Когда мы закончили съемки, я обратилась к заместителю председателя Госкино с просьбой не разрушать наш городок Санта-Каролину, оставить его для отдыхающих.

Пока мы снимали, к нам каждый день приходили пароходы, приезжали люди — посмотреть на артистов, на съемочный процесс и просто на декорации. Ведь у нас были салун, улица, масса маленьких помещений — в хороших руках это могло бы приносить и радость, и доход. Достроить немножко, и все — готовый развлекательный городок (и часть денег — «Мосфильму»), Может, сегодня так и сделали бы. Но тогда он ответил, что и не такие декорации сжигали, вот сожгли в Суздале декорации к фильму про Петра Великого. Не принято, не положено. (Кем не положено, куда не положено? Не понимаю.)

Мы уехали из Тихой бухты, оставив военным, которые нам помогали устанавливать декорации, разбирать их на дрова. Мы договорились, что они возьмут себе все нужное им дерево и уберут территорию. Дерево они забрали, но пластик и бутафорию, то, что им было не нужно, — оставили. Ветер разнес это по всей бухте… А журнал «Крокодил» — по всей стране. В журнале вышла статья, что в хрустальной воде Тихой бухты режиссер Сурикова купала лошадей, потом жгла костры и ела шашлыки, а на прощанье всю Тихую бухту засеяла пластмассой. (Именами начальников воинской части и мосфильмовских администраторов публику не заинтересуешь, а мое имя — уже на слуху, у нас же потоптаться любят, особенно «гробовщики».)

Худсовет принял картину неоднозначно. И хотя было понятно, что кино получилось зрелищным, споры в оценке фильма были достаточно острыми. Особенно нападала «старая гвардия».

Вера Павловна Строева: — Это не наша комедия, не советская! Что такое советская комедия? Это народный глубокий смех, вызываемый особенностью характера советского человека, всей его жизнью, всей средой, в которой он живет. А не чужой…

Реплика Костюковского: — А грузинская комедия — это советская или грузинская? Для меня «Человек с бульвара Капуцинов» — это советская комедия, чистая, добрая, с чувством меры, чувством вкуса и чувством жанра.

Александр Зархи: — Картина не готова! Такое количество пышущего дарования — это невозможно переварить! Хватит револьверов, хватит драк… Надо их выбросить, соединить остальное, позвать Джона Смита, пусть смонтирует, и тогда получится кино.

Так же разнообразны в оценках были и зрители.

Пенсионерки из Харькова:

«За что артисты получают ненужные травмы и боль? Куда смотрят их создатели? Снимите этот фильм с производства!»

Ученики 4-го класса из г. Владимира:

«Только не смейтесь и никому не показывайте наше письмо… Мы хотим, чтоб сняли этот фильм еще раз с нами! Мы можем сыграть все роли и выполнить все трюки и драки!»

Уборщица из подъезда — г. Ярославль:

«Алачка! Большое Вам спасибо у вас работа трудная и тяжолая».

Год, в который мы сняли «Человека с бульвара Капуцинов», закончился для меня в Болшеве.

Болшевский Дом творчества кинематографистов — это (к сожалению, в прошлом) очень «свое место» для многих киношников. Там и отдыхали, и «романились», и семинарились.

Помню свой первый семинар. Я приехала туда со своим дипломным фильмом «Лжинка». И многие известные и знаменитые люди говорили добрые слова о картине всего в две части. Выступал лично Григорий Горин (!) и всерьез анализировал, а Виталий Мельников всерьез защищал.

Не было года, чтобы мы не ездили в Болшево: оттуда многие мои дружбы и знакомства.

На зимние каникулы мы возили туда своих детей, там они перезнакомливались и передруживались.

Если бы Болшево оставалось и сегодня нашим, там выросло бы второе и третье поколение кинематографической команды. Мой старший внук Ваня Суриков еше успел его застать. А младший, Коля, — уже нет. Теперь ничего подобного не существует. Где они будут целоваться?..

