И вот с таким-то «молотом ведьм» нам довелось познакомиться совсем недавно. По моему ходатайству мой внук Виктор получил возможность ознакомиться в архиве ФСБ (ранее — ЧК — ГПУ — НКВД — КГБ) с подлинным «делом» Михаила Кольцова. То были три объемистых тома со штампом «ХРАНИТЬ ВЕЧНО» в правом верхнем углу.
Не без волнения открыл мой внук первый том. И сразу, как и я, увидел размашистую подпись, по диагонали через весь лист — «Л. Берия». Это был еще не официальный ордер на арест, а так называемое Постановление о задержании. Далее шла справка-биография Кольцова, составленная следователем сержантом Кузминовым. (Оказалось, что «дело» брата вел он, а не Шварцман. Кстати сказать, к концу следствия Кузминов стал лейтенантом, видимо, начальство было довольно его «работой».) Так вот, в справке написано, что один брат Кольцова был расстрелян, как «враг народа», а другой, то есть, я — ярый троцкист. Далее шла анкета-автобиография, написанная рукой Кольцова, с обычными сведениями о семье, родственниках, месте жительства и т. д. Кстати, в ней было указано наличие одного-единственного родного брата — Бориса Ефимова. После анкеты — официальный ордер на арест, тоже за подписью Берии, датированный 14 декабря 1938 года.
Первый допрос Кольцова занял, видимо, буквально несколько минут. Это — стандартные, трафаретные вопросы полуграмотного следователя-сержанта, признает ли Кольцов свою антисоветскую деятельность, и краткие, твердые, решительные отрицательные ответы брата. Но как в дальнейшем меняется стиль и содержание этих допросов… Как отчетливо проступает воздействие истязаний, избиений, физических и моральных пыток. Как явно изменяется почерк Кольцова (это видно по его подписи) — он становится дрожащим и неразборчивым. Совершенно ясно видна задача следователя — выбить из Кольцова компромат на определенных лиц: это в первую очередь — Литвинов, Эренбург, Кармен — и на многих других. Для этого, собственно говоря, и затевалось «следствие»…
Одновременно другие следователи теми же способами выбивают «компромат» на Кольцова у других арестованных. Так, например, бывший нарком Ежов показывает:
ПРОТОКОЛ допроса Ежова от 11.5.39.
«ВОПРОС: Помимо названной вами Зинаиды Гликиной, был ли кто-либо еще связан с вашей женой Ежовой Е. С. по шпионской работе?
ОТВЕТ: На это я могу высказать только более или менее точные предположения. После приезда журналиста Михаила Кольцова из Испании очень усилилась его дружба с моей женой. Эта дружба была настолько близка, что моя жена его посещала даже в больнице во время его болезни.
Кольцов тоже работал в комиссии или комитете по иностранной литературе, т. е. там, где и Гликина, и, насколько мне известно, на эту работу Гликину устроил Кольцов по рекомендации Ежовой.
Я как-то заинтересовался причинами близости жены с Кольцовым и однажды спросил ее об этом. Жена вначале отделалась общими фразами, а потом сказала, что эта близость связана с ее работой. Я спросил:
— С какой работой, литературной или другой?
Она ответила:
— И с той, и с другой.
Я понял, что Ежова связана с Кольцовым по шпионской работе в пользу Англии».
А вот еще «неопровержимые» показания измученных, замордованных пытками людей.
Из протокола допроса Сабанина Андрея Владимировича, заведующего правовым отделом НКИД, от 25.1.38. (То есть, еще до ареста Кольцова.)
«В американском посольстве, на устроенных Буллитом 1–2 больших приемах, я в числе присутствовавших видел Туполева, профессора ЦАГИ Некрасова, артистку Большого театра Шапошникову, композитора Глиэра, балерину Викторину Кригер, журналиста Михаила Кольцова. На этих приемах, как я заметил, военный атташе Файмонвиль беседовал с Туполевым, Некрасовым, с зам. наркома Постниковым и с журналистом Михаилом Кольцовым».
Из протокола допроса Бабеля Исаака Эммануиловича от 29–30 мая 1939.
