Непременно надо рассказать и еще об одном постоянном и активном участнике почти всех мероприятий и заседаний ЦДРИ — об Иосифе Пруте.

Существует ли переселение душ? Действительно ли наши души обладают способностью менять свою телесную оболочку, вселяясь из одного человека в другого? Не знаю.

Но когда я вспоминаю Иосифа Прута (для родных и друзей просто — Оня), то начинаю думать, что это возможно. Во всяком случае, в характере, стиле, поступках, жизненном пути Они Прута мы находим если не полное совпадение, то несомненное сходство с некоторыми, весьма незаурядными личностями прошлого. Мне прежде всего приходит на ум Иосиф Флавий, древнеримский и одновременно иудейский писатель, историк, философ, человек сложной остросюжетной судьбы, о которой проникновенно рассказал Лион Фейхтвангер в романе «Иудейская война». И тут же вспоминается колоритная фигура совсем другой эпохи, но столь же родственная Пруту душой — Сирано де Бержерак, талантливый поэт, находчивый острослов и забияка, при этом трогательный рыцарь по отношению к дамам и верный друг. Далее, говоря о возможных перевоплощениях прутовской души, нельзя не вспомнить Д’Артаньяна или, вернее, того неугомонного гасконца, послужившего Александру Дюма прототипом знаменитого мушкетера. Мне хочется упомянуть и загадочного графа Сен-Жермена, о котором мы знаем из «Пиковой дамы», что он «был не трус», когда дело касалось прекрасного пола. Он же, между прочим, знал тайну трех карт, а ведь Оня Прут отлично владел секретом карточных фокусов. Но не буду скрывать, что некоторое сродство душ, как считают иные, можно обнаружить у Они и с неувядаемым фантазером и очаровательным выдумщиком бароном Мюнхгаузеном. Нельзя упомянуть и…

— А не хватит ли этих литературно-исторических реминисценций? — прервет меня нетерпеливый читатель. — Нельзя ли просто и толком рассказать о живом, реальном Оне Пруте, каким вы его лично знали?

Иосиф Леонидович Прут был прежде всего талантливейшим, на редкость разносторонним литератором — беллетристом, драматургом, сценаристом, автором интереснейших исторических повестей и исследований, театральных инсценировок, имевших громкий успех. Достаточно вспомнить такие фильмы, как «Тринадцать», «Моя любовь», «Секретарь райкома», спектакли «Милый друг», «Катрин» и другие. Не менее активным, многогранным и вездесущим был Прут и в другой своей ипостаси — общественной деятельности. Без его энергичного участия не обходилось, как правило, ни одно сколько-нибудь значительное мероприятие в Центральном доме работников искусств, в Центральном доме литераторов, в Центральном доме кино, в любом клубе столичной творческой интеллигенции. Отсутствие Прута на собраниях было немыслимо — оно сразу же делало их вялыми и скучными. При этом Прут был желанным гостем не только на торжественных, праздничных, юбилейных вечерах, но и на строго деловых, профессиональных, производственных совещаниях. Слушать его было одно удовольствие. Говорил он ярко, образно, с юмором и, главное, всегда дельно. У него была, между прочим, забавная манера: когда после какой-нибудь его шутки аудитория покатывалась со смеху, он сохранял абсолютно серьезное, чуть-чуть удивленное выражение лица, как бы говорившее: «А что тут, собственно, смешного?»

У Прута был удивительный дар владеть аудиторией, независимо от того, был ли перед ним многолюдный зал или один-единственный собеседник. Знаю по себе: любая встреча с ним, пусть самая кратковременная и случайная — на улице, в вестибюле клуба, в метро, — приносила что-то новое, любопытное, забавное и всегда поднимала настроение. Еще бы! У него каждый раз было, что рассказать, что вспомнить, чем рассмешить или ошеломить. Чего только этот человек не знал, чего только не видел, при чем только не присутствовал. Впрочем, с одной маленькой поправкой — он иногда давал простор своей фантазии, желая развеселить собеседника, если замечал его плохое настроение. Однажды, помню, чем-то озабоченный, я с ним встретился в ЦДЛ.

— Чем вы так расстроены, Боря? — спросил он.

— Есть причины, — неохотно ответил я.

Он внимательно на меня посмотрел.

— А я с банкета в посольстве Ирана, — сказал он. — Между прочим, там у меня за столом был забавный разговор. Я сидел рядом с очень симпатичной дамой из Тегерана. Завязался эдакий светский разговор. Я изо всех сил изображаю из себя джентльмена, чокаюсь с ней элегантно, отставляя мизинец от бокала, и между прочим, делаю ей комплимент: «Мадам, наверно, пользуется у себя в стране большим успехом?» И представьте себе, Брря, она мне отвечает, довольно печально: «Нет, вы знаете, я никаким успехом не пользуюсь». Я, Боря, изобразил крайнее удивление: «Что вы, мадам, этого не может быть!» На что она мне так же печально отвечает: «Видите ли, у нас в Иране мужчины любят у женщины большой жопф. А у меня, как видите, нет большой жопф».

Я громко расхохотался, забыв про свое плохое настроение. Прут посмотрел на меня без улыбки и добавил:

— Вот такие нравы, Боря.

Шутники утверждали, что Прут только потому не участвовал во взятии Бастилии, что случайно опоздал родиться к этому событию, а иначе был бы в первом ряду штурмующих парижскую крепость-тюрьму. А брать Зимний дворец в дни Октябрьского переворота пришлось без Иосифа Леонидовича по той уважительной причине, что он был очень занят в другом месте — в составе Русского экспедиционного корпуса воевал во Франции под Верденом, за что, кстати, был удостоен воинских наград, и русской, и французской.

Слушая Прута, я никогда не был уверен — где подлинные факты, а где — богатая и веселая фантазия. В нем было причудливое сочетание того и другого. Однажды со мной поделился Леонид Утесов — верить или не верить Оне, когда тот ему рассказал следующее: «Стою я как-то на карауле, проходит группа офицеров. И вдруг один из них кричит мне: «Жозеф! Что ты тут делаешь?» Я вглядываюсь — принц Конде!»

— Как вы думаете? — спрашивает меня Леонид Осипович. — Это может быть? Не врет ли он?

— Не знаю, Леонид Осипович. С Прутом все возможно, — нерешительно ответил я.

И действительно, когда как-то Оня упомянул, что он в приятельских отношениях с дочерью известного греческого миллиардера Онассиса (того самого, который женился на вдове президента Джона Кеннеди Жаклин), я решил, что это чистейшая выдумка. Попросту говоря — вранье. А это оказалось чистейшей правдой. И когда дочь Онассиса приехала в Москву, чтобы выйти замуж за некоего полюбившегося ей советского гражданина, то Оня Прут, как ближайший друг, был свидетелем при регистрации брака, что стало тогда в Москве злобой дня.

Надо к этому добавить, что соответствуют действительности и военные эпизоды биографии Прута. Оня навоевался вдосталь — и в Гражданскую войну, в Первой Конной армии Буденного, и в Великую Отечественную, протопав нелегкими фронтовыми дорогами от Москвы до Праги, вернувшись домой с боевыми орденами и медалью «За отвагу».

Оню Прута окружала какая-то особая аура общительности и дружеского контакта с людьми, живого, непринужденного, веселого. Интересно, что эта добрая аура способна была проявить себя заочно, без присутствия самого Прута. Происходило это примерно так: идет вялая скучная беседа между двумя малознакомыми собеседниками. Но вот один из них случайно вспоминает какую-то шутку или анекдот Прута.