Болшево, старенькое, уютное, теплое, дешевое, знало и Утесова, и Габриловича, и Райзмана. Там бывали не только киношники, но и люди эстрады, театра. Дом хранил в себе атмосферу искусства, доброты, дружеских встреч, любви, романов, светлых идей. (При том, что номеров с туалетами было очень мало, и за них всегда шли бои: только Герой Соцтруда мог с гарантией рассчитывать на номер с туалетом. Душ тоже был только на этаже.)

И вот — Новый год после картины «Человек с бульвара Капуцинов». Не знаю, зачем и как — я захватила с собой пару бутылок из травмобезопасного стекла, оставшихся после картины. Интуиция, наверно, сработала. Заранее мы особенно не сговаривались, кто едет, кто не едет. Всегда был элемент радостной случайности, какой-то сюрприз. И на этот раз мы встретились там с Альбертом Филозовым (Секондом) — плясали, дурачились, веселились. Уже наступил Новый год, когда я вспомнила, что у меня с собой есть заначка — «наша» бутылка, и рассказала ему. Мы тут же придумали трюк для всех.

Во время танца начинаем с ним жутко скандалить. Я выкрикиваю ему всякие гадости, что, де, он предатель, что подвел меня, что так настоящие мужчины не поступают. Хватаю со стола как бы первую попавшуюся бутылку и шарах его по голове. Альберт падает — все замирают в ужасе: «Все, убила артиста». Лица такие искаженные, притихшие. Сейчас — «скорую», милицию… Мы держали паузу как следует, от души — минуты три-четыре. Серьезная была пауза, и вдруг Альберт вскакивает и делает «Ап!»

Возгласы облегчения, удивления и — хохот. Думаю, для всех, и для меня в том числе, этот Новый год запомнился именно нашим розыгрышем.

…У нас в картине много бутылок билось о головы, но одна бутыль — огромная, с каплей воды на дне… Мистер Фест выходит из дверей; в это время свесившийся откуда-то сверху пьяный ковбой бьет его этой бутылью по голове. Это не больно, это совсем не больно, я на себе не раз проверяла — она из того самого травмобезопасного стекла. Но когда с экрана слышится звук настоящего бьющегося стекла, возникает такой эффект, будто это всамделишная бутылка разбивается о голову Андрея.

И каждый раз, просматривая фильм, я вздрагиваю, хотя и понимаю — это никакого отношения не имеет к тому, что случилось с Андреем.

«Трусливый оптимизм» Андрея Александровича подтвердился полностью в Лос-Анджелесе на III Международном фестивале «Женщины в кино», где, как я уже говорила, наша картина (вместе с чешской) получила первый приз. Первый приз на родине вестерна — это приятно.

Я вылетела на фестиваль в Америку — как в четвертое измерение. У меня в активе зарубежных поездок была одна страна — Болгария. На большее я не рассчитывала: бывший муж со второй женой эмигрировал в 85-м из СССР.

И все-таки ЭТО состоялось. Я лечу! Причем совершенно одна, без единого погона. Мне потом сказали, что погоны охотно ездили на кинофестивали, где давали денежные призы. А на нашем фестивале приз был — красивая «стютюэточка», и все. Погоны поэтому заболели и остались, а я полетела без погон, но, правда, и без языка…

В аэропорту Кеннеди попутчики — физики, которые летели в Бостон на совещание по Антарктиде, взялись помочь мне пересесть на рейс до Лос-Анджелеса.

Когда мы шли к сдаче багажа, вдруг из абсолютно импортной толпы прямо на меня вынырнули два замечательных соотечественника: Саша Адабашьян и Ираклий Квирикадзе.

— Мы ищем вещи Ираклия, которые пропали здесь, в этом аэропорту… Поэтому смотрим исключительно под ноги. Увидели яуфы — в таких яуфах может ездить только наше советское кино. Поднимаем глаза — а тут ты.

Физики побежали сдавать мои вещи и свернули на свой Бостон. А я задержалась с ребятами — мне показалось, всего на пару минут… Когда мы выяснили, кто куда и зачем, Саша спросил меня строго:

— Сколько дали денег?

Я честно призналась — тут скрывать мне было нечего:

— Тридцать долларов и тридцать советских рублей — на десять дней. (Да если б мне тогда не дали ни копейки, я все равно бы высвистелась и полетела… Только бы пустили!)