает. Чувствуя, что уже перестаю чему бы то ни было удивляться, вхожу во внутренний дворик «музео», где некогда, видимо, находился зрительный зал театра. Здесь тоже, как на фасаде здания, щедро использована в качестве декоративного оформления сантехника: наверху, под самым небом, по всей центральной окружности дворика прикреплены белые фаянсовые умывальники. В центре дворика — большой, довольно потрепанный черный автомобиль устаревшей марки, за рулем которого сидит розовощекий манекен-блондин в соломенной шляпе-канотье. Из-под заднего сиденья внутри автомобиля непрерывно бьет фонтанчик воды, образующий вокруг колес небольшой прудик, а на крыше машины установлена фигура чудовищно толстой, похожей на индийскую богиню обнаженной женщины с золотыми украшениями на различных частях тела.

Мы, конечно, успели познакомиться далеко не со всеми экспонатами, которые Дали предлагает вниманию зрителей, но, к сожалению, нам надо было торопиться в Барселону. Согласно программе, через несколько часов мы отбывали в Мадрид, к тому же с нас было достаточно того, что мы успели увидеть в забавном и гротескном «Театро-музео», того, что мы восприняли как своего рода «причуду гения» — мастера такого огромного таланта и неиссякаемой творческой фантазии, как Сальвадор Дали. Но Владимир Кеменов мог быть спокоен за свой партбилет — мы остались на позициях «соцреализма».

…Много, очень много впечатлений об Испании осталось за пределами моих записок. Но еще об одном я не могу не рассказать. Это — о посещении грандиозного мемориала генерала Франко. Он находится в так называемой Долине павших. Его подземная часть — базилика, напоминающая огромную станцию метро, богато украшена изваяниями мадонн, апостолов и ангелов, мраморных, бронзовых, мозаичных и всяких прочих. Под раззолоченным куполом два надгробия — генералиссимуса Франко и идеолога националистической «фаланги» Хосе Антонио.

Посещение этого внушительного, монументального мавзолея заставило меня глубоко задуматься: со времен гражданской войны в Испании прошли десятки лет. И Время — этот строгий и самый беспристрастный судья, ставит все на свое место, вносит свои неоспоримые поправки и оценки. То, что казалось абсолютно правильным и не подлежащим сомнению тогда, выглядело в моих глазах совсем по-иному теперь. В те годы мы не уставали в своих карикатурах изображать Франко жалким прихвостнем Гитлера и Муссолини. Но как разительно отличается судьба Франко от его тогда могущественных покровителей. Гитлер, которому предназначено было судьбой увидеть позорный крах своего Третьего рейха, покончил жизнь самоубийством в бункере разгромленной рейхсканцелярии. Муссолини, пытавшийся скрыться, был расстрелян партизанами, а затем повешен вниз головой на фонарном столбе. А Франко достойно ушел из жизни, окруженный почетом и уважением своей страны, как мудрый и прозорливый правитель. Выиграв упорную трехлетнюю гражданскую войну, он не дал Испании стать сателлитом Советского Союза на уровне последних вассалов СССР. Установив свою личную диктатуру после победы, Франко, однако, не создал в стране террористического режима, подобного режиму Гитлера или Сталина. Свидетельством такой умеренной политики является сооружение гигантского креста, по перекладине которого, как говорили, могли разминуться два легковых автомобиля, символизирующего примирение испанцев, воевавших друг против друга в гражданской войне. Франко проявил государственную мудрость и тем, что завещал после своей смерти возродить в Испании монархию в лице наследника королевской династии Хуана Карлоса, оказавшегося разумным и прогрессивным правителем, при котором Испания стала подлинно демократическим, правовым государством. Таковы уроки истории.