После съемок «Чокнутых» мы с мужем поехали отдыхать. Путевку нам достали не куда-нибудь, а в крымский министерский санаторий в Меласе. Там же отдыхали очень важные люди: сестра Иосифа Кобзона, крупный стоматолог, директор московского ресторана.

А по соседству, в Форосе, набирался здоровья и сил Михаил Сергеевич Горбачев, первый и единственный президент СССР.

Я знала, что наши правители любят на отдыхе смотреть кино. При себе у меня была кассета с «Чокнутыми». Я подумала, может, Михаилу Сергеевичу передать кассету — пусть развлечется.

Несколько смущала одна фразочка террориста — Проскурина:

— Свергаемое лицо легче всего свергается в момент отсутствия свергаемого.

Я опасалась, что Горбачев воспримет это как намек. Так я колебалась несколько дней. Наконец узнала, что Михаил Сергеевич скоро собирается уезжать… Решила: следующим утром пойду, объясню все охране и передам кассету.

Утром я увидела, что все отдыхающие, вместо того чтобы беззаботно плескаться в волнах, облепили свои приемники. И лица у них очень тревожные. На морском горизонте виднелась мрачная цепь военных судов.

— Что случилось? — спрашиваю.

— В Москве переворот!

— ???

— Горбачева свергли!

— Так он же здесь…

— Поэтому и сверши! Улучили момент! Свергаемое лицо легче всего… (и далее по тексту)…

Я так и не успела передать кассету…

В декорациях «Чокнутых» моя группа под мое имя во главе с театральным режиссером Женей Каменьковичем практически «без отрыва от производства» сняла еще телевизионный фильм — «Казус импровизус» по пьесе Александра Буравского «Учитель русского».

В спектакле, который также поставил Женя в театре Олега Табакова, главную роль играла Мария Владимировна Миронова. Она как-то пожаловалась мне, что почти ничего из ее и их совместных с Александром Семеновичем Менакером работ на сцене не сохранилось, потому что их не снимали на пленку. Я почувствовала ответственность за это — и решила организовать съемки фильма по пьесе.

Мы ведь дружили с Марией Владимировной. Во всяком случае, мне хочется верить, что это было именно так.

Надеюсь, там, где она сейчас находится, она простит меня за это смелое заявление. Но у меня есть основания так думать. Потому что когда она меня бранила, а я всячески сопротивлялась, она «давала справку»: «Если бы вы мне были безразличны, я бы вас не ругала. Прислушайтесь — прислушайтесь. Я ведь не Мария Владимировна — я ЗАРАТУСТРА Владимировна».

…Мы познакомились в 87-м году в санатории «Яун-Кемери», на Рижском взморье. Я поехала туда со своей подругой Ольгой Трифоновой, вдовой писателя Трифонова. Путевки достала Оля. В те времена отдельные номера были редкостью, в основном селили вдвоем. Но мы были достаточно молоды, и нам это было в радость.

Этот санаторий Мироновы называли своим «семейным», потому что главврач, Михаил Григорьевич Малкиель, был их близким другом. Мария Владимировна ездила туда каждый год. Раньше с Александром Семеновичем Менакером, теперь одна. Иногда в санаторий наезжал и Андрей.

В этот год отдых в «Яун-Кемери» совпал с гастролями Театра Сатиры в Риге…

Андрей Александрович представил нас с Ольгой, и Мария Владимировна предложила нам сесть за свой стол.

На следующее утро Мария Владимировна, как человек вежливый, поинтересовалась, какие процедуры я себе выбрала. Я начала перечислять: бассейн, массаж, гидромассаж, ванны сероводородные, грязи… Она со смехом перебила меня: «Аллочка, зачем же так много!» Тут на арену вышел Андрей Александрович: «Мама, ты что, не видишь, девочка из деревни. Только что оторвалась от печки да чугунов. Она, кроме своих поросят, кур и коров, ничего в жизни не видела, мама. Ей все хочется попробовать. У нее жажда познания, мама».