«ВОПРОС: Назовите всех известных вам лиц, связанных с Ролланом Мальро, и приведите известные вам факты его морально-бытового разложения.
ОТВЕТ: Из лиц, связанных с Ролланом Мальро по шпионской работе, мне, с его слов, известны Болеславская и Пьер Эрбар.
Мне также известно, что Роллан был близко знаком с Кольцовым и затевал с ним постановку какой-то кинокомедии. Одно время Роллан работал в киностудии «Мосфильм» в качестве консультанта картины «Гаврош», где, с его слов, был связан с кинорежиссером Лукашевич».
(Можно не сомневаться, что Бабелю было отлично известно подлинное имя Мальро — Андре, но он не счел нужным поправлять «грамотного» следователя. А имя Мальро было достаточно известным в СССР в то время.)
Некоторые «обвинения» по адресу Кольцова по своей нелепости и анекдотичности доходили до идиотизма, вроде таких, например, как «показания» некой сотрудницы «Правды» Натальи Красиной.
ПРОТОКОЛ допроса Красиной Натальи Германовны от 3.12.39.
«ВОПРОС: Что вы можете сказать о моральном облике Кольцова?
ОТВЕТ: О том, что Кольцов разложенец в бытовом отношении, говорилось достаточно в том смысле, что он не пропускает ни одной девушки и что он ухаживает по очереди за всеми машинистками машбюро «Правды».
ВОПРОС: Откуда вам это известно?
ОТВЕТ: Об этом говорилось достаточно открыто. Одними — в том плане, что Кольцов известный бабник, фамилии этих лиц я назвать затрудняюсь, а личный секретарь Кольцова, Валентина Ионова неоднократно рассказывала, что Кольцов целует у нее ручки».
(Кстати, Красина немного позднее отказалась от своих показаний.)
И вместе с тем, «следствию» удалось напасть на след и «зацепиться» за подлинный «компромат» — вышедшие из-под пера Кольцова статьи, фельетоны и очерки, направленные против большевиков. Речь идет о том, что писал двадцатилетний Кольцов, находясь в Киеве в 1918 году, в период, когда Украина именовалась Украинской державой под главенством Гетмана всея Украины генерала Скоропадского. Эти очерки, опубликованные в киевской печати, содержали откровенные свидетельства очевидца — Кольцова, осуждающие жестокости большевиков, сопровождавшие Октябрьский переворот.
На таких «материалах», собственно, и построено обвинение Кольцова в антисоветской деятельности. Оно было предъявлено ему на заседании суда, которое состоялось 1 февраля 1940 года.
В протоколе этого заседания на двух страницах излагается обвинение Кольцова в борьбе против советской власти и участии в протроцкистской подпольной организации. Все обвинение основано на «показаниях» самого Кольцова и на таких же «показаниях» других людей (некоторые из них я привел). А затем на двух страницах идет изложение выступления Кольцова со своим последним словом. Первое, что заявил Кольцов, — что он отказывается от всех своих показаний об антисоветской деятельности, а фамилии его якобы сообщников следователь Кузминов вынудил его назвать, применяя избиения и истязания. Как сказал Кольцов: «У меня разбиты все лицо и тело». Пункт за пунктом Кольцов опровергает все обвинения. Он говорит о полной некомпетентности следствия, которое даже не удосужилось проверить, что у него есть только один родной брат, художник Борис Ефимов. Никакого расстрелянного как «враг народа» брата у него нет. Он никогда не бывал на приемах в американском посольстве. И так далее, по всем пунктам обвинения. Что касается опубликованных в 1918 году в Киеве очерков, то он признает, что такие очерки действительно писал, но после этого двадцать лет честно и преданно служил советской власти. В деле отсутствует какая-либо реакция суда на это твердое и решительное заявление Кольцова.
Суд, «посовещавшись» на месте, оглашает:
— Приговорить Кольцова Михаила Ефимовича к высшей мере социальной защиты — расстрелу.
И последний документ дела — клочок бумаги с коротким текстом:
«Приговор в отношении Кольцова М. Е. приведен в исполнение 2 февраля 1940 года».