Нам было весело, мы дурачились, радовались жизни, любили весь мир — отдых представлялся трехнедельной сказкой…

И вот наступил день… 12 августа… Андрей собирался на спектакль «Фигаро»… Перед отъездом мы с ним и с Олей Трифоновой гуляли по парку санатория: он показывал нам свои любимые места. А до этого утром играл в теннис, завернувшись в пленку, чтобы похудеть. Он собирался с Ларисой в Голландию и хотел хорошо выглядеть.

Провожая Андрея на спектакль, мы встретились с Малкиелем.

— Миша, — сказал Андрей, — приготовь вечером баню. Вернусь после спектакля, вымою девчонок и подарю тебе.

На том и порешили.

Спектакль должен был закончиться в десять вечера. Мы с Ольгой прождали Андрея до половины двенадцатого — его не было. Наверно, устал и остался у Ларисы Голубкиной, у жены, в Юрмале.

На всякий случай в дверях номера, где жила Мария Владимировна и останавливался Андрей, оставили записку: «Мы в таком-то номере. Если вернетесь не слишком поздно — будем рады вас видеть».

В час ночи к нам постучала Мария Владимировна. В первый и единственный раз я видела ее такой беспомощной, такой потерянной.

— Девочки, Андрея увезли в реанимацию. Посидите со мной. Мне страшно.

На сцене Андрею стало плохо. Последние его слова были: «Шура… Голова…» Он облокотился на Александра Ширвиндта, который по пьесе был его противником, и… потерял сознание.

На этом спектакле — такое странное совпадение — присутствовало много знакомых и близких. Как будто чувствовали… Была дочь Андрея Маша. В этот вечер она собиралась на другой спектакль, но, как потом рассказывала, ей приснился плохой сон про отца, и она решила прийти сюда. Был нейрохирург Эдуард Кандель, замечательный специалист, который до того в Пицунде спас композитора Шнитке. Ему пришлось оповестить о несчастье Марию Владимировну: «Андрею делают все, что возможно, но надежды немного. Обширное кровоизлияние. Сердце и легкие работают на подключении». Грише Горину он сказал: «Даже если Андрей выживет, это будет уже не тот Андрей».

Но мать молила Бога, чтобы он был жив, какой угодно, только живой…

Андрей умер.

Удивительно, непостижимо, но Мария Владимировна не рухнула. Она держалась стойко, мужественно и собранно. Это меня потрясло.

Потом она часто повторяла: «Зачем я живу? У меня умер такой замечательный сын. У меня умер такой прекрасный муж».

И это ее состояние продолжалось до тех пор, пока Олег Табаков не пригласил ее играть в спектакле «Учитель русского».

С этого времени она словно бы обрела вторую жизнь.

Не могу сказать, что фильм «Казус импровизус» стал нашей удачей. Ко времени выхода на экран пьеса уже начала устаревать. Тем не менее это была возможность запечатлеть Марию Владимировну в кино.

Мария Владимировна прекрасно вела себя на съемочной площадке. Конечно, смертельно уставала, иногда у нее дрожала рука: все-таки ей тогда было уже под восемьдесят. Но никаких поблажек себе не делала.

Я была на ее юбилее, который устроили табаковцы. Она говорила о своей любви к ним, о своей благодарности, о том, что они дали ей ощутить новую жизнь.

Она не только вернулась на сцену, но и включилась в активную общественную работу. Маргарита Эскина, директор Дома актера, назначила ее председателем попечительского совета. Когда Дом актера сгорел, Мария Владимировна ходила с ходатайством к Ельцину и добилась того, что актерам отдали дом на Арбате. Благодаря ей музей Бахрушина получил статус государственного. Она передала в Музей прикладного искусства замечательную коллекцию фарфора, которую вместе с Александром Семеновичем собирала всю жизнь. Теперь в музее есть комната Мироновой и Менакера.

Когда в театре Райхельгауза праздновали юбилей Марии Владимировны (ей исполнилось восемьдесят пять), была Наина Иосифовна Ельцина, был Чубайс, тогда стоявший у власти. Были и другие видные политические деятели. Все они признавались в своей любви к актрисе. Рядом с нею, властной, величественной, они выглядели подчиненными. Мария Владимировна была яростным сторонником Ельцина в первые годы его президентства. Борис Николаевич послал ей в подарок икону, которая дает мудрость.